Два очка победы

Стукнув в дверь, вошел Дворкин, непривычно возбужденный. Сейчас выяснилось, что обед, какой полагается команде в день игры, не будет готов к установленному часу. Хозяин отеля объяснил это тем, что обед обычно готовится к вечеру. Дворкин ходил ругаться и весь кипел. По режиму ребята должны были плотно пообедать за пять часов до матча.

— Иван Степанович, так невозможно. Обеда нет, переводчика нет. Хозяин, извините, как баран. Ничего не понимает!

С кряхтением поднявшись, Каретников стал нашаривать ногами тапочки. Приходится идти самому. Впрочем, любая забота была ему сейчас спасением, потому что помогала скрадывать медленно убывающее время ожидания.

За полтора часа до матча ребята натянули плащи, собрали сумки и сели в автобус. Под ровным сеющим дождем команда поехала на стадион. Дождь футболу не помеха, матч состоится при любой погоде.

По дороге Виктор Кудрин, не в состоянии выносить угнетенного молчания, принялся за Батищева — припомнил, как Семен сдавал недавно экзамен на право вождения автомобиля.

— …подполковник этот болельщик, и Сема ему роднее сына, но хоть для блезиру-то он пару вопросиков должен кинуть! «Семен Анисимович, спрашивает, что вы будете делать, если вдруг загорится красный свет?» Сема лоб гармошкой. «Остановлюсь, наверное…» — «Правильно! Молодец! А… если зеленый свет? Да вы, говорит, не волнуйтесь, подумайте хорошенько, мы подождем». Сема думал думал: «Наверное, поеду…» — «Ну, так поздравляем вас, Семен Анисимович! Вот вам сразу международные права. Езжайте хоть за границу».

— Да хватит тебе! — оборотился на него со своего места Иван Степанович. — Вот завелся.

Виктор сконфуженно примолк и больше до самого стадиона никто не произнес ни слова.

Возле стадиона, где команда по утрам проводила тренировки, пузырилось необозримое количество мокрых зонтиков. Зрители дисциплинированно расступались и в полном молчании провожали автобус глазами. Напоследок шофер развернулся лихо, по-заграничному. Дома для такого разворота Николаю Ивановичу помешали бы гремучие трамвайные пути и самосвалы с бетоном, беспрерывно снующие с соседней стройки. Да и болельщики теперь бы уже облепили автобус… Здесь же был простор мокрой площади перед подъездом, парикмахерская аккуратность зелени, глубокомысленный монумент, одиноко мокнувший под дождиком.

В раздевалке сильно, едко пахло массажной растиркой. Дожидаясь очереди, ребята расхаживали еще прикрытые, подавляли нервную зевоту. Арефьич сходил в другой конец коридора, где помещалась раздевалка австрийцев, и сказал, чтобы не торопились, хозяева еще не приехали. Дворкин помогал перевинчивать шипы на бутсах.

Заметив, что Федор Сухов, как запасной, слоняется, не раздеваясь, Иван Степанович рявкнул:

— Это еще что за номера? А форма где? Живо!

И покуда Федор, недоумевая, заталкивал скомканные носки в туфли, Иван Степанович снова опустил голову, совсем, казалось бы, не замечая, что происходит вокруг.

Возле Скачкова хлопотал Дворкин, держал наготове свежий резиновый бинт и наколенник.

— Не будем сегодня бинтоваться, — шепотом сказал ему Скачков. — Хочу сыграть получше.

Дворкин поколебался, но уступил.

Одевание команды подходило к концу. Серебряков уже расхаживал, заметно бледный, покусывая губы. В углу на своем обычном месте неслышно собирался Мухин. В команде его звали «железным», человеком без нервов, но нет, были и у Мухина нервы, только он умел переживать молча, тайком от всех. С Батищевым хлопотал Матвей Матвеич. Массажист был последним человеком, в руках которого находился футболист перед выходом на поле. Сема от волнения осунулся, — его и без того всегда трясла предстартовая лихорадка.

— Сем, а Сем… — негромко звал массажист и дружески пихал закостеневшего парня в широченную спину. — Да ты чего это, Сем?

— Отвали, Матвей Матвеич, — отмахивался Сема.

— Сема, милый, да ты глянь на себя в зеркало! Ты гляделся сегодня в зеркало?

— А чего я в нем не видел? — Батищев, морщась, продолжал натягивать гетры.

— Да в тебе же силищи вагон, Сема! Ты только глянь на себя… Ты даже не представляешь, как ты сегодня сыграешь! Вот голову мне отруби!

