Дважды коронован

Конвойный замахнулся на него, и он замолк, вжав голову в плечи.

У Спартака жалоб не было. Ни на здоровье он пока не жаловался, ни на судьбу. Да, не повезло ему, угодил за решетку, но ведь и здесь жить можно, именно жить, а не существовать.

После осмотра он попал в руки зэка-бесконвойника, который обрил его наголо электрической машинкой с тупыми лезвиями. Потом, в той же комнате, с него сняли отпечатки пальцев, замарав руки чернилами, и сфотографировали – на долгую тюремную память. А затем, пожелав быстрее сдохнуть, отправили на сборку в камеру, откуда он должен был отправиться к месту «постоянной прописки».

Камера оказалась довольно-таки просторной, с высокими потолками, но здесь не было ни нар, ни даже скамеек. Выбор незатейливый – или стой на своих двоих, или на корточках ноги отсиживай. А садиться на пол нельзя, местный этикет не позволяет, да и стремно это.

В камере собрали всех арестантов из последнего этапа, Спартак видел людей, с которыми ехал в автозаке. С несколькими из них он парился в КПЗ, но никого толком не знал. Не было здесь Бузулука и Флюса, но и без них имелись приблатненные личности. Они собрались в кружок у самого окна и, сидя на корточках, курили и жгли полотенце, нагревая железную кружку.

– О! Братва! Вы уже чифирь мастырите! Нехило! – похлопал одного из них по плечу ушастый и с плохо скрываемым торжеством взглянул на Спартака. Дескать, видишь, какой я крутой, с основными пацанами в кентах. Он присел, но тут же разогнулся, скривив от боли лицо.

– Че такое, Улёт? – растягивая слова на блатной манер, спросил паренек с вытянутым книзу лицом и с двумя выбитыми впереди зубами.

– Менты! – заорал ушастый. – Волки позорные! Резать вас буду, гады!

– Что, дубьем отоварили? – спросил конопатый верзила.

– Да не то слово, Антоша!

Улёт снова сел, делая вид, что справился с болью.

– Гасить ментов надо, не вопрос, – с важным видом подтвердил другой паренек, маленькие глазки его так и шныряли по сокамерникам.

– А ты че стоишь, шнифты таращишь? – вызверился на Спартака Улёт. – Чего чужие базары слушаешь? Может, ты наседка?

Ну вот, почувствовал «баклан» чужую силу, крылья расправил. Думает, что реванш взять сможет.

– В натуре, чего пасешь? – злобно глянул на Спартака парень с густыми черными бровями и встал, вытянувшись во весь рост. Грубые черты лица, мощные скулы, бычья шея, плечи широкие, наколки на них. На одном – тигриная голова, на другом – кот в шляпе и ботфортах. Тигр – это вроде бы символ воровского бойца, кот – коренной обитатель тюрьмы. И к блатным этот парень отношение имел, и мощь в нем физическая. Теперь понятно, почему ушастый «баклан» вдруг осмелел.

– Думаешь, если бригада на воле, то крутой? – подал голос Улёт.

– Бригада на воле? – махнув на него рукой, с интересом спросил конопатый, которого, как понял Спартак, звали Антошей.

– Ты че, не слышишь, к тебе обращаются! – вякнул Улёт.

Но Спартак уже понял, что этого «баклана» здесь ценят не очень. И не вступятся за него приблатненные пацаны, во всяком случае, пока Спартак представляет для них интерес. Он знал психологию толпы. Да и в любом случае обязан был спросить с Улёта за небрежное к себе отношение, поэтому неторопливо повернул к нему голову и молниеносно нанес сильный удар. Улёт сидел, поэтому его легко было достать с ноги. Но все-таки Спартак ударил его кулаком в шею, да так, что вырубил напрочь, и, глядя на поверженного врага, презрительно процедил сквозь зубы:

– Баклан!

Он уже отступил назад, в готовности отразить ответную атаку, но приблатненные не торопились нападать на него.

