Двадцать восемь дней
Шрифт:
— «Мог бы ты поднажать пожалуйста»?! — я процитировал ее нелепую просьбу.
Ей так хотелось поскорей уехать?
— Как… — я взялся за волосы, мне хотелось выдернуть их клочьями. — Как ты можешь говорить эту хрень мне сейчас?!
Во мне бушевала ярость. Хотелось что-нибудь убить. Я просто не мог поверить в то, что услышал. Это было похоже на какой-то глупый страшный сон.
— Сегодня последний день, когда мы вместе. Последний день, — я произнес раздельно два последних слова. — И я, черт вас всех дери, без понятия, когда мы увидимся снова! А ты сейчас гов…
— Хватит! — Мэри подняла голос, перебивая меня опять. — Я не могу не приехать сегодня домой. Это
Если у меня было сердце, то оно точно разорвалось на части в тот момент. И как бы чертовски глупо для мужчины это не звучало, это было самой что ни на есть правдивой долбанной правдой.
— Потому что нет ничего неисправного.
— Нет, есть, — голос Мэри стал тише, но точно не спокойней. — Это мы, Гарри.
Слеза скатилась по ее щеке, и она поспешила стереть ее.
— Мы неисправны. Всё это неисправно.
— Это не так, — я пытался противостоять ей. — Мы…
— Жми на газ, — она произнесла это дрожащим голосом и отвернулась к окну.
— Мэри…
— Жми на газ! — ее голос перешел на полу-крик полу-писк, и я оставил попытку что-либо произнести.
Я сделал то, о чем она просила. Я завел машину и поехал так быстро, как привык. Мимо пролетали здания, другие машины, люди. С каждой минутой всего выше перечисленного становилось всё меньше. Они попадались всё реже и реже.
— За что ты так поступаешь со мной?
Слова слетели с моих губ быстрей, чем я успел подумать. И я сразу услышал, как Мэри начала всхлипывать.
— Нет, так не должно было быть, — ее голос сорвался. — Нет.
Она закрыла лицо руками.
— Прости, — Мэри перешла на шепот и хрип, пытаясь сдерживать слезы.
Она пыталась не плакать, а дыра в моей груди увеличивалась. Я начинал ненавидеть себя за свой вопрос.
— Гарри, я не хочу уезжать, — она закрыла рот ладонью так, что я едва разбирал слова. — И я не хочу тебя оставлять. Но никогда не происходит то, чего мы хотим.
Ее плач отдавался во всем моем теле ознобом. Я ненавидел всё в тот момент. Ненавидел, что мы находились в машине, и я не мог обнять ее. Ненавидел билет, который она держала в руке. Ненавидел, что она не живет здесь или что я не живу там, где она. Ненавидел себя за то, что я тот, кто я есть; за то, что я не тот, кто будет с ней до конца. Ненавидел, что всё складывалось именно так. Я ненавидел всё. Но еще я был тем, в ком она искала помощь и защиту в ту минуту, и мне нельзя было показать слабость. Иначе зачем я вообще находился с ней рядом? Но я не знал, что нужно говорить, когда нет слов.
— Это не так, — я попытался собрать обрывки своих мыслей. — Мы еще встретимся.
Казалось, последнее предложение я адресовал самому себе.
— Ты приедешь ко мне? — наивнейшим образом построенный вопрос, и голос Мэри дрожащий, но полный той надежды, о которой всегда повествуют в книгах или стараются раскрыть в фильмах.
Я никогда не думал, что смогу почувствовать эту надежду в своей жизни. В моих глазах мир тоже начал плыть. Приложив пальцы к переносице, я слегка зажмурился, а затем глубоко вздохнул. Мэри не сводила с меня взгляд, а я не должен был сводить взгляд с дороги.
— Да.
— Да? — она снова расплакалась, закрывая лицо ладонями и кладя голову на панель перед собой.
Ее тело содрогалось в мертвой тишине.
