Двойной генерал

— Это вы хватанули, товарищ Павлов, — удивляется моим фантазиям Молотов.

— Мы этого не знаем, товарищ Молотов, — парирую я, — но пусть, к примеру, в Германии разбивается пятьсот-шестьсот машин. Всё равно, в таком случае, мы выглядим неплохо. У них педантизм рабочих в крови, промышленной культуре лет двести, если не больше, так что заводского брака должно быть меньше. Это мы только-только становимся индустриальной державой, а они давно такие.

Задумчивый Сталин успокаивается окончательно. Напряжение в кабинете спадает, всем кажется, что гроза миновала.

— И всё-таки, товарищ Павлов, что ви предлагаете?

— Предлагаю подумать над тем, как уменьшить заводской брак и по-новому выстроить обучение пилотов.

— Мы слышали, что вы что-то делаете в этом направлении. Почему не доложили об этом? — акцент почти совсем исчезает, публика в кабинете отчётливо расслабляется. Кажется, головы сегодня не полетят.

— Так не о чем докладывать, товарищ Сталин, — развожу руками, — у меня, как и присутствующих планов в голове может быть много. Дайте мне возможность, я вам три дня подряд о своих планах и мыслях буду рассказывать. Только какой в этом толк, если результата нет?

— Почему нет результата?

— Ну, как почему, товарищ Сталин? Завод не может выпускать продукцию, если он ещё не построен. Мы пока не выстроили полноценную систему подготовки пилотов, с целью повысить качество их обучения и одновременно снизить аварийность.

— Вы уже снизили аварийность. Мне докладывали.

— Да это не то, товарищ Сталин, — слегка досадливо морщусь, — я просто запретил летать неопытным лётчикам. Но это временная мера. Могу рассказать, как мы планируем решать этот вопрос.

— Рассказывайте.

Я и рассказал. Что мне, жалко, что ли. Зря что ли я выписал себе сотню У-2.

— Есть такая у лётчиков беда. Ночные полёты, — кто-то одобрительно хмыкнул. — Зачем лётчикам летать на Мигах или ишачках по ночам, рискуя разбиться. Надо выпускать их на У-2. Даже если заблудиться, сядет на любое поле или дорогу. Разбиться на У-2 практически невозможно. Даже если лётчик вдруг сознание потеряет, самолёт сам плавно снизится и, если не угодит в препятствие, благополучно сядет.

Перевожу дыхание.

— Опыт лётчика он не только в искусстве управления самолётов. Способность к ориентированию. Разве обязательно её развивать на дорогих истребителях или тем более бомбардировщиках. А кто это сказал? Совсем нет.

— Мы ещё не знаем и никогда не узнаем, сколько самолётов разбивается из-за того, что лётчик теряет сознание при перегрузках. В лётных училищах есть проверка на устойчивость к перегрузкам? Я просто не знаю.

Народ переглядывается, ответа не слышу. Да мне и не надо. На самом деле я знаю, что на центрифугах курсантов в училищах не тренируют. Не додумались ещё.

— Мы заказали и уже получили кинооборудование. Хотим делать для лётчиков, а может и не только для них, учебные фильмы. Тоже помогут натренировать умение ориентироваться. Строим тренировочные комплексы на основе неисправных или разбитых самолётов. Лишь бы кабина была цела.

Делаю паузу. Пора заканчивать.

— Примерно так, товарищи. Но прошу понять меня правильно. Всё очень сыро, и как система пока не работает. Вот создадим учебно-тренировочный полк, сможете всё увидеть своими глазами.

— Когда вы его создадите? — вождь опять сажает меня на крючок. Ненавижу, когда со мной так делают, но деваться некуда. Возьму с запасом, все так поступают.

— К лету, если препятствий не будет, учебный полк заработает, — так-то, кровь из носу, планирую в мае начать работу на полную катушку. У меня под задницей уже давно горит.

— Хорошо, — против своего обыкновения вождь не ужесточает мне сроки, — товарищу Рычагову поручим оказать вам всевозможную помощь. И первого июня вы поделитесь опытом с начальниками училищ и ВВС округов.

Мирно при моём вмешательстве заканчивается это заседание. Правда, мне приходится уделить вечером массу внимания Паше Рычагову. Озадачил его созданием центрифуги. А Паша озадачил мой организм таким количеством алкоголя, который он выдержал с большим трудом. Чувствует Паша, что сегодня был его второй день рождения?

Видно, что вождь удовлетворён. Да, много самолётов бьётся, но как говорит товарищ Павлов, ещё неизвестно, так ли уж много. Может, это неизбежное зло, болезни роста. Наверняка озадачит разведку разнюхать, а как там у немчуры дела? И даже если мы будем выглядеть не совсем, гнев ужё улёгся, работа в этом направлении ведётся, нэ будэм мэшать товарищам, товарищи…

И память у Сталина цепкая. Я и сам за разговорами забыл, что обещал что-то смешное поведать, а он меня задерживает и заставляет исполнять обещанное. Рассказываю о случае с командармом Голубевым, который смешно пугается немецкого языка. Иосифу Виссарионовичу действительно понравилось, как хитро я заставил подчинённых учить немецкий язык и пользоваться радиостанциями.

Домой вырываюсь только рано утром. Дремлю в самолёте, меня в округе мои недокованные гвозди ждут.

Конец главы 10.

Глава 11. Тяжело в учении — 2

9 апреля, среда, время 14:25.

г. Гомель, станкостроительный завод.

— Владимир Ефимович, здравствуй, — в кабинете директора трубку держит генерал Васильев Пётр Михайлович, — мне бы командующего. Что? В Москву улетел? Сегодня вечером вернётся? Но это поздно будет.

— Тут вот в чём дело, Владимир Ефимович, — Васильев садится на стул, поняв, что разговор затягивается, — мы изготовили огневую точку для УРов. Да, «стакан». Надо бы испытать и командующему посмотреть. Хорошо, понятно.

Васильев кладёт трубку, смотрит на своего собрата по инженерным делам. Михайлин (Иван Прокофьевич) молча ждёт.

— Климовских говорит, чтобы мы ехали на Бобруйский артполигон. «Стакан» будем испытывать завтра, как раз и командующий подъедет.

— Покидаете нас, товарищи генералы? — спрашивает до сих молчавший директор завода.

— Не надолго, — то ли успокаивает, то ли угрожает генерал Михайлин, — если командующий примет работу, то вам заказ будет, не меньше сотни.

— Заказ, это хорошо, — осторожно высказывается директор, — а металл будет?