Два года в тундре

Ваня просунул голову в полог.

— Вуук-Вукай очень просит бумажку назад взять. Говорит, что и без нее поедет. Боится он бумажки этой!

— Ну, уж нет! Пусть проведет отряд на Качкаургуам. Тогда бумажку обратно возьму, по никак не раньше. Так и передай. И передай еще, что за работу мы ему заплатим, — категорически заявил Скляр.

Чем дальше шли к востоку, тем сильнее сказывалась весна. Днем было томительно жарко, хотя температура не поднималась выше восьми градусов. Журавли стаями летели на север, и их курлыканье было слышно повсюду. Зимняя тишина тундры уступила место несмолкающему шуму. Журчанье ручьев и птичий гомон наполнили долину. На кустарнике надулись почки, хотя самые кусты еще стояли в глубоком снегу.

В одной из долин путь пересек огромный след проснувшегося после зимней спячки хозяина гор — бурого медведя.

Мария и Скляр постоянно отставали от каравана в поисках обнажений. Все чаще и чаще приходилось подбирать упавших от истощения оленей. За караваном всегда шел маленький табун «про запас». Упадет один олень — его оставляют лежать, авось отдохнет и догонит. У животного глаза прикрыты, нос горячий, снег кругом усеян личинками и кровавыми брызгами. Оленю помогают встать; стоит, бедняга, с опущенной вниз головой и расставленными врозь ногами. Караван уходит; если олень бредет за ним помаленьку, значит все в порядке, если только зверь его не съест.

Люди тоже вконец измотались. Из двадцати четырех часов в сутки тринадцать уходит на кочевку. За вычетом времени, затраченного на приготовление пищи, запись дневников и разборку и упаковку образцов и фотоснимков, на сон остается не более 5 — б часов. В копечном счете этот срок был не так уже мал, так как отоспаться можно было на дневках и в непогожие дни, но на непривычного человека чрезвычайно плохо действовала здешняя весна. Воздух был, как молодое вино, пьешь — не пьянеешь, но и с места не встанешь. Кочевать стали по ночам, видимость для работы была хорошая, но совершенно некуда было скрыться от постоянного рассеянного света. Не раз случалось засыпать, сидя на нарте; очнется человек, смотрить — олени лежат, тоже рады случаю отдохнуть, упряжь спутана, погонялка вывалилась из рук.

Обычно ехали порознь. Впереди шел караван, сзади, несколько поодаль, Василий Гаврилыч и по обеим сторонам долины — Мария и Скляр.

Спасались от дремоты тем, что, сойдясь вместе по пути, совали друг другу за воротник снег.

Проводники чуть не каждый день просили отпустить их домой, но Скляр был неумолим, и проводникам оставалось только отводить душу за чаем и едой. Пили и ели они так, что даже Игы удивлялся, а уж он ли не был мастером покушать!

Наконец добрались до главного водораздела между бассейнами рек Танюрера и Канчалана. Забрались на одну из самых высоких гор. Взор обратили прежде всего на север, где должен был находиться Анадырский хребет, до сих пор не пересеченный еще ни одним геологом. Заманчивого хребта, однако, не увидели. Он был скрыт ближайшими горами. Горы были невысоки и без выдающихся вершин и приметных точек.

В целом этот лабиринт создавал величественную, но и тоскливую картину. Положительно нехватало терпения постоянно видеть себя в этом первозданном хаосе. На востоке горы еще более снижались. В широких долинах темнели кустарники. Как на ладони, было видно расположение рек, но, так как Вуук-Вукай не пошел на гору, то никто и не знал, которая же из этих рек Качкаургуам. Через день, спустившись с водораздела, путники увидели на другой стороне долины несколько яранг. Проводников можно было отпустить домой. Они съездили к ярангам и, возвратившись, попросили себе на дорогу еды и чайник. Из предложенных товаров взяли только сахар, а остальную плату потребовали деньгами. К неописуемой радости Вуук-Вукая, Скляр взял у него свою записку. Старик даже в сторону отскочил, словно «страшный» листок мог опять оказаться у него.

