Его выбор

Оборотень. 6. Рэми. Синеглазое солнышко

Когда за правду готов по колено в крови встать —

это уже не правда, а повод.

(Венедикт Немов)

На ярмарку Рэми ехал впервые. До этого его оставляли в замке и, пока Брэна не было, Рэми себе места не находил. Обычно он бегал за старшим другом как привязанный, выполнял его поручения, помогал ухаживать за больными животными, старался научиться у него как можно большему. И чувствовал, что Брэну такая привязанность не в тягость, а даже нравится. Лишь временами, особенно в последнее время, когда приходила Мия, Брэн с улыбкой отсылал Рэми к управляющему. Или к дозорным. Или на кухню, помочь кухаркам, например, нанести воды из колодца или собрать яйца в курятнике.

Рэми не обижался, скорее наоборот. Он был достаточно взрослым, чтобы понимать — у каждого мужчины должна быть своя женщина. Лучше, если хорошая женщина. А Мия была хорошей, милой и ласковой. И красивой странной непонятной красотой. Вот встретишь ее во дворе и не заметишь, разве что волосы рыжим на солнце мелькнут, а рыжих в замке мало.

Но рядом с Брэном Мия цвела будто. По бледным обычно щекам растекался милый румянец, взгляд становился живым и каким-то мечтательным, губ касалась мягкая улыбка. И тогда Мия становилась такой красивой, что краше ее во всей во всей округе не было.

Только полюбоваться Брэн не давал, со смехом выставлял Рэми за дверь и, временами, оглядываясь, Рэми видел, как обнимал его друг девушку за талию, шептал что-то на ухо, и тогда глаза ее сверкали счастливыми слезами, тонкие пальцы зарывались в волосы Брэна, а губы прижимались к его губам. И Рэми вдруг становилось почему-то тоскливо, будто понимал — лишний он тут, в этом маленьком мирке для двоих.

Но время бежало за работой быстро, и Мия находила его в замке, обнимала за плечи, целовала со смехом в щеку и называла «маленьким братишкой».

Вот и провожать на ярмарку пришла. Поцеловала Брэна в губы, наказав беречь Рэми, и самого волчонка обняла, сунула ему в руки сверток с едой и прошептала на ухо благословение.

А потом была долгая дорога по весеннему лесу, скрытому в мареве моросящего дождя. И дико интересные рассказы сидящего рядом с Брэном деревенского. Рэми кутался в плащ, свернувшись калачиком в крытой повозке, и слушал… и лес слушал, и рассказчика, и тихое жалобное поскрипывание повозки, и перестук капель дождя по натянутому брезенту. А еще думал о сестренке, что так хотела поехать с ними на ярмарку. Брэн даже согласился взять, но в последние дни Лия так сильно кашляла, что мать ее не отпустила. Лия долго плакала, провожая в дорогу, и Рэми обещал ей привезти яркие ленты, сладости, новое платье, самалийские сапожки и даже браслет удачи из храма судьбы.

Храм судьбы, тяжелый и приземистый, сложенный из сероватого после дождя мрамора, стоял на плоском холме, и от него звездочкой убегали в разные стороны дороги. И объехать его, не попросив у богов удачи, осмеливались немногие.

Рэми и его спутники оставили телегу на небольшой песчаной площадке перед храмом, сунули мальчику-прислужнику монетку, чтобы тот присмотрел за повозкой, и все вместе направились поклониться богам: площадка была местом, где не воровали никогда. Боги ревниво охраняли свой покой и тех, кто его нарушал, наказывали нещадно.

У широких ступенек Рэми бросил в глиняную чашку монетку и наклонился к расстеленному прямо на земле покрывалу, чтобы выбрать украшение для Лии. Нужный, «свой», браслетик нашелся сразу. Будто поманил отраженным солнечным светом, согрев пальцы мягким теплом.

Рэми сжал в ладони нанизанные на кожаную нить янтарные камушки и побежал по ступенькам, к уже входившим в двери храма спутникам. Волчонку все было интересно: и статуи богов по обе стороны лестницы, и расписанные рунами высокие стрельчатые ворота, и люди, что выходили из храма. Но посмотреть на все это не дали, пришлось догонять остальных и, влетев в настежь распахнутые двери, Рэми ошеломленно замер.

