Два очка победы

— Папа, я не больная! Я не хочу!.. Не уходи!

Не зная, удалиться ли, остаться, Скачков страдальчески смотрел на плачущего ребенка.

— Идите, идите, — с такой же строгостью сказала ему Софья Казимировна, легонько подталкивая в спину. — Вам лучше уйти.

Он сделал шаг, другой, а Софья Казимировна шла следом и все так же подталкивала в спину. Это назойливое прикосновение к спине вывело его из себя. Он раздраженно дернул телом и обернулся.

— Клавдия!.. — пискнула и отшатнулась Софья Казимировна, едва взглянув в его глаза. — Клавдия! Ради бога!..

— Что, что случилось? Что?.. — влетела в комнату Клавдия. — Что у вас тут происходит?

Не жалуясь, не говоря ни слова, Софья Казимировна трясущимися руками поправила очки, прическу и стала копошиться у кроватки.

Клавдия развернулась и гневно двинулась на мужа.

— Я с-сколько раз тебя просила…

Гнев ее прорвался наружу, — с утра искала случая.

— А!.. К черту! — Скачков крутнулся и, хлопнув дверью, выбежал из комнаты.

Немедленно раздался громкий плач Маришки.

— Ну? — напустилась в коридоре Клавдия. — Доволен? Доволен? Ты слышишь, что наделал? Это все твои, твои все штучки!

Сдерживаясь, Скачков сильно тер лоб. Кажется, сейчас он был готов понять того же Сухова — от постоянных неполадок в доме можно и сорваться. В самом деле, сколько можно?

— Дай, я с ней сам поговорю, — предложил Скачков. На жену, в лицо ее, пошедшее пятнами, он старался не смотреть.

— Не о чем с ней говорить — понятно? Не о чем! Ребенок болен — ты это понимаешь?.. И вообще — разве ты не идешь в этот свой… дорпрофсож? Ты же собирался.

«Старая грымза! — кипел Скачков, переодевшись и набивая как попало сумку. — Ух, и напьюсь же как-нибудь!»

В коридоре у двери Скачкова перехватила Клавдия.

— Уходишь? Не помню, говорила я тебе вчера, не говорила: сегодня к нам приедут Звонаревы… Оставь, пожалуйста, — они к тебе относятся прекрасно! Не знаю, правда, за что, но относятся прекрасно. К тому же я их уже пригласила… Может быть, ты купишь вина? Я не успеваю.

— Хорошо, — отрывисто сказал он, открывая дверь. — После игры.

— И не делай, пожалуйста, оскорбленных физиономий. Будут необходимые люди. Кстати, кое-кто хочет поговорить с тобой. По твоим же делам.

Она не дала ему захлопнуть за собою дверь и высунулась на площадку.

— Постарайся не задерживаться! Слышишь?

Сбегая по ступенькам, Скачков никак не мог избавиться от ощущения, что его все еще подталкивают в спину. Назойливое, унизительное прикосновение словно приклеилось к спине, и он, прежде чем выйти из подъезда, завел под плащ неловко руку и там, возле лопаток, скреб долго и ожесточенно.

Час был не ранний, в киоске на углу не осталось ни одной газеты. Однако продавщица узнала его и достала несколько газет из-под прилавка. Знакомая Клавдии, у нее вообще какие-то знакомства: продавцы, закройщицы, маникюрши.

Гудок, настойчивый, протяжный, совсем рядом, заставил вскинуть голову и оглянуться, — пока ему отсчитывали сдачу, он развернул газету. На тихой скорости ползло битком набитое узлами, пассажирами такси, и шофер, высунувшись, приветственно кричал, махал рукой, показывая в улыбке зубы. Скачков, едва взглянув, небрежно отсалютовал и стал сметать с прилавка сдачу.

— Есть «Моды», — сообщила продавщица по секрету. — Клавдия просила оставить. Заберете?

— Я не домой, — сказал Скачков.

Он отошел, и продавщица, словно желая его обрадовать, высунулась из окошечка и пискнула вдогонку:

— Сегодня придем болеть! Обязательно!

Вместо ответа Скачков сделал неопределенное движение бровями: что ж…

Пока он переходил улицу, его окликнули несколько раз. Никого не узнавая, Скачков кивал, выдавливал любезную улыбку, лениво делал ручкой. Останавливаться он остерегался: сейчас сбегутся, обступят, позабудут обо всех своих делах, и придется разгонять с милицией.

