Его невинная крошка

Взбултыхнув ароматно пахнувший напиток, Руслан опорожнил бокал, и вальяжно устроился на диване, закинув руку за спинку.

— Давай уже, просвети меня, чёрт возьми, как так получилось, что я не знал о рождении собственной дочери?

— А теперь представь на секунду шестнадцатилетнюю меня, до смерти боявшуюся своего отца, и вдруг узнавшую, что я жду ребенка, а ты куда-то исчез… — начала Мара, терпеливо ожидая, когда подействует препарат и Соколова вырубит…

АЛИСА

— Да не бойся, пей! Не надо нюхать водку, задержи дыхание и залпом в рот. Вот так. — поучительный тон давней подружки Настьки вызывают у меня усмешку, и я смотрю, как она опрокидывает стопарик, не хуже заправского алконавта.

Повертев в руках свой пластиковый стаканчик, выливаю паленку на крышу. Шифер темнеет, впитывая ручеек, и Настюха возмущенно шипит:

— Ты чё, Леонова, с дуба рухнула! Между прочим, я все свои карманные деньги на неё бухнула!

— Не увлекайся этим дерьмом. — советую, устремив глаза вдаль. — жизнь алкоголика коротка, Насть. Так и сдохнешь под забором, ни чёрта не узнав, зачем, ради чего жила.

— Сама-то знаешь? Мы никому не нужны, Лиска. Родители бросили, чё я хорошего видела в этой жизни? А ты чё видела?

На этот чисто символичный вопрос мне нечего ответить, да Настюха и не ждёт пространных философских простыней — пояснений. Немного молчим, погруженные в собственные невесёлые мысли.

Накрапывает мелкий холодный дождь, город унылый, прячется под пеленой тумана. Вот бы мне так, набросить защитный купол и отбросить боль, которая выедает нутро. Мимолетно гляжу на дисплей смартфона — без семи два, мне пора, Мара будет ждать меня к двум часам, собрались в больницу, знакомиться с дедом.

— Слушай, в субботу тусня намечается на нашем месте, — я киваю, вспомнив про подвал, где репетируют пацаны с соседнего района, и где мы часто коротали ночи, самовольно сбегая из детдома, когда дежурили только Галюня и старая Лидия Михайловна, социальный педагог. — хошь с нами? Тебя там спрашивали, кстати.

— Кто? — безразлично спрашиваю, — Борька, наверное?

— Ага, Борька. — Настя хватает за руку, заставляет повернуть к ней голову, и на меня зыркают узкие, близко посаженные серые глаза, такие же бесцветные, как и волосы подружки. — не пойму, чего ты ломаешься, Лиска? Он в тебя влюблен, у него мамаша — владелица магазина, упакованный кавалер! На хрен тебе сдался твой Соколов? Он старый же!

— Ему всего тридцать четыре. — тема болезненная, обсуждать её не хочу, но настырная Настюха не отстаёт.

— А тебе — восемнадцать! Он тебе в папашу годится. Чё, уже трахалась с ним? А? — пихает в бок, и я стискиваю зубы. — понравилось хоть? Небось, в постели он зверь?

— Я пойду. — встаю, задев ополовиненную бутылку, и Настька поспешно берет её, прячет под куртку.

— В субботу ждать тебя? — догоняет, и мы осторожно спускаемся по шаткой пожарной лестнице.

— Нет, я не приду. Борьке привет передавай. — отряхиваю джинсы, и накидываю на голову капюшон толстовки.

— Ну и дурища. — обижается Настя, демонстративно отворачивается, сопит, как ребенок, у которого отобрали леденец. — несладко тебе живется с твоим Соколовым, я чё, слепая? Алис, если передумаешь, приходи. Мы все рады тебя видеть, сама же знаешь!

— Знаю. Не дуйся, мелкая, я никогда вас не забуду. Меня Мара ждет, я обещала, что приду. Еще увидимся, Настёна.