Солнце, которого так мало было утром, теперь выглянуло из-за туч и разлило вокруг желтоватое марево. Белый песок, тонким слоем покрывавший храмовую площадь, блестел и резал глаза, статуя Радона отбрасывала длинную тень, и солнце, казалось, примостилось за спиной бога, сделав его взгляд более живым и внимательным.

Рэми шагнул вперед, и колени его подкосились, ударив в белоснежный, такой нереально чистый песок. Синие глаза божества пронзали насквозь, бусинки браслета поблескивали на раскрытой ладони. Блестели капельки дождя на листьях увивавшего арки плюща, и едва слышно скрипел песок под чужими ногами.

— Не отнимай покровительства у меня и моей семьи, — шептал Рэми, как бы продираясь молитвой через внезапно загустевший воздух.

Едва слышно шелестели синие одежды жрецов, легким стуком падали в корзины мелкие монеты, на мягких крыльях летели к ногам Радона бесшумные молитвы и все казалось каким-то нереальным, расплывалось и ускользало, растворяясь в ярком, льющимся с небес солнечном свете.

Рэми бросил монетку в оказавшуюся рядом корзину, и жрец сотворил в воздухе благословляющее заклинание, коснулся тонкими пальцами браслета удачи и сказал с ласковой чарующей улыбкой:

— Велика судьба твоя, мальчик. Велика ноша, которую боги взвалили на твои плечи. Но велика и их милость.

Рэми удивленно моргнул, набрался было смелости, чтобы попросить объясниться, но мир будто вспыхнул светом и красками, а жрец куда-то исчез. Рядом молча шевелил губами Брэн, чуть поодаль стояли на коленях остальные их спутники, и все было обычным, не чарующим, как пару мгновений назад. И желание молиться куда-то пропало.

Когда они спустились к повозке, солнце вновь спряталось за тучи. И дальнейшая дорога оказалась длинной и скучной. Моросил мелкий дождик, покрывал брезент повозки паутиной капель. Сквозь щель в открытом пологе проскальзывал весенний лес, пока лишь слегка припушенный молодой зеленью. Проплывали мимо яркие пятна подснежников, желтые звездочки мать-и-мачехи, скидывала на дорогу котики отцветавшая лоза.

— Рэми, если хочешь спать — спи, — заглянул внутрь сидящий на козлах Брэн. — Приедем еще нескоро, успеешь намаяться.

Рэми спал. Укутался по самый нос в горько пахнущие шкуры, которые они везли на ярмарку. Положил под голову мягкий плед, сотканный из овечьей шерсти, и закрыл глаза, сразу же провалившись в сладостную дремоту.

Повозка вздрагивала на ухабах. Подсыхавшая грязь чуть слышно хлюпала под копытами лошадей, влажный воздух будоражил кровь. Рэми казалось, что он засыпал и просыпался одновременно, покачивался на мягких волнах, проваливаясь в теплое пушистое одеяло.

— Заснул, — донесся далекий голос Брэна, и мягкое покачивание повозки, и перестук сорвавшихся с деревьев капель, все казалось… чужим, неважным. Осталась лишь темнота, тишина и тихий голос, зовущий кого-то по имени: «Эррэмиэль…»

«Я Рэми…» — устало возразил волчонок, поняв, что зовут, оказывается, его. Ведь больше в этой тишине и темноте никого нет. И не страшно совсем… уютно. И спокойно.

«Прости, Рэми», — мягко ответил чужой голос, и Рэми вдруг понял, что лежит на залитом солнцем лугу, что голова его покоится на чужих коленях и чьи-то ласковые пальцы задумчиво перебирают волосы, гладят по щекам, размазывая по коже дорожки от слез. Рэми не знал, почему плакал. А тот, чужой, чье лицо казалось черным из-за яркого солнца, наверное, знал. Молчаливо успокаивал, продолжая безмолвно говорить: