Двойной без сахара

— Let me know If you change your mind, — Шон поднялся, и я поспешила выскочить в проход, схватив рюкзак. — Now let's have some craie with those old stones. I have an Irish love story to share with you, lass. (Дай знать, если передумаешь. А сейчас пусть нас развлекают эти старые камни. Я поведаю тебе ирландскую историю о любви, милая.)

Он протянул руку. Я быстро накинула на одно плечо рюкзак и сжала его пальцы. Дурацкий разговор подарил странное спокойствие. Показалось, что я держу руку старого друга или брата — ни трепета, ни стеснения, будто между нами рухнула стена, созданная жалким подобием флирта, в который я тоже подбросила щепок, пусть и не нарочно. Нет, к чему врать? Мне нравилась эта игра. Я, кажется, впервые увидела в глазах мужчины желание. Пусть только животное, но я и не ждала от ирландского алкоголика и по совместительству водопроводчика чрезмерной романтики.

И все же меня умиляли его манеры. Аристократ в линялых джинсах. Он придержал деревянную калитку, пропуская меня вперед на узкую тропинку, и если бы не кресты, то проглядывающие в сочной траве желтые цветы и менее обильные облепившие основание церкви белые соцветия, названия которым я не знала, наполняли скорбное место летним духом русской дачи. На слишком узкой для двоих тропинке Шон все равно продолжал держать меня за руку, и его ботинки нещадно приминали траву. Мы медленно спускались с холма, и наш молчаливый путь определенно имел какую-то цель.

День разгулялся. Сквозь тучи проглядывало солнце, и мне даже захотелось скинуть куртку, хотя в тени раскидистых деревьев я даже поежилась. Шон тут же потянул меня на солнечный пятачок и заговорил, указывая рукой на два переплетенных ветвями дерева, образовавших над могилами арку. Корни одного безжалостно приподняли могильную старую плиту. Другую скрывал от нас ряд крестов.

— Это случилось в нашей деревушке два века тому назад, — начал Шон тихо. — Дочь богатого фермера влюбилась в нищего пастуха. Отец, конечно же, и слышать не желал про подобный союз. Вся деревня знала про горе влюбленных, но ни советы соседей, ни слезы дочери не изменили решения фермера: он назначил день свадьбы с достойным, по его мнению, парнем.

Я вздрогнула от легкого ветерка, и тут же руки рассказчика сомкнулись у меня на груди, защитив спину от холода. Я не оттолкнула Шона, в его жесте не чувствовалось никакой игры. Он продолжал спокойным голосом рассказывать деревенское предание.

— Тогда еще не венчали в церкви. Священник совершал ритуал в родительском доме невесты глубокой ночью, когда подходило к концу обильное застолье. Затем гости расползались по домам, а молодожены отправлялись в приготовленную для них постель. Но молодая жена сказала, что должна сначала прибрать в доме, ведь наши женщины сумасшедшие до чистоты. Однако думы ее занимали не домашние хлопоты. На свадьбу пришла вся деревня, и лишь ее возлюбленный не явился на праздник. На рассвете соседи сообщили, что у пастуха остановилось сердце, бедолага не сумел пережить разлуку с любимой.

Шон убрал руки, сорвал пару желтых цветов и сделал шаг к могиле. Я последовала его примеру, только направилась к той, которую прежде скрывали от меня другие кресты. И эта могильная плита оказалась повреждена корнями деревьев, однако не треснула. Выбитые буквы стерлись, и я не сумела разобрать ни имени, ни даты смерти. Я обернулась и встретилась глазами с Шоном, продолжая держать букет.

— Что на свадьбы, что на похороны было принято ходить всей деревней, но отец запретил дочери покидать дом. Только разве любовь слушает разумные слова?

Я отвернулась, присела подле могилы и аккуратно разложила цветы по плите.

