Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет

…Ученомухуже:фосфорнужен,маслона блюдце.Но,как назло,есть революция,а нетумасла.

(Маяковский очень правильно связал то и другое. Эти слова – «есть революция, а нету масла» – могли бы стать эпиграфом к книге Я. Корнай «Дефицит».)

Ну, конечно, ученым выписывает «мандат» (здесь – пропуск, талон) на получение пищи народный комиссар просвещения Луначарский.

То есть продукты в эти годы выдаются не за деньги, а по талонам. И не то, что просят, а – бери, что дают!

Вот комиссар, ведающий раздачей пищи, читает «мандат Луначарского»:

«Так…сахар…так…жирок вам.Дров…березовых…посуше поленья…и шубуширокогопотребленья.Я вас,товарищ,спрашиваю в упор:хотите —беритеголовной убор.Приходиткаждыйс разной блажью.Беритепока штолошажью!»Мехна глаза,как баба-яга,идутназадна трех ногах.

На следующих страницах – запоминающиеся строки:

Мнелегше, чем всем, —яМаяковский.Сижуи емкусокконский.

И к десятилетию Октября картина полностью меняется. Описываются уличные витрины («окна») магазинов, заполненные товарами:

Окнаразинув,стоятмагазины.В окнахпродукты:вина,фрукты.В. Маяковский. Хорошо! 1927

Продукты в магазинах – результат нескольких лет НЭПа: объявленной Лениным в 1921 году новой (а на самом деле – старой, то есть дореволюционной) экономической политики. Возвращение, хотя и с большими ограничениями, частной торговли, то есть рынка, мгновенно – по воспоминаниям многочисленных очевидцев, уже наутро – наполнило витрины.

Одним из таких очевидцев стал Михаил Булгаков, въехавший в Москву из Киева в конце сентября 1921 года – без денег, без каких-либо вещей и без литературного имени. Имя-то у него могло бы быть – если бы ему не приходилось скрывать начало своей литературной деятельности. Дело в том, что оно пришлось аккурат на разгар Гражданской войны, – а он, как и его младшие братья, участвовал в ней на стороне белых.

Но речь сейчас не о его биографии – мы используем его свидетельства очевидца.

На деньги в тогдашней донэповской Москве купить ничего было нельзя. А «мандатов» Булгакова не заимел. Для получения их следовало поступить на советскую службу, да еще как-то доказать, что ты не «бывший», а – «сочувствующий».

…Так и говорили тогда про людей – «он из бывших». То есть – бывший офицер, университетский профессор, вообще человек «из дворян» или «из купцов».

Через полтора года, в апреле 1923-го, Булгаков напишет очерк о Москве этих полутора лет – «Сорок сороков» (считалось, что в Москве было «сорок сороков» церквей; в 30-е и последующие годы советская власть разрушила значительную их часть):

«Теперь, когда все откормились жирами и фосфором, поэты начинают писать о том, что это были героические времена. Категорически заявляю, что я не герой. У меня нет этого в натуре…»

Михаил Булгаков писал свой очерк прямо с натуры – это Москва зимой и весной 1922 года.

Напоминаю, что основы НЭПа (главное – свобода торговли) были законодательно закреплены в декабре 1921 года. И это сразу же почувствовалось – дальше в цитате из Булгакова обратите внимание на выделенную мною курсивом фразу про пирожки.

Я человек обыкновенный, рожденный ползать, – и, ползая по Москве, я чуть не умер с голоду. Никто кормить меня не желал. Все буржуи заперлись на дверные цепочки и через щель высовывали липовые мандаты и удостоверения…

К героям нечего было и идти. Герои сами были голы, как соколы, и питались какими-то инструкциями и желтой крупой, в которой попадались небольшие красивые камушки вроде аметистов.

Я оказался как раз посредине обеих групп, и совершенно ясно и просто предо мною лег лотерейный билет с надписью – смерть. Увидав его, я словно проснулся. Я развил энергию, неслыханную, чудовищную. Я не погиб, несмотря на то, что удары сыпались на меня градом…

.. Закаленный, с удостоверениями в кармане… я шел по Москве и видел панораму. Окна были в пыли. Они были заколочены. Но кое-где уже торговали пирожками. На углах обязательно помещалась вывеска «Распределитель №…». Убейте меня, и до сих пор не знаю, что в них распределяли. Внутри не было ничего, кроме паутины и сморщенной бабы в шерстяном платке с дырой на темени. Баба, как сейчас помню, взмахивала руками и сипло бормотала:

– Заперто, заперто и никого, товарищ, нетути!

И после этого провалилась в какой-то люк».

Увы, придется еще раз отвлечься от темы. Надо бы пояснить юному моему читателю про «рожденный ползать» и про поговорку «гол как сокол», примененную Булгаковым.

«Рожденный ползать летать не может» – это афоризм Горького про Ужа из его «Песни о Соколе» – поэмы, написанной ритмизованным белым (то есть без рифм) стихом. Эту проникнутую революционным духом поэму, где смелый Сокол противопоставлен Ужу, не знающему счастья полета, активно насаждали в школе с ранних советских лет. Скорей всего, словами о героях, «голых как соколы», Булгаков обращал читателя к этой же поэме. Он, как и очень многие, видно, не знал происхождения этой поговорки и смысла самого слова «сокол» – омонима наименования птицы… В поговорке «гол как сокол» с ударением на последнем слоге (иначе не было бы рифмы) «сокол» – это железный или стальной лом, которым разбивают стены или (если с насадкой) трамбуют землю. Возможно, сокол связан со словом кол. Он действительно гладкий – «голый». А потом слово «сокол» в этом значении вышло из употребления (заменилось «ломом»)…

В очерке «Сорок сороков» в следующей главке показано, как через два-три месяца Москва «начинает жить». Но еще раньше, 13 января 1922 года, Булгаков посылает сестре в Киев один из первых очерков (надеясь, что она пристроит его в какую-нибудь киевскую газету) с характерным названием – «Торговый ренессанс», с подзаголовком «Москва в начале 1922 года»:

«То тут, то там стали отваливаться деревянные щиты, и из-под них глянули на свет после долгого перерыва запыленные и тусклые магазинные витрины. В глубине запущенных помещений загорелись лампочки, и при свете их зашевелилась жизнь: стали приколачивать, прибивать, чинить, распаковывать ящики и коробки с товарами. Вымытые витрины засияли…

Трудно понять, из каких таинственных недр обнищавшая Москва ухитрилась извлечь товар, но она достала его и щедрой вытряхнула за зеркальные витрины и разложила на полках…»

В Елисеевском продуктовом магазине «икра черная лоснится в банках. Сиги копченые. Пирамиды яблок, апельсинов. К окну какой-то самоистязатель носом прилип, выкатил глаза…»

А фразу про «таинственные недра» – мы с вами припомним, когда дойдем в рассказе о жизни и действиях Егора Гайдара до начала 1992 года.