Дорога по другую сторону перевала оказалась очень плохой. Пошел мокрый спег, сменившийся скоро дождем. В тундре был хорошо виден каждый ручеек, но в лож бинах вода предательски накапливалась под снегом. Одну из рек пришлось переезжать уже по воде, идущей поверх льда.

Ваня Рентыургин, не обращая внимания на проливной дождь и слякоть, отправился на разведки в стойбище.

В палатке начальника отряда было созвано производственное совещание. По расчетам Скляра, Канчалан был уже недалеко. Перед отрядом стала задача — пристроить оленей на пастбище, оставив для летнего продвижения только годных под вьюк быков. Своими силами уберечь весь табун для партии было невозмоясно, и тратить на это энергию было нерационально, так как кочевка подходила к концу. Оленей следовало бы продать при наличии покупателей или, в крайнем случае, отдать на сохранение.

Рентыургин вернулся не в духе:

— Опять кулаки, да еще похуже Вуук-Вукая! Эти каждый год летом кочевали в залив Креста и торговали там с американцами. Теперь они прячут здесь свои табуны. Вон, смотри, сюда уже идут!

Вошли четверо чукчей в дождевиках из рыбьих пузырей, чем сразу обнаружили свою связь с побережьем. У одного из них на шее висел великолепный цейссовский бинокль. У чукчи, присевшего у самого входа, был рваный дождевик и заплатанные нерпичьи обутки. Каждому он торопился уступить свое место. Переговоры повел старший хозяин. Он не спросил даже, кто и откуда пришел, видно, что Вуук-Вукай не напрасно съездил к нему в гости. Хозяина интересовал, главным образом, вопрос — куда хочет итти партия.

— Как называется эта река?

— Качкаургуам.

— Далеко ли итти до Канчалана?

— Дня два! На ваших быках в три или четыре дня дойдете, а может и совсем не дойдете!

По просьбе Скляра, чукча начертил на бумаге схему бассейна реки Канчалана.

Свое название река получает лишь после слияния пяти образующих ее ручьев. Самые большие из них — Тармо и Нинчекваам. При теперешней распутице до Канчалана можно было пройти двумя путями: один вел прямо к низовью реки, другой — в место слияния истоков.

Скляр выбрал второй путь, как более северный, и попросил дать ему проводника. Хозяин указал на чукчу, сидевшего у порога.

— Он говорит, — перевел Рентыургин, — что этот пастух был в прошлом месяце на съезде в Ново-Мариинске. Там его в местный совет выбрали. Зовут его Омрелькот, и он может довести партию до Канчалана.

Когда зашел разговор об оленях, хозяин только рукой махнул. Он не соглашался взять оленей на хранение, из-за опасения, что они вдруг разбегутся и ему придется за них отвечать.

— Но в таком случае мы можем оленей продать!

Хозяин задумался, пожевал зубами и обещал дать ответ завтра.

Прошел день. Из чукотского лагеря никто не шел. Возможно, что это объяснялось распутицей, но вероятно и то, что ушедший туда в гости Игы наговорил чего-нибудь лишнего. В последнее время он опять воспрянул духом, видимо, собираясь перейти к новому хозяину.

Скляр поехал к чукчам на собаках.

Это было богатое и многолюдное стойбище. Полога были так высоки, что в них можно было свободно стоять во весь рост.

Яранги пастухов были в ужасном состоянии: сквозь многочисленные дыры в покрышке непрерывно лил дождь. Особенно плохо жил новый проводник Омрелькот. Зимою у него умерла жена, оставив ему годовалого сына. Омрелькот выхаживал его, как умел, совал малютке в рот жеваное мясо или прикладывал его к своей чахлой, костистой груди. Дочь Омрелькота, девочка лет двенадцати, также мазала жиром свои едва намечающиеся груди, — ребенок хватал их губами и, обманутый их теплом, ненадолго засыпал. Видно было, что здесь царила настоящая нищета.