— Девушка побежала краткой дорогой к дому любимого и, когда туда пришел ее отец, она уже стояла на коленях подле любимого, склонив голову на мертвую грудь. Отец хотел поднять ее, но в ужасе отпрянул: дочь тоже была мертва.

— Ромео и Джульетта прямо, — попыталась пошутить я, почувствовав спиной неприятный холодок от слишком серьезного лица Шона. Пересказывая сказку, пусть и грустную, надо улыбаться.

— Нет, яд и клинки не для настоящего чувства. Любое самоубийство — это аффект, на это способен каждый, потому что мозг в тот момент не задействован. В этой истории говорится, что тело само отказалось жить, само убило себя. Неужели ты не веришь в то, что это возможно?

— Это сказка.

— Сказка? Погляди на деревья, в этой истории все чистая правда, как и в любом ирландском предании. Люди в деревне стали говорить, что влюбленных следует похоронить в одной могиле. Даже священник соглашался, но фермер оставался непреклонен, он говорил, что у его семьи есть своя могила. Но любящих людей не разлучит даже смерть. Из их могил выросли деревья и переплелись ветвями…

— Ты будто бы имеешь в виду своего отца… — сказала я и тут же пожалела о сказанном: лицо Шона побелело.

— Да, он умер в тот же день, что и мать. Мы больше не видели его улыбки. Йона забрала его к себе в дом, думая, что воспоминание о матери давят на отца, но для него не имело значения, где умирать. Он не прожил и года без нее. Идем. Ты хотела рисовать.

— Где твои сестры?

Я пыталась приноровиться к его размашистому шагу.

— Йона в Дублине, Мона в Корке, Эйлин в Новой Зеландии.

— И они никогда не навещают тебя?

— Я не смертельно больной, чтобы меня навещать, — Шон резко остановился, и я чуть не впечаталась ему в грудь. — Мы встречаемся несколько раз в год. Эйлин прилетает редко, но я регулярно вижусь со своими племянниками и в Дублине, и в Корке. Кстати, если ты хочешь посмотреть эти города, я готов отвезти тебя.

— Нет, у мисс Брукнэлл иные планы, ты ведь слышал.

— Я ее не приглашаю, — с каким-то пренебрежением в голосе вдруг перебил меня Шон. — Я говорю о тебе. Ты ведь впервые в Ирландии. Давай я покажу тебе хотя бы Корк. Послушай, пару часов дороги американку пугать не должны.

— Шон, пойми, что мне тоже нужно работать. Я готова усесться прямо тут. Отсюда открывается прекрасный вид на башенку церкви и старые кресты.

Я топталась на небольшой полянке в стороне от основного кладбища.

— Надеюсь, мы не усядемся на чью-нибудь могилу, — я шутила, хотя владевшее мною чувство было не из приятных. Я сто лет не была на кладбище, и последнее, что видела с американской трассы — военное с ровными белесыми столбиками в бескрайнем зеленом поле.

— Там где не растет дерево, лежат кости, — улыбнулся Шон. — Подумай, сколько померло во время Великого Голода. Их даже не хоронили, потому до сих пор верят, что души бедолаг вселяются в тела зайцев и рыщут по стране. Хотя лично я думаю, придумали это, чтобы по осени не перестреляли всех зайцев. Это у нас, как спорт. Но если тебя смущает перспектива сидеть на мертвых костях, смею предложить тебе живые. Садись ко мне на колени.

И Шон действительно уселся на траву и приглашающе вытянул ноги. Я покачала головой, молча напоминая ирландцу про разговор в церкви. Тогда он стянул через голову худи и расстелил на траве.

— Не надо. У меня есть куртка.

— Ты дрожишь, а мне тепло. Садись, не ломайся. Мы же кажется все обсудили. Я стану ждать приглашения.

Я осторожно поставила рюкзак на траву и присела на худи, скрестив перед собой ноги. Шон подтянул одну ногу к груди и уставился на чистый лист блокнота.