Двадцатые годы
Шрифт:
Степан Кузьмич не обращает внимания на Славу.
— Ну чего, чего тебе от меня? — неуверенно обращается он к женщине.
Женщина молчит.
— Пойми, ты требуешь от меня невозможного, — продолжает Степан Кузьмич.
Женщина молчит, и Славушка понимает, что ему нельзя здесь находиться.
— Извините, — шепотом произносит он, выходит…
И сразу натыкается на Дмитрия Фомича.
— Куда ты?! — запоздало говорит тот. — Туда нельзя…
Славушка растерянно смотрит на Дмитрия Фомича.
— Занят Степан Кузьмич, — бурчит Дмитрий Фомич. — С женой объясняется.
Славушка
— С какой женой?
Дмитрий Фомич приглаживает ладонью усы.
— С какой, с какой… С самой обыкновенной.
— Но ведь Александра Семеновна…
— Со старой женой, с рагозинской!… — Дмитрий Фомич с сожалением смотрит на мальчика. — От Александры Семеновны, брат, только туман остался, а эта живой человек, мириться пришла.
— Но это же невозможно, Дмитрий Фомич… — Славушка кинул взгляд на закрытую дверь, из-за которой несся тихий говор. — После Александры Семеновны…
— Все, брат, возможно, — снисходительно произносит Дмитрий Фомич. — Не знаешь ты еще, парень, жизни.
— Нет, он не помирится, — уверенно говорит Славушка, поворачивается и медленно идет прочь.
— Еще как помирится! — слышит он за своей спиной…
«Нет, нет, — думает Славушка, — это невозможно, Степан Кузьмич верен памяти Александры Семеновны…»
Но все будет не так, как думается Славушке, а так, как говорит Дмитрий Фомич.
59
Каждый занят своим делом: Павел Федорович с Надеждой режут для коров резку, Федосей с помощью Пети налаживает плуг, Марья Софроновна варит вишни на меду, запасается на зиму вареньем, Вера Васильевна пишет письмо полузабытой московской знакомой…
А Славушка — Славушка за книжкой по истории юношеского движения.
Тут в комнату врывается Петя.
— Тебя Мишка спрашивает!
— Какой еще Мишка?
— Карпов, из Козловки. Говорит, поскорей…
— Пусть сюда идет.
— Да он не идет! Говорит, пусть Славка выйдет…
Не успел Слава сойти с крыльца, как к нему кинулся Мишка.
— Ой, Славка, идем скорее!
Он сегодня какой-то чудной, Мишка, всегда такой аккуратный, а тут неподпоясанный, в посконных портах, босой.
— Идем в дом…
— Нельзя, нельзя!
Мишка торопится, увлекает Славу за собой, опускается на корточки, вынуждая Славу поступить так же, скороговоркой роняет торопливые слова:
— Бегом я, через овраг, межами… Степана Кузьмича надо бы! Выжлецов, что мельницу купил… Маменька моя пошла овцу искать, встрелась с выжлецовской Донькой, молодайка его, та, грит, слав те господи, приехали сегодня к мому из Куракина, хоть вздохнем, увезут седни ночью нашу оружию, тогда пускай хоть сам черт приходит на мельницу, думают, он против власти, а там оружия…
— Откуда приехали?
— Да из Куракина, из Куракина, я ж объясняю…
— А за каким оружием?
— Ну, спрятано, значит, у Выжлецова…
Мальчики перебегают площадь, волисполком стоит во тьме черной громадиной, за окном тусклый свет.
Быстров за столом, перед ним лампа, склонился над бумагами.
Шепотом:
— Степан
Кузьмич…После смерти Александры Семеновны Быстров даже злее стал на работу, до поздней ночи на ногах, а вот, чтобы поговорить, пошутить, этого теперь с ним не случается.
— Что у тебя? Я тут декреты для сельсоветов сочиняю…
— Степан Кузьмич, тут Карпов к вам…
— А что у него?
— Оружие увозят…
— Какое оружие? — Быстров встрепенулся. — Зови-ка его сюда.
Он расспросил Карпова за несколько минут, сразу все понял и все объяснил ребятам: Выжлецов — неясная фигура, пришел с фронта, льнет к кулакам, а Куракино, вся Куракинская волость, эсеровская цитадель, и там, вероятно, собирают оружие, чтоб было с чем выступить против Советской власти.
Погладил Карпова по волосам.
— Посидите здесь…
Оставил ребят в исполкоме, отсутствовал с четверть часа, позвал мальчиков на улицу, у крыльца Григорий с двумя оседланными лошадьми.
— Садись! — Быстров, указал Карпову на Маруську, на которой не разрешалось ездить никому, кроме ее владельца. — За пятнадцать минут домчит тебя до твоей Козловки. На огородах слезешь и пойдешь домой, а коня отпусти, только повод оберни вокруг шеи. Сама придет обратно. И чтоб все тебя видели, чтоб ни у кого мысли, что ты здесь был. Узнают — могут убить. Понятно?
— Спасибо, Степан Кузьмич.
— Дура, — с невыразимой лаской промолвил тот. — Это тебе спасибо. Нам тебя сохранить важно.
Подсадил Мишку на Маруську, шлепнул лошадь по боку, и она тут же пропала в темноте.
Подошел к другой лошади, проверил подпругу.
— А теперь следом и я…
— Степан Кузьмич… — У Славушки задрожал голос. — Можно и мне…
Быстров резко обернулся:
— Не боишься?
— А вы?
— У меня должность такая… — Славушка не увидел, услышал, как Быстров усмехнулся. — А впрочем… садись за спину, коли удержишься!
Он вскочил в седло, подождал, пока сзади взгромоздился Славушка, и тронул поводья.
— Вернусь завтра, — на ходу бросил он Григорию и осторожно направил коня вниз, к реке.
Над водой стлался туман, никто не попался им по пути, только где-то на дальнем конце села повизгивала гармонь да лениво брехала собака.
Они пересекли Озерну и стали не спеша подниматься в гору.
— Карпов нас минут на двадцать опередит, — как бы про себя заметил Быстров. — А тут и мы подоспеем… — Он на мгновение обернулся. — Однако держись.
Подогнал коня, и Славушка крепче обхватил Быстрова.
Ехали молча. Было тихо. Лишь слышно, как дышит лошадь, размеренно и тяжело, совсем непохоже на нервное и частое дыхание Маруськи.
— Это даже неплохо, что явимся вдвоем, — внезапно произнес Быстров, отвечая себе на какую-то мысль.
И опять замолчал, свернул на проселок, еле видимый в темноте, и сказал уже специально для Славушки:
— Урок классовой борьбы… — Помедлил и добавил: — Для тебя.
Они подъезжали к Козловке. Еще не поздно, а темно, над головами ни звездочки, все небо застлали черные облака, в домах еще ужинали, и девки только еще собирались в хоровод.