Эдипов Комплекс

Искренние, глубокие чувства Андрея Степановича, которые он столько лет носил в своей душе, при виде слез реальной Лилечки на минуту отошли в сторону и он, казалось, забыл о них и почувствовал облегчение от того, что все это высказал сейчас. Он вдруг осознал, что груз переживаний становится легче, и у него возникло желание рассказать о них Лилечке:

– Вы меня извините, но мне некому было все это сказать, и вы единственный мне сейчас близкий человек.

В этот момент он увидел заплаканное лицо Лилечки совсем рядом, и он обнял ее и прижался к ней щекой. Когда он почувствовал теплое мягкое тело Лилечки, в нем не возникла страсть, а нежность, и он поцеловал Лилечку как юноша, впервые встретивший свою любовь. Дальше не было того, что случается со всеми. Не было близости, не было признаний. Андрей Степанович поблагодарил Лилечку и проводил ее до остановки троллейбуса.

Глава 9.

Когда Лилечка вернулась к себе она почувствовала себя такой несчастной, что не знала что ей делать. Она села на диван и так просидела, сколько времени она не помнила. Она не готова была к таким отношениям, которые ей предлагал Андрей Степанович, ей хотелось всего и сразу и она понимала, что дальняя перспектива благородной дружбы, на которую в душе рассчитывал Андрей Степанович, – это ей не по силам сейчас. Ее темперамент и ее жизнь не соответствовали его уровню интеллигентности – это она чувствовала, не называя никак то что между ними происходило. Она не могла признаться себе, что не подходит Андрею Степановичу, но робкая надежда возникала в ее душе при воспоминании, что она «единственный человек, который» – дальше она не помнила. Она была разочарована и подавлена. Все что Андрей Степанович ей высказал, она, как женщина не очень умная, не могла понять до конца и поэтому не знала, как к этому относиться.

Когда Андрей Степанович проводил Лилечку, он вдруг почувствовал себя по-другому, по-новому, ему как будто стало легче жить. Он подошел к письменному столу, достал свою заветную тетрадь и написал:

«Прошло десять месяцев как мамы нет. Все это время она как будто невидимо присутствовала рядом. И вот сегодня мне показалось, что она меня отпускает. Это было в тот момент, когда я рассказывал о ее последних днях. Я их так реально вспоминал, что, казалось, боль потери я переживал второй раз, но уже по-другому, как что-то далекое, от меня уходящее. С мамой я никогда не ощущал, что я одинок, я знал что она есть и она мое второе я, и вот теперь я без этой опоры, без этой ее любви, которая меня держала, придавала уверенности, и я считал, что это у всех так. Но вот теперь я чувствую что я потому был и остаюсь другим по сравнению с окружающими, потому что была эта уникальная любовь, ее любовь и моя к ней, без которой мне сейчас так пусто и одиноко. Это ее любовь делала меня полноценным, но у большинства такое чувство бывает наверное от других женщин, но теперь я понимаю, что никакая любовь другой женщины не даст мне того, что давала любовь мамы.. В этом и моя сила, и моя слабость. Сейчас мне легче, когда я смог словами назвать то, что хранил в душе. Женщины, которая сможет это все понять и принять, нет. Пока нет…»

Тут он посмотрел в окно, где на фоне ярко голубого неба кружевом свисали ветки берез медленно колышащиеся на ветру, и Лилечка с заплаканными глазами вспомнилась ему. И неожиданно он снова набрал номер ее телефона. Долго не брали трубку. Андрей Степанович ждал. Ему показалось это странным, и когда он услышал ее голос, на него нашел страх, он не знал что сказать.

– Извините меня…– он замолчал. Он не мог произнести просто «Лилечка».

– Что вы, что вы, – быстро проговорила Лилечка , испытывая радость.

– Вы знаете, я думаю, мы могли бы с вами куда-нибудь сходить…– он опять замолчал. Лилечка как птица, которую выпустили из клетки, защебетала веселым голосом:

– Ну конечно можно. Вот, например, недавно открылась выставка…– и на Андрея Степановича вылилась вся информация о том, что происходит в театрах музеях и концертных залах. Он слушал не вникая в смысл, он слушал голос Лилечки, запоминал интонации, пытался понять ее, и единственное ощущение которое у него осталось от разговора – это шум все собой заполняющий.

Он долго не мог забыть это ощущение шума, как будто доносящегося с улицы, и это у него ассоциировалось с жизнью, которая проходила рядом, вокруг, и к которой он, Андрей Степанович, не имел отношения. Он чувствовал себя в скорлупе, которая треснула, и он выглядывает в отверстие, через которое ему открывается окружающее его с какой-то совершенно новой стороны, и одновременно это было что-то знакомое, но забытое.