Батищев выпрямился, слегка прикрыл глаза, словно прислушиваясь к ощущению силы в своем большом теле, и не удержал глубокого, до самого дна груди, вздоха.

— Ладно, Матвей Матвеич. Посмотрим.

Для каждого из игроков у массажиста нашлось какое-нибудь дружеское напутствие. Скачкову он сказал:

— Побереги ногу, Геш.

Наступила минута, когда даже в раздевалке чувствуется, как накалилось нетерпение на трибунах, и зрители, выгибая кисти, беспрерывно поглядывают на часы, а затем вытягивают шеи в ту сторону, откуда должны появиться футболисты для разминки. Чего они тянут? Пора! В это время глубоко под трибуной команды заканчивают одевание, осталось двое-трое вечных копуш, — последний узелок на шнурках, последнее подтягивание трусиков, гетр. И — озноб ожидания, сводящий плечи, судорожное втягивание воздуха сквозь стиснутые зубы.

Потряхивая ногами, Скачков прошелся между креслами, задел плечом Серебрякова. К нему приблизился Арефьич и молча повязал на левую руку красную ленточку, проверил — не туго ли?

Под грудой как попало навешанной одежды возились и вполголоса переговаривались Белецкий, Соломин, Турбин. Они, казалось, никого вокруг не замечали и были заняты только собой. Белецкий и Турбин тоже одеты для игры, однако с особенным старанием они обряжали Соломина. Из них троих только он «железно» появится на поле. Опустившись на колени, Турбин зажал обутую ногу товарища и в последний раз проверил, как сидит бутса, ровно ли натянута гетра. Ему показалось, что лоскут бинта, которым подвязываются гетры, затянут слишком туго, и он перевязал его заново. Скачков невольно вспомнил свой первый позорный матч в «основе» (рядом с ним в тот момент не оказалось никого) и он позавидовал дружбе ребят, их радению за успех товарища, которому сегодня первому из возрастного поколения предстоит ответственнейший экзамен.

До тех пор, пока Соломина не перевели из третьего домика на место Комова, ребята жили в одной комнате. Соломин раньше них сделал шаг наверх. В последнее время все чаще стал появляться в основном составе и Белецкий (правда, пока что на подмену), но еще немного и пробьет его час. Хуже складывалось у Турбина.

В прошлом году, перед первым матчем с австрийцами, тренер попробовал молодого вратаря в «основе». Начало сложилось для парнишки скверно: в первом тайме Турбин два раза «пустил пенку». На второй тайм в воротах снова встал Маркий.

Во время перерыва на Турбина было жалко смотреть. Длинный, нескладный, он сложился в кресле, точно перочинный ножик: повисла голова, торчат колени, локти. Жалея его, Скачков оборвал Комова, а после матча, вечером, зашел в общежитие дублеров. Ребята сидели в вестибюле, смотрели телевизор, один несчастный Турбин лежал в постели, засунул голову под подушку. «Ну, ну… чего ты?» — Скачков присел на краешек, потрепал парня по плечу. Он заставил Турбина одеться и потащил его на улицу, привел к себе домой. Клавдия, видевшая матч, догадалась, зачем Скачков привел гостя, быстро накрыла стол, подала ужин. Разговор за столом шел о предстоящей игре с австрийцами. (Завтра они должны были прилететь. «Как думаешь, Валера, выиграем?» — спросил Скачков. Парнишка положил ложку, покраснел: у кого спрашивает! Но тут вступила Клавдия, припомнив, какой сегодня мяч вытащил Турбин из самого угла, из «девятины». Она была убеждена, что стой в воротах Маркин, гол был бы неминуем, такого мяча Маркину не взять… Постепенно парень ожил, расшевелился. Клавдия заварила чай, затем стала оставлять гостя ночевать. Турбин опять смутился, вскочил, что-то залепетал, Скачков махнул ему: «Нечего, нечего, ложись, и никаких! Это приказ. Понятно?»

— Ребята, — наказывала Клавдия, — утром я уйду рано. Завтрак вам будет на столе. Вы уж как-нибудь сами. Хорошо?

Укладывая гостя, Скачков заботливо подоткнул одеяло, мазнул его по вихрам и засмеялся:

— Ты не представляешь, что было со мной. Не веришь — чуть не вешаться хотел! А у тебя… плюнь. Яшин вон, уж какой вратарь, а знаешь, как начинал? Вышел первый раз в основе и не то четыре, не то пять штук схватил. Честно! Хоть у кого спроси!

Утром они позавтракали и вместе отправились на базу.