Дюк

Видите ли, обвинение было чушью собачьей.

Я знал это, потому что слушал, как мой отец наставлял ее, как продать эту историю копам. Я видел, как моя мать рвала на ней одежду и делала синяки на ее бедрах.

Я также знал, что парень сядет за это.

Они всегда так делали.

Система была настроена против них, и моя семья была в восторге от этого.

— Ничего не сделали, чтобы убрать ублюдка, но появился здесь, как будто они были тут с самого начала. Чертовы киски, — сказал он, сплюнул на землю порцию жевательного табака и пошел прочь.

Я был единственным, кто остался и наблюдал за замешательством, болью, предательством и страхом на лице этого восемнадцатилетнего парня, когда ему вынесли приговор и отправили в тюрьму.

Но даже если бы они были тут, я сомневался, что выражение его лица обеспокоило бы кого-либо из них. Почему это беспокоило меня по сей день, оставалось загадкой. Может быть, это было потому, что я так долго ходил в государственную школу в эпоху, когда различие прославлялось. Может быть, мне повезло, что у меня была приличная голова на плечах, а не мозг, полный страха и жестокости, как у остальных.

Несмотря на это, что-то внутри меня изменилось в тот день.

На следующий день рождения меня затащили в сарай, и на моем плече была вытатуирована свастика. Именно это и было сделано. Я был единственным из них, у кого этого не было. Половина парней щеголяли с татуировками на руках и шее, демонстрируя свою ненависть. К этому моменту все наши маленькие домики были заняты. Мужчины, женщины и особенно дети были повсюду, черт возьми. Вы не могли пройти и двух футов за дверь, не наткнувшись на одного из них.

— Нет ничего лучше, чем сообщество единомышленников мужчин и женщин, — сказал мой дед, сообщив мне, что есть планы по развитию, чтобы на ферме жило больше семей.

Мне бы очень хотелось сказать, что я ненавидел каждую минуту своей жизни; мне действительно хотелось.

Но дело в том, что жизнь не всегда состояла из ненависти и страха и подготовки к какой-то неизбежной (как они думали) расовой войне. Жизнь была просто жизнью. И для людей с такой сильной способностью ненавидеть было удивительно, как много любви они могли дать людям, которых считали единомышленниками. Если вы были больны, для вас был суп. Если вы были ранены, ваши домашние дела выполнялись без всяких просьб. Если вы изо всех сил учились стрелять, ловить рыбу, драться, завязывать узлы… во всяком случае, кто-то был рад протянуть терпеливую руку помощи. Матери помогали другим матерям, так что у всех было свободное время. Мужчины обеспечивали свои семьи.

Это было, если вы посмотрите поверх Арийских татуировок и вездесущих Нацистских реликвий, причудливый тип сообщества.

За исключением того, что с годами повестка дня становилась все более и более враждебной. Внезапно, однажды летом, запасы оружия увеличились настолько, что я начал обращать на это внимание. А потом как-то вечером я зашел в сарай и увидел круг мужчин, сидящих вокруг кого-то, кто, совершенно очевидно, даже для того, кто никогда раньше этого не видел, собирал самодельные бомбы.

Никто не слышал, как я вошел, поэтому я стоял и слушал, либо слишком любопытный, либо слишком ошеломленный, чтобы двигаться.

— …Ублюдки никогда этого не поймут, — сказал один из них. — Мартина может положить их прямо под их чертовы кроватки, — добавил он, и я почувствовал, как напрягся.

Мартина недавно, по причинам, которые до этого момента не были ясны, получила работу в местных детских садах в трех городах. Это вызвало удивление у всех семей, особенно учитывая, что население было в основном черным. Все полагали, что ее муж Бобби влез в какие-то большие долги, и она делала все возможное, чтобы обеспечивать еду на столе, не прося подачек.

Попрошайничество, само собой разумеется, были большим запретом в нашем сообществе. Поскольку в нашем городе не было чертовски много рабочих мест, было логично, что ей нужно было рискнуть.

Но все было спланировано заранее.

Они собирались взорвать гребаные детские сады.

— Ну, черт возьми. Кот уже вышел из мешка, — сказал другой из них, и его глаза были на мне.

Голова моего отца повернулась, и он одарил меня улыбкой, которая показала, насколько злым он был на самом деле. Я не был уверен, что когда-либо видел его таким до тех пор. Временами глупый, ненавидящий человек? Конечно. Но до этого момента я никогда не видел зла. Но он был таким, вплоть до своей темной души.

— Ну, теперь тебе семнадцать, — сказал он, протягивая руку, приглашая меня войти. — Я думаю, ты достаточно взрослый, чтобы участвовать в этих миссиях.

Миссиях?

Множественное число?

Еще что-то планировалось?

Были ли уже казнены другие, о которых я не знал?

Мое чутье говорило «да».

Поэтому я двинулся вперед, сел рядом с ними и почувствовал, как мои внутренности скрутило в тысячу бекетовских узлов (прим. перев.: Узел, завязываемый тросом на огоне. Применяли в рыбацком деле и морском для прикрепления оснастки).

Потому что в тот момент я знал две вещи:

Во-первых, я ни при каких обстоятельствах не мог позволить им подложить закладывать чертовы самодельные бомбы под кроватки спящих младенцев.

И во-вторых, когда я предупрежу детский сад, все узнают, что это я был предателем.

Жизнь, какой я ее знал, закончится.

Моя семья никогда больше не заговорит со мной.

Мое сообщество, блядь, линчевало бы меня, если бы когда-нибудь снова увидело.

Поэтому, сидя там, кивая и издавая звуки, которые звучали как интерес, я строил планы.

Мне нужно было схватить сумку и набить ее всем, что может пригодиться, спрятать ее и улизнуть, когда все уснут. Единственный выход был на машине. Мы были слишком далеко от того места, где я мог бы исчезнуть. Так что мне пришлось украсть пикап моего отца, тот, что с закрываемым багажником. Это может быть полезно для хранения и сна, если до этого дойдет. Что, скорее всего, и произойдет.

— Хорошо, ты передашь это Мартине. Она знает, что делать? — спросил мой отец, вставая, показывая, что встреча почти закончилась.

— Ага. Она предана делу.

Делу убийства детей.

Черт возьми.

— Отлично. Ты и твоя жена будете вознаграждены за свою преданность, — сказал мой отец, положив руку мне на плечо и выводя меня на улицу вместе с ним. — Мы создаем более безопасный мир для следующего поколения, — сообщил он мне, когда мы возвращались к дому.

— Как? — спросил я, потому что знал, что именно этого он и хотел.

— Мы уберем всех этих ублюдков, прежде чем они вырастут преступниками. Торговцами наркотиков. Насильниками наших женщин. Насильниками налогоплательщиков, чтобы содержать их в тюрьме…