Таким было постепенное выздоровление Андрея Степановича от его сложного положения последнего времени, когда все было подчинено болезни мамы и мыслям с этим связанным. Это свое положение он считал нормальным, а вот теперешнее возвращение в жизнь он воспринимал как аномалию, отчего с таким трудом делал эти робкие шаги по возвращению в реальную жизнь. А она проходила на кафедре, в библиотеке, на конференциях, где Андрей Степанович был фигурой заметной.

Также Лилечка встречалась ему в коридорах, а после знаменательного разговора они все время как будто собирались сходить вместе куда-нибудь, но это не случалось, а мимолетные встречи приносили Лилечке только переживания, что ничего не получается у нее с Андреем Степановичем. Переломить ситуацию ей не удавалось. Не хватало смелости взять инициативу в свои руки. Что-то ей мешало. И это был сам Андрей Степанович, который не давал повода и как будто намеренно воздвигал барьер между ними, как казалось Лилечке.

Андрей Степанович не догадывался о ее переживаниях – это не входило в круг его интересов, и ни к какой из своих «жизней» он не мог Лилечку допустить. Так получилось, что он не чувствовал, что она сможет в них что-то понять. Попросту, по его теперешнему убеждению все женщины были глупее мужчин. Он не был из тех мужчин, которые что-то ценят в женщинах, он был из других, для которых мама была умнейшей из всех, и никто не мог с ней сравниться ни в чем. Пока? Он не знал этого, но строго держался своих правил мужчины одинокого, занятого серьезным делом, которое занимало все его время, а реальная жизнь с ее разнообразием выбора никак не влияла на его привычки вставать рано и день проводить по четко продуманному накануне плану.

Иногда он садился в кресло и, вспоминая юность, пытался понять, когда он потерял естественный интерес к женщинам, и не мог вспомнить. Свои встречи с ними он воспринимал сейчас как что-то к нему не имеющее отношения. Но иногда на него находило странное настроение и он начинал думать о Лилечке, представлять ее в качестве спутницы, и как будто все получалось, но нарушались его привычки, в воображении, а представить себе возможность перемен он не мог.

По хозяйству ему помогала пожилая женщина – он ей за это платил, так что в его хозяйстве был полный порядок – квартира убрана, белье лежало стопками в шкафу, а окна сверкали чистотой стекол. Женщину звали Олимпиада Ивановна. Она была из одиноких, стареющих и интеллигентных. Это последнее условие было для Андрея Степановича обязательным, чтобы посторонний элемент не нарушал его спокойствия темпераментом и эмоциональностью, а интеллигентность предполагает отсутствие последних. Олимпиада Ивановна была из простых интеллигентов, без образования, но с таким чувством деликатности и умением улавливать малейшие нюансы настроения, что Андрей Степанович поражался, откуда у этой женщины такое понимание посторонних людей. Для него было удивительно, когда она по его просьбе что-то делала по хозяйству, она моментально определяла его настроение и находила слова такие, что Андрей Степанович удивлялся этому, как будто слышал их впервые. Он не осознавал, что это происходило от его одиночества, и любое замечание по его поводу им воспринимается как «нечто». Например, Олимпиада говорила: «Вы сегодня чем-то огорчены», – и действительно Андрей Степанович чувствовал, что огорчен, хотя и не знал так ли это, но он верил словам Олимпиады безоговорочно.

Однажды Олимпиада заболела. Она поручила на время свои обязанности по уборке квартиры Андрея Степановича своей знакомой. Случилось так что Андрей Степанович однажды увидел в своей квартире другую женщину, которая пылесосила его диван. Он засмотрелся, как ловко она это делает, и какое-то время себя не обнаруживал не желая мешать женщине. Потом она обернулась, и Андрей Степанович удивился – эта женщина ему кого-то напоминала. Женщина представилась:

– Меня зовут Оксана. Олимпиада Ивановна приболела. Я за нее.

– Да, да. Я сейчас. – Андрей Степанович вышел и принес конверт.

– Передайте это Олимпиаде Ивановне. А сколько я вам должен?

– Ничего, – ответила Оксана и продолжила работу.

Когда за ней захлопнулась дверь, Андрей Степанович сел в свое любимое кресло и задумался. Он не мог понять, кого ему напомнила эта женщина.

Больше она не появлялась. Олимпиада поправилась, и все пошло своим чередом. Андрей Степанович возвращался постоянно к тому впечатлению, которое на него произвела эта неизвестная женщина. Он не спрашивал о ней, и однажды понял, что так его душа пробуждалась, вспоминая неясные прошлые переживания, и дала о себе знать.