— Это всё, что ты скажешь
мне?Я сделал еще один насильный вдох. В какой-то степени мне хотелось врезаться во что-нибудь или перевернуть машину, чтобы все эти мучения полетели к чертям вместе с моей жалкой жизнью, но я бы ни за что не причинил боль Мэри. По крайней мере физическую. Это было меньшее, что я мог сделать ради нее.
— Я бы сделал что угодно, потому что…
Моя речь внезапно оборвалась, и Мэри всхлипнула.
— Потому что… — она сделала попытку вывести меня на диалог снова, глотая слезы.
Я знал, она была в отчаянии и на грани истерики. Честно говоря, в ту самую секунду я чувствовал то же самое. Мы уже заехали на парковку Хитроу, но я продолжал молчать. Она вылезла из автомобиля быстрей меня, но не смогла открыть багажник без меня. Поэтому я достал ее чемодан и дальше уже просто следовал за ней. Как только мы вошли в аэропорт, на меня набросилась куча людей, и мне стало страшно, что я вот-вот ее потеряю. Но Мэри не ушла бы никуда без своего чемодана в моей руке. А без меня бы ушла? Я просто шел, стараясь поспеть за ней и не обращая абсолютно никакого внимания на фанатов. В другой ситуации я обязательно сказал бы им что-нибудь, но тогда мне хотелось превратиться в обычного парня, которого никто кроме Мэри не знает во всем аэропорту. У меня не было сил говорить или вести ее, поэтому вела она. Дыра в груди не хотела зарастать, и я уже сомневался, произойдет ли это теперь вообще когда-то. Простояв в длинной очереди, мы сдали багаж, и Мэри забрала свой посадочный талон. Она немедля направилась к паспортному контролю, а дальше меня бы точно не пустили, кто бы я ни был. Мне нужно было что-то сказать или сделать. Хотя я не знал что именно.
— Мэри, — я потянулся к ее руке, но она притянула ее ко рту, прерывая очередное всхлипывание и заставляя меня ненавидеть себя еще больше.
Несколько вспышек ослепило нас, однако она все равно держала курс подальше от меня, несмотря на то, как в глазах все на секунду потемнело.
— Ты хочешь знать, почему? — я крикнул это ей, несмотря на толпу вокруг нас.
Мэри была уже в нескольких метрах от меня, но я не мог не упустить то, что она замедлила шаг.
— Потому что… — начал я, обрывая свою речь.
Искренне сказать человеку то, что мы тысячи раз пели в своих песнях, которые вовсе и не мы писали, оказалось гораздо трудней. Мой пульс участился.
— Потому что, черт возьми, я люблю тебя, Мэри!
Я крикнул это так громко, чтобы она могла услышать, и сам не заметил, как сильно дрогнул мой голос. Мэри остановилась. Я увидел, как сумка вываливается из ее рук, и поспешил поддержать ее. Она обернулась ко мне со слезами на глазах. И мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что мои глаза такие же красные.
— Что? — ее шепот отправил разряд по моему телу.
— Я…
— Нет, — она перебила. — Извини, я ведь всё слышала. Ты не обязан повторять это.
— Я люблю т…
Мне потребовалась пара секунд на осознание того, что Мэри заткнула меня своими губами. И, обвив руки вокруг ее талии, я поднял ее в воздух. Ее губы были холодные и сухие. Она не стала сопротивляться, когда я запустил язык в ее рот, и опустила ладони на мои щеки. Я неохотно опустил ее на землю, продолжая крепко прижимать к себе за талию даже тогда, когда наш поцелуй оборвался. Мэри положила голову мне на грудь, и мы простояли так довольно долго, но недостаточно. Всего было недостаточно. Мне нужно было заполнять каждый из этих двадцати восьми дней чем-то особенным и запоминающимся для нас. И сейчас, понимая, что поезд ушел, я ощутил отчаянный скрежет в груди.