Сегодня весь город с самого утра жил ожиданием вечернего сражения на стадионе. То, что ленинградцы выиграли у бакинцев и очередной кубковый матч состоится не где-нибудь, а дома, болельщики восприняли как дар судьбы. В такой день даже какой-нибудь бухгалтер, одрябший от заточения в своей конторе, с тайным нетерпением посматривает на часы. В углу, за стулом у него лежит прихваченное из дому снаряжение многолетнего посетителя стадиона: пакет с бутербродами и термосом, армейская накидка от дождя, программа матча и старая газета, чтобы застелить сиденье. Но вот стрелки казенных часов сверху донизу рассекают циферблат, бухгалтер нервно стаскивает нарукавники и под затаенные усмешки сослуживцев бежит к остановке, чтобы успеть втиснуться в автобус. О, до матча еще надо успеть принять участие в «трепаловке», собирающейся у щита с таблицей первенства: обсудить последний выигрыш ли, проигрыш своей команды, всенародно порыться в воспоминаниях, смакуя удары знаменитых футболистов, — каждый их гол был глубоко индивидуален, уникален, как штучная работа большого мастера, — сцепиться с кем-нибудь в горячем споре и, если не доказать свое, то хоть просто отвести душу (в «трепаловке» говорят все разом, совершенно не интересуясь тем, что скажет другой, а порываясь высказаться сам, что в общем-то напоминает футбол, где каждый старается отобрать мяч у соперника). А уж потом и матч!.. И назавтра, у себя в конторе, бухгалтер вдруг задумается, отключится от всего вокруг и вперит взор в окошко, на облака в высоком небе. И в голове его вновь замелькает все, что произошло вчера на поле, когда он, поднятый порывом на ноги вместе со всей трибуной, орал, грозил и ошалелыми глазами шарил по соседям за сочувствием. «Ах, если бы он, черт его дери, не бил, а вовремя отпасовал направо!..» И с тяжким вздохом опускал лицо в бесчисленные клеточки скучных ведомостей.

С газетами под мышкой, с сумкой Скачков направился к детской площадке, обошел разбросанный песок. На скамейке, в окружении высоких каменных домов, пригревало солнце, и голоса детей звенели на одной высокой слитной ноте. Ребячий гам нисколько не мешал Скачкову. Наоборот: просматривая заголовки, поглядывая на копошившихся в песке детишек, он успокаивался и обретал свое обычное настроение здорового, всегда уравновешенного человека. Ему хотелось, чтобы в этом завидно деятельном муравейнике одетых разноцветно человечков, копошилась и Маришка. Он сидел бы и читал не торопясь газеты, она иногда подбегала бы к нему и… А, да что теперь!

В газетах он внимательно прочитывал четвертую страницу. В колонке спортивной информации, набранной мелким убористым шрифтом, он нашел коротенькое сообщение из Варшавы и расстроился: советская сборная проиграла олимпийский отборочный матч команде Польши. Скачков сильно потянул носом и откинулся на спинку скамейки. Газета легла на колени.

Скачков задумался и не заметил, когда все вокруг утихло, когда успели разобрать и увести в квартиры детвору. Он почувствовал голод и подскочил, увидев сколько на часах. Прежде, чем отправиться к Шевелеву в дорпрофсож, следовало забежать в какую-нибудь столовую. Неряшливо запихав газеты в сумку, он пошел со двора, соображая, где побыстрее и недорого, но плотно пообедать, — совсем, чужой заезжий человек в родном, да необжитом городе.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Автобус с командой пришел за час до начала матча. Шофер Николай Иванович давал протяжные гудки.

Объехав длинный, поперек движения поставленный автобус телевидения, мимо мороженщиц, столиков с лимонадом и чадящих жаровен с шашлыком, команда прибыла к служебному подъезду. Здесь было тише и спокойнее, стояла стайка разнаряженных девиц. Из дверей выскакивали толстенькие мужчинки в темных очках — почему-то все, кто крутится возле футбола, носят темные очки. В стайке девиц произошло движение — к окну автобуса прильнуло улыбающееся лицо Владика Серебрякова.