Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Она готовила для Ржевского, Нюра прибирала дом, и вместе стирали и крахмалили белье.

Через несколько дней пришла Екатерина Васильевна, осмотрела дом, их комнату в мезонине, попробовала котлет и осталась очень довольна.

– Но, пожалуйста, не грустите вечерами одни как тургеневские барышни. К нам съехалось много молодежи, приходите, играйте в крокет, в лаун-теннис и просто в гости. Не чинитесь, мои хорошие.

Нюра радостно пообещала не чиниться и уже на следующий вечер стала собираться к Красиным.

– А ты, Надя, ты не переоденешься?

– Я не пойду.

Отчего же? Они звали.

– Я знаю. Они добрые, вежливые люди. Но зачем мы им?

– Странный вопрос. Просто для компании, Екатерина Васильевна ведь сказала, что молодежь...

– Той молодежи мы, Нюра, не компания. К тому же пленным надо что-то отнести.

– Какая ты гордая! Ты - странная. Одновременно застенчивая и страшно самолюбивая. Ну ладно, тогда пошли слушать торфушек, иди в погреб за молочком.

"Здравствуй! Как живешь?"- крикнул, увидев ее один из пленных.

"Как же его звали? Забыла. И лицо забыла", - а вот как кричал с раскатистым немецким "р" помнилось.

Она вышла на маленькую поляну, поросшую малинником и перед ней открылись холмы и долины, залитые солнцем, с пятнами от теней облаков. Тени перемещались, и казалось, что чудная панорама движется, проплывая медленно перед ее взглядом.

Я хочу подняться в горы,

Где маячат только ели,

Где кричат орлы, и птицы

Вьются в облачной купели - тихо продекламировала по-немецки стихотворение, выученное в гимназии.

"Недаром говорят, что над этими местами витает тень Гете".

И, как нарочно, по дороге проехала коляска. На заднем сидении господин в черном сюртуке, черной шляпе. То ли Гете, то ли доктор Менцель. Но ведь разглядеть лицо доктора в полутьме кабинета было невозможно, к тому же, он сидел спиной к окну.

"Значит, это был Гете", - она развеселилась и, торопливо, почти вприпрыжку вниз по дороге. Пора на прием.

Где кричат орлы и птицы, - повторяла в такт шагам.

"Мой орел кричать не любит. Говорит всегда тихо, ровным голосом. Он орел, так его назвал в стихах какой-то казахский старец. "Горный орел", а я птица, вроде... сороки. Еще в детстве мамаша говорила, что у меня сорочий взгляд. А один человек говорил, что я лебедь, которого заколдовали".

Он говорил это всего четыре года назад, а кажется - прошла вечность. Он бывает у них в доме, и иногда она ловит на себе то ли насмешливый, то ли вопросительный взгляд. Для всех - он лучший друг Иосифа, его ближайший сподвижник. Иосиф приводит его в детскую, показывает спящих детей. Но ее не обманешь. Она помнит ту светлую ленинградскую ночь, и как они с отцом стояли, затаив дыхание, у двери.

– Вы поднимались сегодня в горы?

– Да.

– Панорама не обманула ваших ожиданий?

– Она прекрасна.

– Говорят, что такие же прекрасные виды есть в Грузии, в Карпатах тоже. Вы уже принимали кофеин?

– Да.

– У вас уже с утра болела голова?

– Не сильно.

– То есть почти не болела. В этих случаях принимать не надо. Я надеюсь, к концу курса, вы совсем откажетесь от кофеина.

– Это невозможно.

– Это совершенно возможно.

– Нет. То чего хотите вы, и чего хочу

я - невозможно.

– Эту фразу вы сказали кому-то, и вы вспоминали об этом человеке недавно...

– Да.

– Но вот Вы снова рядом с ним.

Это антракт, потому что он пригласил ее и Чудова с женой в комнату за ложей. Накрыт стол, фрукты, вино. Она стесняется своего поношенного костюма, поэтому сидит в глубине маленькой ниши, куда почти не достигает свет канделябра.

Он сидит напротив. Взял яблоко и начал сосредоточенно спиралью срезать кожуру. Руки - маленькие, крепкие и очень загорелые. Время от времени он поглядывает на нее. В отличие от Иосифа, никогда не смотрящего в глаза, у него прямой, но, то ли с усмешкой, то ли с вопросом, взгляд.

Чудовы восхищаются Улановой, она кивает, поддакивает иногда невпопад, потому что вдруг возникает неловкое ощущение от того, что он чистит это яблоко для нее. Конечно же для нее, и что-то в медлительности маленьких рук - слишком интимное, почти шокирующее. Почему-то кажется, что именно так он медленно и очень нежно раздевал бы ее. Возможно, это действовал кофеин, который она приняла перед выходом из дома, чтобы унять мигрень.

И когда он протянул тарелку с очищенным и мелко нарезанным яблоком, рука его чуть дрожала.

Второе действие обернулось мукой. Ей казалось, что с детства знакомая музыка звучит сейчас по-другому - трагически и непоправимо. Особенно мучительны были звуки флейты - это были звуки навсегда потерянного счастья, потому что Иосиф иногда играл для нее на флейте старинные грузинские напевы.

"Мне всего лишь двадцать пять лет, а я потеряла любовь, потеряла мужа, потеряла дом, меня околдовали, я теряла волю и делала то, чего никогда, ни за что не должна была делать. Я, наверное, преступница, может быть - самая ужасная из всех, поэтому ищу спасения в кофеине. И никогда не придет уже тот, кто снимет с меня злые чары, и когда-нибудь станет известно, что у меня черная душа, и меня проклянут все, даже мой родной, горячо любимый отец".

Не стесняйтесь ваших слез. Их никто не видит...

Она чувствовала, что лицо ее мокро от слез.

– Надя, пересядьте сюда, здесь вам будет удобнее, - прошептал в ухо хрипловатый тенорок. Она вздрогнула, глянула на Кирова. Он жестом показал на стул в глубине ложи. Она пересела, вынула из сумочки платок, промокнула глаза, щеки.

– Вам очень жалко себя. Очень, очень жалко...

– Что с вами? Неужели на вас так действует Чайковский?
– он дотронулся маленькой крепкой горячей рукой до ее щеки.
– Вы просто горите. У вас жар, может, лучше уйти?

– Да, да. Я пойду.

– Мы пойдем, - он наклонился к Чудову, что-то шепнул, она встала, он отодвинул бесшумно стул, освобождая ей проход.

Чудовы сочувственно и понимающе закивали, прощаясь.

Охрана было двинулась им вслед, но он на ходу, отмахнулся: "Мол, ждите здесь, сейчас вернусь".

В машине сел рядом с ней на заднее сиденье.

– Хотите домой, или поездим немного, вы успокоетесь.

– Давайте поездим. Если можно на Выборгскую, на Сампсониевский.

– Теперь это проспект Карла Маркса.

Поделиться с друзьями: