Его выбор

Вот в этой зале еще затаился едва ощутимый запах роз. Запах мамы. Она частенько зажигала на мраморном жертвеннике огонь в честь Виссавии. А теперь жертвенник был пуст и огонь на нем давно погас. Элизар не хотел молиться Виссавии. Он ненавидел богиню за то, что дала его семье пожертвовать собой, за то, что не позволила уйти с ними. Всех ненавидел. И в то же время ему было так хорошо и так спокойно в темноте, окутавшей его душу.

Он бы, наверное, и не вернулся из этой темноты, если бы однажды, бредя по длинному окутанному полумраком коридору, не увидел мальчика лет трех, бегущего ему навстречу.

— Дядя! — закричал ребенок и без колебаний бросился к Элизару.

Серый мир вокруг вдруг вспыхнул красками, одурманил запахами. Сила Эррэмиэля, мягкая, ласковая, заструилась по жилам, вливая желание жить, и не было сил оттолкнуть, запретить исцелять, как запрещал Элизар своим целителям. Этому этому ребенку он не может ничего запретить. И не хотел.

— Мой мальчик, — прошептал он, почувствовав вдруг себя бесконечно старым, в свои-то одиннадцать.

Рэми был так похож на родителей, на умершего брата, на самого вождя: те же цвета плодородной земли выразительные глаза и черные тонкие волосы. Та же спокойная, уверенная сила и растекающееся по груди тепло: ведь перед тобой стоит не очередной преклоненный советник, не виссавиец, что испытывает к тебе болезненную, навязанную богиней любовь, а кто-то, кому ты на самом деле дорог. Просто так дорог, таким, какой ты есть, а не потому что ты получил власть, которой не просил.

— Не плачь… — сказал Эррэмиэль.

Не плачь? Элизар вздрогнул, поняв — он и на самом деле стоит на коленях, сжимает в объятиях хрупкое мальчишеское тело и впервые со дня смерти родителей, впервые на своей памяти… плачет. И расходятся тучи, много дней закрывавшие небо, и льется через высокие окна, отражается от каменной плитки пола, серебрит стены, лунный свет, а по душе растекается покой, равного которому вождь не знал никогда.

Как же странно заботиться, а не когда о тебе заботятся, беспокоиться за кого-то, а не чувствовать чужое беспокойство. Как странно смотреть в глаза, похожие на твои, и с растекающейся по душе гордостью вдруг понимать: у твоего племянника дар исцелять, более сильный, чем у твоих виссавийцев-целителей. Бескомпромиссный, бессознательный и оглушающий. Как жаль этот дар отдавать Кассии. Кассия не оценит. Кассия опять сожрет, опять заберет, опять возьмет кровавую жертву.

Зашелестели по полу коридора юбки, отразились лунные лучи от браслетов на тонких руках, и на миг Элизару показалось, что перед ним стоит мать. Только более молодая, более красивая, с более жестким, уверенным взглядом. И в кассийских, слишком роскошных одеждах, с собранными в высокую прическу волосами и даже подведенными синей краской глазами. Старшая сестра, что вышла замуж за приехавшего в Кассию ларийца, быстро ставшего главой очень сильного кассийского рода.

После смерти мужа год назад сестра перестала приезжать в Виссавию. Говорили, что она родила еще дочь, что роды были очень сложными и виссавийские целители с трудом оттащили ее от грани, куда она так рвалась вслед за горячо любимым мужем. Еще говорили, что после смерти Алана Астрид приняла на себя всю тяжесть власти над северным родом, которая перешла ее пасынку, старшему сыну Алана от его первого брака.

— Астрид? — шагнул к сестре Элизар.

— Элизар, мне очень жаль, — с тихим шепотом ответила Астрид, обняв брата за плечи.

А потом они долго сидели прямо на полу в коридоре, а Эррэмиэль свернулся клубочком на коленях матери. Восходящее за окном солнце румянило белый мрамор стен, тонких арок и пола, Виссавия вновь расцветала красками, запахами и шорохами, купались в прозрачном небе пегасы.

— Вернись ко мне, — попросил вождь. — Прошу, вернись… И сына своего верни…

— Мои дети принадлежат стране, которую выбрал для них их отец. И я… не могу оставить сына Алана.

— Что мне за дело до Армана? — чуть не со слезами на глазах воскликнул Элизар, — ты нужна мне здесь! Эррэмиэль нужен мне здесь. Не понимаешь?

— Понимаю. — Голос Астрид был мягким и едва слышным. — Ты справишься, брат. У тебя есть виссавийцы, любовь которых к вождю безгранична… а у Армана никого кроме меня нет. Если я ему не помогу… никто не поможет… и…

Она мечтательно улыбнулась и посмотрела в высокие окна, коснувшись затылком стены:

— Я никогда не любила Виссавии. Здесь хорошо… но я была здесь как птица в клетке. Кассия иная. Жесткая, беспощадная, но настоящая… там люди живут, а тут…

— Там они умирают! — простонал вождь. — Там я не могу вас защитить… его защитить!

— Себя защити, — мягко сказала сестра, и ее слова укололи отравленной стрелой в сердце. — Ты что устроил, братишка? Что сделал с Виссавией? Думаешь, отец был бы доволен?

— Отец ушел… бросил… — ответил Элизар, опуская голову.

— Эл… — рука сестры скользнула по щеке, смахивая слезу, мягкие губы коснулись лба, а волосы щекотнули подбородок. — Глупый Эл… никто тебя не бросил. Ты сам себя бросил…

— Твой сын — целитель, — упрямо сказал вождь, сжимая ладони в кулак. — Дар целителя в Кассии редок, он принадлежит Виссавии!

— Эррэмиэль больше чем целитель, — улыбнулась Астрид. — Он высший маг. Жрецы храма Радона были в восторге от его дара, говорили, что подобного ему нет во всей Кассии. И учить его должны кассийские, не виссавийские учителя. Пойми, Эррэмиэль принадлежит не Виссавии, а Кассии. Не веришь мне?

Астрид разбудила сына, и мальчик открыл глаза, с удивлением оглядевшись. Увидев Элизара, он широко улыбнулся, протянул к дяде еще пухловатые детские ручонки, и из черных глаз его полился мягкий свет. Вождь вздрогнул, с сожалением отвернувшись: глубоко-синий свет, не белый, как у семьи вождя Виссавии. Сестра права. Цвет не виссавийских, кассийских магов.

— Красивый, — прошептал Эррэмиэль, проводя пальцами по тонкому браслету на запястье Элизара.

— Я тебе сделаю другой, — пообещал вождь.

Браслет разочарованно кольнул запястье, но отдать вещицу Элизар не мог… не этот браслет, что помогал ему справиться с давним проклятием. В последний раз обняв сестру и племянника, Элизар отпустил их в ненавистную Кассию.

Но это не мешало вождю Виссавии раз в луну тайно, как вору, входить в арку перехода, чтобы выйти в замке своей сестры. И каждый раз Эррэмиэль чувствовал приход дяди, выбегал навстречу, кидался в его объятия и долго сидел рядом, рассказывая, чему успел научиться, как опьяняет, как много радости приносит ему сила… И о том, как сильно любит он Кассию: как пахнут на рассвете гиацинты, как красиво ложатся на землю осенние листья, как горит в свете фонарей снег и рассыпаются по небу звезды.

Три года пролетели, как одно мгновение, а Элизар так и не понимал: Виссавия, погруженная в вечное лето, не знала других времен года, а тут, в Кассии, часто было так холодно, что не спасало даже тепло каминов. И снег за окнами, который Эррэмиэль с восхищением показывал дяде, скорее не радовал, а пугал. Холодный. Бездушный. Похожий на укутанный в саван сон смерти. А осень, которой так радовался племянник, напоминала прощальную, полную грусти улыбку умирающего. И весна, тяжелая, шумная, вздыхала дождями, с трудом возвращая жизнь истерзанной зимой земле. Как можно этим восхищаться? Как это можно любить? И как можно рассказать о своем недоумении восторженному Эррэмиэлю, заражающего радостью и безумной любовью к Кассии?

Элизар в свою очередь пытался рассказать племяннику о Виссавии, заразить мальчика любовью к клану и к богине, но Эррэмиэль лишь качал головой и упрямо молчал. Он тихо шептал, что не хочет никуда уезжать, что здесь его брат, его мать, ставшие почти родными слуги. Все, чего он не хочет бросать. А Элизар понимал вдруг, что у него нет сил убедить племянника... он и сам давно разочаровался в Виссавии, но лучшего не знал. Потому и хотел забрать Эррэмиэля с собой.

Этот проклятый день поздней осени, увы, был другим, и даже льющаяся через мальчика радость не помогала. Оглушил гнев, когда Элизар мягко оттолкнул от себя племянника и заставил Эррэмиэля посмотреть себе в глаза: