Двадцатые годы
Шрифт:
Увы, Кузнецов не ошибся: Франя чирикала…
На этот раз она действительно прочла брошюру Коллонтай, ее она и повторяла.
Свободные чувства, союз двух, никакого принуждения ни по закону, ни по семейным обстоятельствам, дети ничем не связывают родителей, для детей построят тысячи интернатов…
Диспут, может быть, и провалился бы, ограничься его организатор своей выдвиженкой…
Но Ушаков — это уже другой коленкор!
Его не занимал вопрос, какие обязательства накладывает на мужчин и женщин физическая близость… Он не зря переставил слова. Каким будет коммунистическое общество. Вот что его интересовало! И, лишь представив
Этот деревенский паренек был совсем не так прост, как казался, и начитан немногим меньше Ознобишина.
— Мы не можем еще с большей достоверностью сказать, каким будет коммунистическое общество, — говорил Ушаков. — Мы можем лишь определить его главные особенности. Уже несколько столетий назад лучшие умы человечества думали о том, каким будет раскрепощенное человеческое общество, избавленное от власти собственности и эксплуатации человека человеком. Четыреста лет назад англичанин Томас Мор написал замечательную книгу «Утопия», столетие спустя итальянец Кампанелла написал «Город Солнца», через двести лет появились книги Фурье и Сен-Симона…
Он называл имена великих утопистов. Откуда он их взял? Да из того же источника, из которого черпал свои познания Слава. В те годы Госиздат заполнил страну книгами прогрессивных мыслителей всех времен и народов. «Город Солнца» и «Утопия» лежали на столах у многих комсомольских работников…
— Семья? — спрашивал Ушаков. — Что определяет общественные и семейные отношения? Прежде всего политический и экономический уклад общества. Представьте себе, упразднена частная собственность, устранено социальное неравенство, труд стал внутренней потребностью человека. Кампанелла мечтал именно о таком обществе! И написал книгу о городе, жители которого руководствуются этими принципами. А сто лет назад, когда декабристы пытались уничтожить в России самодержавие, французский мыслитель Фурье высказал предположение, что в будущем коммунистическом обществе развитие производительных сил сотрет грани между умственным и физическим трудом…
Кузнецов улыбался, никогда Слава не подумал бы, что Кузнецов способен так счастливо улыбаться, и не замечал, что и сам он улыбается так же счастливо и радостно.
Вот ради чего они все, собравшиеся в этом зале, жили и боролись, вот почему стремились на фронты гражданской войны, ловили дезертиров, искали запрятанный кулаками хлеб и экономили каждую каплю керосина!
И слушали Ушакова совсем не так, как Франю.
— А теперь представьте себе общество, о котором мечтали Маркс и Энгельс и которое мы теперь создаем, и подумайте, сохранится ли семья в таком обществе? Разумеется, сохранится. Счастливый человек не откажется от своего ребенка, не откажется же он от самого себя, потому что ребенок — это его собственное и более совершенное воплощение. А если человек любит своего ребенка, значит, любит и женщину, родившую этого ребенка, потому что гармонический человек будущего будет просто не способен искать легких и временных связей.
Слава знал, что Никита Ушаков еще не ухаживает за девушками, ни в кого не влюблен, для него любовь еще отвлеченное понятие, но именно такие чистые и уверенные в себе люди и создают хорошие семьи.
Ушаков категоричен, и, боже мой, какие же споры разгорелись в зале!
Как будут воспитываться дети и какими должны быть отношения между супругами, имеет ли право мужчина разойтись с женой, если у нее от него дети, кто из
супругов должен обеспечивать семью, какие обязательства возникают у общества по отношению к семье и, наконец, существует ли любовь и что такое счастье…И вдруг Славе открылось, до чего же все они выросли. Оказывается, не один Ушаков читал Кампанеллу…
И вспомнился Славе разговор о будущем года два назад на крыльце Успенской школы. Как они тогда были наивны! А сегодня ребята так и чешут: какой будет труд, как повлияет на человеческие отношения покорение природы, что нужно для гармонического развития личности… Не все, но многие спорили вровень с Ушаковым, и многие из тех, что выступали сегодня в клубе, еще покажут себя!
— Ты будешь выступать? — спросил Кузнецов.
Слава пожал плечами:
— Зачем?
— А я скажу несколько слов.
Кузнецов поднялся на трибуну, но заговорил не столько на семейные темы, сколько возвращал своих слушателей к заботам сегодняшнего дня:
— Заглядывать в завтрашний день, конечно, надо, но не забывайте и о сегодняшнем, семьи надо не разрушать, а крепить, так легче и дружнее работается, а дел у нас по горло…
Даже Кузнецов остался доволен диспутом и, что редко случалось, на прощание крепко и одобрительно пожал руки и Ушакову и Ознобишину.
Никита и Слава вышли на улицу.
— А ты, оказывается, много читаешь, — похвалил Слава Ушакова.
— Я бы еще больше читал, да времени не хватает, — огорченно отозвался Никита. — Уж больно много у меня дома хлопот…
И заторопился к себе в деревню, он никогда не оставался ночевать в городе.
Слава услышал за своей спиной перебор каблучков, его догоняла Франя.
— До чего хорошо прошло! — защебетала она. — Как ты думаешь, Кузнецову понравился мой доклад?
Она принялась делиться впечатлениями, точно Ознобишин не был участником диспута.
— Я зайду к тебе? — неожиданно предложила ему Франя.
Она никогда не заходила к Славе, и ему польстило ее внимание.
— Зайдем, — согласился он.
Тихонько, чтобы не разбудить Эмму Артуровну, миновали зал, вошли в темную комнату.
Слава повернул выключатель, лампочка осветила кое-как застеленную кровать и разбросанные по столу газеты.
— Как у тебя неуютно! — пробормотала Франя.
— Извини, — сказал Слава. — Не успеваю убраться.
Франя присела на кровать.
«Нет, все-таки она хорошенькая», — подумал Слава, посматривая то на Франю, то на обои.
— Помнишь, как ты привез мне конфеты?
— А зачем ты обманывала Сергея? — упрекнул ее Слава.
— Чем же это я его обманывала?
— А тем, что делала вид, будто влюблена в него, я сам это видел.
— Видел то, чего не было! — Франя рассердилась. — И вообще, если хочешь, любить можно сто раз!
— Любовь бывает только один раз в жизни!
Франя пожала плечами.
— Ты еще маленький и ничего не понимаешь.
— И сколько же раз ты уже любила? — поинтересовался Слава.
— Я? — Франя ласково ему улыбнулась. — Дурашка, представь, я еще ни разу никого не любила.
Слава в смущении отвернулся к окну.
— А меня ты мог бы полюбить? — неожиданно спросила его Франя.
Он не знал, что ей на это сказать, диспут на такую скользкую тему куда легче было вести в клубе, он и в самом деле не знал, может ли он полюбить Франю, она ему нравилась и не нравилась, иногда он ею любовался, а иногда она чем-то ужасно его раздражала.
— А ты сам любил кого-нибудь?