Два очка победы

Скачков представил, что сейчас происходит в ожидающей его машине, и завозился. Брагин незаметно надавил ему на колено.

— И еще… — бормотал редактор, быстро просматривая оттиск. — Вы же в Вену летите? Я еще думал… Это должно вас заинтересовать…

Найти ему не удалось: Брагин стремительно вскочил, вместе с ним поднялся и Скачков. Редактор отложил полосу и вышел из-за стола.

— Мне представляется, — говорил он Скачкову, двигаясь вместе с ним к двери, — у вашего тренера крепкая рука и настоящий характер. Таких, как Комов, вообще нельзя допускать на поле. Вы только подумайте, сломал! И кого? Полетаева! А кого теперь вместо него ставить в сборную? Отборочные игры на носу. Мы можем проиграть даже в группе. Не хватит ли позора? С самого Мельбурна не можем пробиться в финальную пульку. Это после медалей-то! — Он внушительно поднял палец. — После зо-ло-та!

Горячность его забавляла Брагина и он, берясь за ручку двери, снисходительно напомнил:

— А кубок в Париже? А четвертое место в Лондоне?

И распахнул дверь.

— Да, да! — загорелся редактор и, отстранив Брагина, снова захлопнул дверь. — Все это — да! Но — Мельбурн! Когда же мы снова поднимемся на первую ступеньку? На пер-вую!

Нескладный, с бледными худосочными руками, он уставился на своих собеседников.

Журналист нашел момент подходящий и спокойно спросил: собирается ли он сегодня пойти на просмотр?

— Какой просмотр! — ужаснулся редактор и бросился к столу. — У меня еще передовая не готова.

— Тогда вашими местами мы распорядимся по-своему, — заявил Брагин и вывел Скачкова из кабинета. — Вот тебе мой пропуск — держи. Я немного задержусь. Вы ведь вдвоем идете?

— В общем-то, да… Она там, в машине.

— Как — в машине? — удивился журналист. — Здесь, возле редакции? Что же ты молчал, растяпа? А мы… Это моя вина, я тебя заговорил. Пошли, надо извиниться, — неудобно.

Обходительный Брагин очаровал Клавдию. Опоздание Скачкова было прощено, забыто.

— Ах, Геша!.. — вздохнула она, снова забирая его руку.

Покуда журналист любезно рассыпался перед Клавдией, Звонарев сумел вставить, что читал статью о грубости на футбольном поле и совершенно согласен с автором: хулиганам не место в спорте. На похвалу Брагин отозвался сдержанным поклоном. Скачков, пока ехали от редакции, припомнил, когда Клавдия прямо с базы затащила его в гости, Звонарев кипел, доказывая, что без Комова команду ждет в Вене сокрушительный разгром.

— О чем задумался, Геш? — шепотом спросила Клавдия, глядя ему в лицо.

— Так… — Скачков поморщился.

— Шепчетесь? — Звонарев обернулся, блеснул глазами. — Я что хотел спросить, Геш. Как ты считаешь, можно упереться всей командой и не пропустить ни одного мяча?

— Это о Вене?

— Ну да. Ведь вам достаточно ничьей. Помнишь, в Мельбурне наши играли с Индонезией? Ноль-ноль.

«Да, ничья, ничья… Все на это надеются. А вдруг гол? Один-то может и дуриком залететь. Переигровка. А если еще один?» Но нет, об этом не хотелось и думать.

Сбавив ход, Звонарев стал искать место, где поставить машину. Возле телестудии по обе стороны дороги плотно, впритык одна к другой, стояли присмиревшие «Москвичи» и «Запорожцы». Аристократически выделялись две или три новенькие «Волги».

— Народу-то, а? — Звонарев, запирая машину, кивнул на толпу у входа.

С зеркальцем в руке Валерия крутила вокруг носа пуховкой. Клавдия поправляла на ее спине волну расчесанных волос.

Пробираясь сквозь толчею к входным дверям, Скачков и все, кто был с ним рядом, улавливали позади завистливое перешептывание: «Смотри, Скачков! Где?.. Да вон, вон… Он что, женат? А это кто с ним? Стремясь поскорее скрыться с глаз. Скачков невежливо толкался. Наконец оказались в высоком спокойном вестибюле. Женщины, блестя глазами, поправляли прически. Валерия держалась здесь уверенно, как человек свой, близкий к посвящению, Клавдия, уступая ей первенство, добровольно обрекала себя на подчинение.

В зал они пошли в сопровождении встретившего их ассистента оператора: бородка, темные очки, джинсы в обтяжку и заношены до седины. Ассистент шел впереди с Валерией, они о чем-то переговаривались.