В груди противно давит, и я, натянув улыбку, больше смахивающую на оскал Джокера, обнимаю толстушку Настьку, мою закомплексованную, маленькую подружку, с которой столько всего пережили в интернате. Чмокаю в курносый нос, и, махнув на прощанье, убегаю.

Руслан не звонит, у меня на сердце скребут надоедливые когтистые зверьки, и от тоски так паршиво. Даже Насте не смогла признаться в своем проклятом грехе. Она бы всё равно не поняла, да мне и самой сложно разобраться в том, как можно испытывать безумное влечение к отцу, пусть даже узнаешь об этом случайно. У меня отняли единственное, что я имела в своей сиротской жизни — любимого, и я должна как-то научиться с этим мириться. Зачем бы Маре врать? Какая ей с этого выгода?

Говорят, потеряв одно, мы обретаем нечто большее. Вот только я не хотела такой «милости» — лишившись желанного мужчины, обрести мать и родного деда.

* * *

Долго звоню в дверь, может, Мары нет дома? Прислушиваюсь, вроде в квартире тихо играет музыка. Или это в соседней? Снова топлю кнопку, уже решив уходить, и тут доносятся торопливые шаги, на пороге возникает взволнованная Мара. Смущенно запахивает пеньюар, и, поколебавшись, улыбается мне.

— Доченька, я совсем забыла, что ты придешь! Да не стой столбом, входи! — неуверенно оглядывается за плечо, и меня осеняет.

У неё ведь, наверное, какой-то мужик там, а тут я… Ни фига себе, мамочка мужу изменяет, вот так новость! Я бы на её месте на такое не решилась, зная, каков Мафик в ярости!

— Э-э… Давай, я попозже зайду. — пячусь, испытывая дискомфорт, но она хватает за руку, и чуть не силой тащит внутрь.

— Нет-нет, я сейчас себя в порядок приведу и поедем в больницу. Дед очень хочет с тобой увидеться, моя хорошая, он серьезно болен, сама пойми… Побудь здесь, я быстро!

Она убегает в одну из спален, а я несмело прохожу в гостиную, где бормочет телевизор. Так и есть, включен музыкальный канал, Киркоров что-то вопит о любви, и я шепотом его передразниваю. Из музыки предпочитаю только русский рэп, но не всё поголовно, а выборочно. К примеру, «Грот» или Стим.

На журнальном столике маленькое пиршество — полная окурков пепельница, два пустых бокала, бутылка мартини. Замечаю спящего на диване мужчину и собираюсь ретироваться, но прирастаю к месту. Знакомая фигура, широкие загорелые плечи, коротко стриженные темные волосы, серебряная серьга в левом ухе. Горло перехватывает, не могу вдохнуть.

Руслан лежит, распластавшись на животе, и тихонько всхрапывает. Рубашка расстегнута, джинсы, судя по всему, натянуты наспех, белеет полоска кожи на пояснице…. И то, что он вот в таком разнузданном виде, в чужой квартире, в квартире моей мамаши, которая встретила меня в наспех накинутом халате, с растрепанными космами, вызывает во мне отвращение. Мара, получается не лгала, Руслан — мой отец, и они… Они трахались здесь, за несколько часов до моего появления.

— Коз-зёл, — подобрав с пола её туфлю, со злостью швыряю в него.

Он даже не шевельнулся, надрался, поди, как свинья. Вполне в его духе, залить проблему алкоголем и поиметь бабу, которая окажется в радиусе видимости. Блин, мне-то, что за дело? Послал же Бог предков…

Не дожидаясь Мару, выскакиваю вон, и несусь по двору, до изнеможения закусив губу. В лицо летят мелкие камушки, хлещут по лбу и щекам, и я, кажется, смеюсь, как ненормальная. Или всхлипываю?

Да пошел он на хуй. Ублюдок. Ненавижу!