– Досвистелся, – глубокомысленно изрек Антоша и с важными видом перевел взгляд с Улёта на Спартака. – Так что там у тебя за бригада на воле?

Все приблатненные уже на ногах, и только он до сих пор на корточках, не считая паренька, который держал металлическую кружку над огнем. Но этот, похоже, погоды здесь не делает. То ли Антоше вставать лень, то ли дает понять, что ему все здесь подчиняются.

– А ты ноги распрями, – без вызова, но грозно посмотрел на него Спартак. – Встань. Я тебе не шнырь, чтобы со мной сидя разговаривать...

Бровастый «кот» выпятил нижнюю губу и медленно кивнул, обозначая свое согласие со Спартаком. Видно, что парень проникся к нему если не уважением, то чем-то похожим на него. И спрашивать за Улёта он явно не собирался.

Антоша поднялся, потер ладони. И снова спросил, правда, уже без прежней надменности:

– Так есть бригада на воле?

– Есть. И что?

– А сам кто будешь?

– Спартак.

– Э-э... А что за бригада?

– Репчино держим.

– Репчино?.. Рынок у вас там, да?

– Да. Мой рынок.

– Был я там, – сказал кривоносый, – лопатники у терпил снимал. Раз прокатило, другой, а потом за жабры взяли. Если бы менты, а то дуболомы, охрана. Нельзя там у вас дела делать, да? Сплошной беспредел честных воров зажимать!

– Это предъява или как?

Кривоносый замялся. Вроде и права качнуть нужно, но и со Спартаком завязываться не хочется. Вон, Улёт до сих пор в себя приходит.

– Ну, я не знаю, ты эти порядки устанавливал или нет.

– Я эти порядки устанавливал. Потому что рынок – мой. И люди, которые там, – тоже мои. Не твои, а мои. А если они мои, то ты для меня крыса, потому что воруешь у моих людей. Понятна логика?

– Это я крыса? – растерянно посмотрел на своих дружков кривоносый, ожидая поддержки.

– Для меня крыса, когда у моих крадешь. А так, может, ты и честный вор, я не знаю.

– Я – честный вор!

– Может быть... Не кипишуй, не надо. И волну не поднимай. А то ведь сам захлебнешься.

– Не, братва, ну вы видите, карась байду разводит! – возопил кривоносый. – Гасить его надо!

– Я не карась, – покачал головой Спартак. – Я в авторитете.

Кривоносый досвистелся, и он должен был его наказать. Но сколько можно руки распускать, так и кулаки до костей собьешь. А вот язык без костей, и ударить им можно очень больно.

– А ты, я не знаю, чем занимаешься. Может, лопатники снимаешь, а может, мужиков.

– Че ты сказал? – вскипел кривоносый.

– Не знаю, говорю, зачем ты себе зубы выставил, – жестко усмехнулся Спартак. – Может, в драке потерял. Может, нарочно... Шмару одну знаю, у нее зубов передних нет – так это спецом, чтобы на флейте играть. И мужикам приятно, и рот не устает...

– Ты!.. Да я! – запаниковал парень.

– Дырка ты, – сплюнул кривоносому под ноги Спартак.

– Слышь, Каюк, а че у тебя за дела с зубами? – с поддевкой спросил Антоша.

– Может, правда, на флейте? – гоготнул бровастый «кот».

– Э-э, че за дела, в натуре! Я честный вор!

Честный вор уже должен был драться за столь грубые и толстые намеки в свой адрес. Но Каюк в панике пятился назад, к параше, где мог спрятаться за телами стоящих здесь арестантов. Все правильно, это всего лишь сборная камера, этап отсюда раскидают по общим хатам. Антошу отправят в одну камеру, бровастого – в другую, а Каюк уйдет в третью, где, возможно, никто и не узнает о том, как его здесь обидели. Проблема рассосется сама собой, а начнешь отношения выяснять, так реально могут опустить. И уже не поднимешься. В другой изолятор переведешься, и туда слух дойдет...