Двое на краю света

Она хотела постоянно слышать мой голос.

– Мы с ребенком, когда тебя слышим, чувствуем себя уверенно и спокойно, – объясняла миллион раз она, когда я переставала читать.

Еще я ставила классическую музыку, и мы полулежали, развалившись, на диване, обнявшись, и часами ее слушали. Вынашивали нашего ребенка.

Для великосветской тусовки была выдвинута версия временного исчезновения Глории из ее рядов – якобы она с одним известным мужчиной уехала в Тибет, проходить обучение у буддийских монахов. Клево? Я придумала!

– А что, наш бомонд обожает сюжет позакрученней, чем неправдоподобней ложь, тем скорее в нее верят. Вернешься героиней, напустишь на себя загадочности, станешь еще популярней, хотя такой степени популярности уже не существует.

Нам хорошо было тогда вдвоем. Мы много разговаривали, смеялись, гуляли, маскируясь под простых горожанок, чтобы Глорию не узнали папарацци.

А когда пришел срок, то не знаю, кто из нас рожал!

Ну, во-первых, я присутствовала во время родов – это само собой! Во-вторых, Глория потребовала, и ей сделали обезболивающие уколы, а в-третьих, в какой-то момент у меня начались такие приступы боли, что я стоять не могла, и меня уложили на кушетку тут же в родовой, а врач сказал, что это психосоматические боли и такое иногда случается с близкими родственниками. Короче, когда она рожала, то кричали мы с ней дуэтом.

Это вообще что-то! Я и представить не могла, что такое возможно!

Но стоило ей родить, как у меня тут же все прошло!

Мальчик появился на свет абсолютно здоровый, крепкий, покричал совсем немножко и успокоился сразу, как только его уложили Глории на грудь.

Назвали Архипом, по святцам, Глория настояла, чтобы ангел-хранитель у него сильный был, и крестили его в нашей любимой церкви. Покормила она его месяц, а потом я, вернувшись в нашу с мамой квартиру, в нашем же доме нашла ему кормилицу. Сама себе устроила декретный отпуск и засела с ребенком дома. А Глория через полтора месяца уже выходила в свет, посмеиваясь, напускала тумана и загадочности, когда ее спрашивали про Тибет.

Архипа оформили как сына Глории, но фамилию ему она дала нашу девичью – Шротт, по нескольким соображениям, отцом честно записали Краснина. И тут же адвокат Глории оформил наше с ней совместное опекунство над Архипом.

Через три дня после того, как мы шумно и весело отметили годик Архипке, мне позвонили и попросили срочно приехать в Склифосовский.

Глория и один известный политик выходили из машины, окруженные его охранниками, и в этот момент по ним начали стрелять откуда-то из противоположного здания. Политика и одного охранника убили сразу, второго охранника ранили, а в Глорию попала шальная пуля и застряла в сердце.

– Оперировать нельзя, – сказал мне врач, перехвативший меня в холле, куда я влетела, громко выкрикивая ее фамилию. – Пуля встала так, что сама частично перекрыла поврежденную артерию, словно закупорила. Если начать операцию и извлечь пулю, она сразу же умрет…

– А если не извлекать? – похолодев от уже пришедшего понимания, шепотом спросила я.

– Если не извлекать, то пульсация крови ее вытолкнет сама, и исход тот же, или образуется тромб, и тоже…

– Делайте что-нибудь!! – проорала я, ухватила его за грудки и начала трясти. – Спасайте ее, вашу мать!! Вы же врачи!!

– Павла, это невозможно, – сильно прижал он меня к своей груди. – Невозможно!

– Значит, надо отвезти ее в Германию, в Израиль, скажите куда, где это сделают?!

– Нигде, – прижимал он меня к себе. – Нигде не сделают! То, что она еще жива, вообще чудо!

– Тогда совершите чудо!! – потребовала я, высвобождаясь из его рук.

– Я не могу, – сказал он и… заплакал.

Тертый русский доктор экстренной хирургии, битый и чего только не видевший за свою профессиональную жизнь, заплакал от бессилия и невозможности спасти эту прекрасную женщину…

– Сколько у нее времени? – в одно мгновение сконцентрировалась я на самом главном.

– Может, час, может, и больше, а может… – и он махнул безнадежно рукой.

В палате у Глории двое мужчин в накинутых поверх дорогущих деловых костюмов халатах сидели на стульях с двух сторон от койки, на которой она лежала.

Она и в такой ситуации оставалась самой прекрасной женщиной в мире и выглядела потрясающе, ей даже бледность болезненная была к лицу.

– Павлуша, – обрадовалась она, увидев меня. – Тебе тут надо кое-что подписать, Александр Николаевич покажет.

Я не спрашивая поставила свои подписи там, куда указал мне мужчина, а Глория объяснила:

– Это наш с тобой нотариус, а Всеволода Степановича ты знаешь, – и она указала на второго мужчину, ее адвоката, который помогал нам оформлять совместное опекунство над Архипом. – Он теперь будет тебе в делах помогать. – И отпустила обоих мужчин: – Благодарю вас за то, что так быстро приехали, надеюсь, что вы позаботитесь о моей сестре. Спасибо.

Мужчины встали со стульев, поклонились ей и вышли из палаты.

– Глория, – деловым тоном начала я, – давай звонить твоим крутым мужикам и немедленно организуем перелет в Германию! Там клиники…

– Иди ко мне, – протянув руку, позвала она меня, не дослушав.

Я придвинула стул совсем близко, села с ее правой, незабинтованной стороны, осторожно обняла за шею, переложив ее голову себе на плечо, и продолжила убеждать, громко шепча ей в ухо:

– Они тут боятся операцию делать, давай в Израиль позвоним, в их известную клинику, или куда угодно тебя увезем, давай я прямо сейчас этим займусь…

– Павлуша, – снова перебила она и посмотрела на меня таким невозможно мудрым взглядом, погладила по щеке, жалея и уговаривая, – не надо меня спасать. Я всегда знала, что рано умру. Красавицы редко доживают до преклонных лет.

– Ты не умрешь! – покрутила я головой, отказываясь и отрицая это заявление. – Я не дам тебе умереть! Нет! Я сейчас все организую, тебя…

– Павлушенька, – улыбнулась она мне всезнающей улыбкой. – У меня была очень счастливая жизнь. Я никогда ничем не болела и жила только так, как мне хотелось и как мне нравилось. Меня любили самые известные и прекрасные мужчины, я объездила весь мир и пользовалась самыми дорогими и изысканными вещами, купалась в любви, роскоши и обожании людей. Я уже все свое совершила. – Она погладила меня по волосам успокаивающим жестом.

– Этого не может быть, не должно! – отказывалась я принимать все эти ее слова. – Не сдавайся, давай что-то делать, ну нельзя же так!!

– Милая, ты же знаешь, что ничего нельзя уже сделать, – вытерла она пальчиком мою слезу, сорвавшуюся с ресницы. – Не убивайся так, пожалуйста. Послушай меня, у нас мало времени.

– Я не хочу, я не могу, Глория! – Я уже не замечала, что слезы текут ручьями по щекам. – Это неправильно!

Она прижала мою голову к своему плечу, гладила и гладила меня по голове и плечам и уговаривала своим прекрасным голосом: