Два с половиной человека

– Правильно ли я понимаю, Михаил Иванович, что больной энцефалопатией склонен, в том числе, и к навязчивым состояниям?

– Да, маниакально-депрессивные мысли, суицидальные наклонности, патологическая ревность, различные расстройства памяти и сознания…

– В раннем детстве это тоже проявляется?

– С гораздо большей вероятностью я бы ответил вам положительно, – сказал мне главный судебно-медицинский эксперт.

Картина, вырисовывающаяся в моей голове, начала приобретать гораздо заметные очертания, но всё больше походила на бредни сумасшедшего. Тем правдивее мне казалась выстроенная версия.

Максим Пелевин, страдавший от поражения головного мозга, вследствие родовой травмы или врождённого заболевания – это только предстоит установить следствию, с самого детства ревновал родителей к младшей сестрёнке. Вероятно, желая получить больше родительского внимания, он притворялся девочкой Ритой. Отсюда и свидетельство няньки диспансера. Мать же всячески боролась с напастью, а когда родители поняли, что шансов победить болезнь нет, мальчик погиб.

Погиб, несомненно, номинально. Вероятнее всего, все эти годы он прожил под чужим именем, предположительно, в нашем городе, воспитывался, по моим догадкам, няней, с семьёй не общался, хотя, по всей видимости, родители его навещали. К Рите его не подпускали, иначе она бы запомнила.

Как запомнила и мальчика, напугавшего её в детстве. Теперь я не сомневался, в тот день что-то пошло не так и Максим Пелевин, сбежав от опекуна, выследил Маргариту. Насколько я смею предполагать, жил он в тех же “Соснах” или неподалёку.

Таким же образом, по моей теории, было совершено нападение на одноклассницу Маргариты. Позднее, мальчик, а точнее, уже молодой мужчина играл роль Тумановой, появляясь то там, то сям на публике и ловко скрываясь в толпе, принимая назад свой естественный облик.

Задумал ли он банальную месть, пусть и весьма изощрённым, накрученным воспалённым сознанием образом, или же разыграл эту партию с целью занять место Маргариты Тумановой, завладев состоянием и активами, я не знал. Как и не был уверен, что моя версия выдерживает критики.

Потому что майор Власова была уверена, что я и сам брежу.

– Власов, ты закончил? – спрашивает она, громко захлопывая папку с делом. – Поехали по домам, тебе нужно выспаться.

– Сон для слабаков, Ангелин. Езжай, а я ещё раз перечитаю протоколы опросов сотрудников диспансера. Мне кажется, я видел у кого-то мужское имя, возможно, Пелевин выбрал именно его…

– Ярик, – тихо зовёт Ангелина. – Ты устал. Твой мозг уже не может перерабатывать информацию. Тебе нужно поспать, Ярослав.

– Гель, не сейчас! – срываясь, повышаю я голос. – Я не могу спать, просто не могу! Пока моя дочь в руках больного ублюдка… ну о каком отдыхе может идти речь?

– Ты ничем не поможешь ни ей, ни её матери, если помрёшь от нервного истощения.

– Я в норме.

– Власов, если ты прямо сейчас не поедешь домой, клянусь Богом, я пойду к полковнику и потребую твоего отстранения.

– Не посмеешь…

– Ещё как посмею! – усмехается она. Но в её глазах я вижу столько боли и сопереживания, что мне становится совсем невыносимо. – Ярослав, если ты угробишь себя в поисках дочери, у тебя никогда не будет времени насладиться жизнью рядом с ней. Одна ночь в нашей ситуации ничего не решит. А усугубить может. Если ты не будешь сконцентрирован при встрече с преступником, ты не только не защитишь девочку, но и погибнешь сам.

Как бы мне не хотелось признавать её правоту, а приходится. И я еду домой.

Стоит только голове упасть на подушку, как меня срубает крепкий сон. Я благодарю всех угодников за то, что темнота в этот раз не подбрасывает мучительных картинок сновидений.

Что-то жужжит, дребезжит, и я не сразу понимаю что. Царство морфея не торопится меня отпускать, но всё же, едва разлепив опухшие веки, я понимаю, что звук, вызывающий головную боль, всего лишь мой телефон.

– Да? – бросаю в трубку, едва свайпнув по экрану.

– Ярик… – тихо говорит Ангелина. Мне сразу не нравится её голос, и я напрягаюсь. – Ночью в первую городскую больницу поступила девочка. Предположительно, три – пять месяцев, волосы тёмные, шрамов и иных отметин на коже нет. Нашли на опушке леса на севере города. Тебе лучше приехать… Не знают, как оформлять…

– В каком она отделении? – спрашиваю, одеваясь на ходу.

– Ты не понял, Ярослав… – глухо говорит Ангелина. – Она поступила в морг.

Я опускаю телефон, тяжело сглатывая вязкий ком в горле. Хочется взвыть от этой невыносимой, удушающей боли.

– Власов, ты тут? – доносится сквозь мрачные мысли, бьющиеся в истерике, голос Гели. – Власов!

– Я тут, – выдавливаю в ответ.

– Ты должен приехать и убедиться, что это не она.

– Ты права.

Отключаюсь и тихо опускаюсь на кровать. Пялюсь в потолок, не решаясь даже подумать, как мне придётся сказать Рите, что…

Не решаюсь заглянуть в то будущее, где мне придётся жить с пугающим знанием, что я не смог спасти собственного ребёнка.

С какой-то щемящей пустотой бросаю взгляд на крошечные пинетки, лежащие на прикроватной тумбочке, на двигатель, на напоминание, почему я должен, обязан вставать по утрам, превозмогая боль, и поднимаюсь.

Давай, Власов. Будь мужиком. Кроме тебя никто не сможет пойти и опознать этого ребёнка. Или не опознать. Но я боюсь надеяться. Я слишком часто стоял рядом с такими же родителями и, накинув маску равнодушия, разлагаясь внутри от ужаса, смотрел, как умирали их надежды. Гасли под гнётом обстоятельств. Безжалостных и безнадёжных.

Сегодня я сам такой родитель. Сегодня я должен пройти своё самое главное испытание. И я точно знаю – если это она, это сломает меня без единого шанса когда-либо снова стать цельным.

Геля вышагивает по дорожке у неприметного серого здания на задворках больницы.

– Готов? – заглядывает в мои глаза, тяжело вздыхая. – Знаю, что нет. И невозможно к этому подготовиться, но нам нужно знать наверняка…

– Идём.

В прохладной бетонной коробке длинного коридора без окон и дверей меня, напротив, кидает в жар. От духоты кружится голова, а перед глазами разлетаются в разные стороны чёрные круги. Меня бьёт озноб. Рубашка липнет к спине. Пот градом струится по лицу. А внутри… Пусто, глухо и безжизненно.

Единственный звук – звук наших шагов, разлетающийся по коридору, отражаясь от бетонных стен, выкрашенных зелёной краской, гулко звенит во мне. Словно я оболочка. Словно внутри совершенно ничего не осталось.

В мозгу бьётся мысль, как же это неправильно. Я не хочу находиться здесь. Просто не хочу. Сколько раз мне придётся пройти по этому коридору, разыскивая дочь? Сколько таких походов я смогу вынести, прежде чем моё сердце разорвёт от этой нечеловеческой боли, разрывающей на части? А Рита? Каково мне будет раз за разом наблюдать, как ломается она?