В небольшом, со всех сторон закупоренном зале было мрачновато от приглушенного света. В ожидании начала царил пристойный ровный гул, кое-где мелькали газеты, — становилось душновато. Звонарев с порога заметил своих, помахал рукой и стал пробираться по ряду, бесцеремонно наступая на ноги.

— Братцы, — известил он на ходу, — места нам обеспечены!

Скачков узнал тех, с кем приходилось встречаться в компаниях. По привычке сравнивать Скачков мысленно ставил их на зеленое поле и создавал им ситуацию, вроде той, что получилась в Хельсинки, на первой для советских футболистов Олимпиаде, когда они проигрывали Югославии со счетом 1:4. Это был разгром, позор и катастрофа, но парни совершили чудо и свели игру вничью 5:5. Такие встречи не забудутся, они помнятся, как подвиг. Пусть это только спорт, футбол, как бы воскресная забава на зеленом поле перед скоплением трибун, но каждый, кто просовывает голову в футболку, знает, помнит и никогда не забудет о Голгофе киевских динамовцев, сыгравших свой последний смертный матч на стадионе оккупированного Киева. В тот знаменитый день одиннадцать парней вышли на поле и на глазах у всех, кто наблюдал за ними, за их игрой, за их самоубийственным порывом, разнесли команду оккупантов. Они в том матче тоже жили жаждой гола, они костьми ложились, чтобы вырвать драгоценнейшие два очка, но как смертельно высока была тогда цена каждому забитому мячу! Последних полтора часа своей спортивной жизни они сражались, словно на последнем оставшемся им рубеже, футбол, привычная игра, стала для них единственным оружием, и они выстояли и не только выстояли, но и вырвали победу, напомнив всем, кто видел их и кто еще о них услышит, о достоинстве народа, спортсменов, спорта… В том матче они лупили по воротам так, будто стреляли из орудий, а, попадая, радовались, ликовали, хотя знали, что каждым забитым голом они подписывают себе смертный приговор. И все же они предпочли смерть победителей, нежели предательство добровольного поражения. Последним своим матчем футболисты показали не только КАК нужно выигрывать, но и ЗАЧЕМ. Те два очка победы следовало бы выбить золотом на их командном братском надгробии, если бы оно существовало!

Так вот, в такие минуты, даже допуская, что кто-то из ребят, из нынешних, выйдя в тираж, станет «забивать козла», — все равно, в такие минуты Скачков находил в себе силы поглядывать вокруг себя с превосходством человека, знающего настоящую цену делу, которому он отдает свои лучшие годы.

Подтягивая на коленях брюки, Скачков опустился в мягкое кресло. Покой был приятен, но, как все спортсмены, он собранно владел своим тренированным послушным телом и не допускал вульгарной развязности (хотя ноги так и просились вверх). Клавдия рядом с ним небрежно ответила на приветствие мужчины из переднего ряда. Скачкову он показался незнакомым, однако по одежде и прическе несомненно принадлежал к той же компании. Мужчина скользнул по футболисту взглядом и отвернулся. Клавдия, отвечая на молчаливый вопрос мужа, сделала знак, чтобы он нагнулся ближе.

— Художник. Ташист.

Скачков удивился:

— Это еще что такое?

— Манера такая. Он рисует пятнами. Понимаешь? Вообще-то, я видела, мне понравилось.

— Не представляю даже, — сознался Скачков.

— Вот видишь, Геш. А зовешь тебя — ты не хочешь. Надо все же интересоваться, милый.

— Ну… там видно будет.

Покладистость его понравилась, она взяла Скачкова под руку, как бы отгораживаясь от всех вокруг.

— Геш, — позвала Клавдия шепотом, — я тебе одну штуку хочу предложить, — ты не рассердишься?

— Валяй, — он наклонил к плечу голову.

— Достать тебе баночек десять икры? Я могу.

— Это еще зачем?

— Ну… зачем? Вы же в Вене будете. Там, говорят, икру с руками рвут.

— Ты что, мать, — спросил Скачков и глянул на нее сверху вниз, — раздета, разута? Или с голоду пухнешь?

— Геш, милый, ну все же так делают!

— Это кто тебя — Валерия просветила?

— Не хочешь, не надо. Хотя я — не понимаю.

Окончательно поссориться им помешали двое мужчин, пробирающихся на свои места. Скачкову пришлось подняться, познакомиться. Мужчины полезли по ряду дальше. Клавдия, провожая их взглядом, стала рассказывать. Тот, что впереди, оказался тоже художником. Он много лет думал над проблемой пустоты, — каким цветом изобразить ее на полотне? Обычные краски казались ему грубыми и устарелыми. Другой, режиссер и, кстати, совсем недавно интересовался Скачковым.