Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет
Шрифт:
Но тут же одно пояснение устанавливает границы этой свободы слова.
«– Велась ли запись семинаров?
– Нет, этого боялись».
А разговаривать – разговаривали.
«Было много кулуарного общения. И “ученого”, и “не ученого”. Коллеги много говорили о будущих реформах».
Вообще, если попытаться сказать коротко, – все эти молодые люди хотели узнать правду о том, какустроена экономическая жизнь в их стране.
16. Туфта без конца и без края
Вспоминает Широнин: «Мы с Авеном были во многом под впечатлением от того, что увидели на Алтае. Татьяна Ивановна Заславская пустила нас туда».
С академиком Заславской – одним из лучших экономистов советского времени – власти считались.
И при ее помощи молодым экономистам в Алтайском крае открылась действующая по немыслимым в цивилизованном мире правилам, вывернутая наизнанку советская экономика…
Петр Авен и Вячеслав Широнин – в Барнауле. Заславская с утра – на заседании бюро крайкома КПСС. И, вернувшись, рассказывает Петру Авену и Широнину, как все происходило.
А молодые экономисты, хоть и жили все время здесь, в Советском Союзе, просто поверить не могут своим ушам.
На заседании составляются планы на будущий урожай – кто сколько центнеров предполагает в своем районе взять с гектара. Секретари называют цифры, которые они берут на себя, – ручаются за ту цифру урожая с гектара, которую надеются получить.
«Выглядело это так: зал дома культуры, партер и сцена, на ней – бюро крайкома во главе с первым секретарем, а в партере – первые секретари районных комитетов. Обсуждают они план по урожайности. Вопрос звучит так: «Ты сколько центнеров взял?» Так первый секретарь обращается к районным секретарям. И дальше они начинают торговаться. Вилка – от 16 до 18 центнеров с гектара. Районы хотят брать меньше, чтобы потом было легче отчитываться, а с них требуют больше, и они торгуются очень всерьез: все красные, курят в коридоре, нервничают…
Вообще, если ты выбил 16, то ты герой, если уступил до 18-ти – это стыдно. Дальше мы приезжаем в этот район, я беру в руки книжечку, в которой записана статистика по Алтаю за последние 50 лет, и вижу, что средняя цифра – 12 центнеров с гектара. За все эти 50 лет больший урожай, что-то около 18-ти, был только один раз.
Я начинаю разбираться, какая тогда им разница: 16 или 18 центнеров.
Оказывается, что есть.
Есть план, который, если перевыполнить, то дают орден или еще что-то. Есть плановое задание, которое уже не 16, а 14, – от него зависит зарплата. Есть задание райкома, которое, скажем, уже 12, 5. И от него зависит, что тебя не вызывают на ковер и не наказывают. А еще у секретаря райкома есть книжечка, в которой записано все, что он заначил (для тех, кто не знает этого слова: запрятал, не объявил – жене или начальству; утаенную сумму называют заначка. – М. Ч.) перед своим начальством, чтобы было чем кормить скотину зимой. То есть на самом деле сложность этих информационных потоков была потрясающей.
– А насколько в бюро обкома понимали степень разнообразия цифр?
– Все всё понимали».
То есть – вся партийная власть знает, что 16 или 18 центнеров – цифры нереальные. Секретари называют эти цифры, зная заведомо, что столько с гектара им не собрать. И еще они знают, что именно эти цифры будто бы убранного урожая они отправят «наверх» – в ЦК…
Вот это и называлось – гнать туфту. Появилось это выражение, возможно, в сталинских лагерях, где без туфты нельзя было получить свою пайку черного хлеба, то есть физически выжить.
Но особенностью советской жизни было расползание лагерного уклада по всему отечественному пространству.
И в «брежневское» время туфту гнали по всей стране. И знали – без этого не проживешь. Будешь весь облеплен выговорами «по партийной линии», а то и из партии погонят. А это значит – лишат не очень, может быть, больших (если мерить сегодняшними мерками), но существенных для повседневной жизни – своей и своей семьи – льгот.
…Все эти молодые люди, которые вот-вот готовы были объединить свои усилия, кончали экономические факультеты. Они сдавали экзамены по политэкономии социализма. Но ни в одном из их учебников не описывались такие – то есть взятые из реальной жизни – «социалистические» формы экономической жизни общества.
Скоро Егор Гайдар и многие его коллеги прочтут в английском переводе книгу Я. Корнай «Сверхцентрализация» (вышла в Венгрии в 1957 году, а в английском переводе – в 1958-м).
Венгерский экономист, имя которого станет для них паролем, пояснял в предисловии к своей совершенно необычной для печати «соцстран» книге:
«В десятках учебников и университетских изданий уже описали наши методы планирования, систему ценообразования и начисления заработной платы и т. д. Однако у всех есть серьезный недостаток: в этих трудах рассказывается не о том, как работает этот хозяйственный механизм в реальности, а о том, как бы он работал, если бы работал по мысли авторов».
Описание же реальной картины действия «социалистической» экономики «представляется новой, до сих пор не осуществленной задачей».
И Корнай начинал выполнение этой задачи с такого пояснения: плановая экономика, увы, отнюдь не думает, как можно было бы ожидать, на много лет вперед – об этом нет и речи. Больше того – и годовой-то план никто не воспринимает всерьез.
Этому вторит Отто Лацис: «Как-то раз уже в начале восьмидесятых… я заговорил о плохих перспективах очередной пятилетки, на что Фирсов (помощник тогдашнего советского премьера А. Н. Косыгина. – М. Ч.) удрученно ответил:
– Какая пятилетка? И на год вперед никто ничего не может загадывать. Увязать бы концы с концами на ближайший квартал – предел мечтаний».
Почему же нельзя было в стране плановой экономики составить четкий план хотя бы на год?!
Да потому, что этот план никак не был связан с какими-либо материальными стимулами.
Его надо выполнять только затем, чтоб не наказали…
«Чем менее система полагается на материальную заинтересованность (и чем меньше она может рассчитывать на людской энтузиазм) – тем больше она нуждается в средствах принуждения», – объяснял Я. Корнай.
Энтузиазм когда-то был – и не только в стихах Маяковского. Мощный импульс Великой Утопии – царства небесного на земле, где в недалеком будущем всё (именно всё! Это-то и было важнейшим признаком Утопии) будет хорошо, – продолжал действовать в первые годы после революции.
…Сидятв грязирабочие,сидят,лучину жгут.Сливеютгубыс холода,но губышепчут в лад:«Через четырегодаздесьбудетгород-сад!»