Эльфийский клинок

– Ну что ж, – негромко проговорил Олмер, задумчиво глядя на топор, – созданному под землёй всегда найдётся что-то в противовес с поверхности…

С этими словами он неторопливым, плавным движением поднёс топор к чуть выдвинутому вперёд колену, повёл его как-то вбок… Раздался треск, и в руках человека оказалось сломанное пополам топорище. Олмер вздохнул, полузакрыв глаза; лоб его в один миг покрыла испарина, руки упали вдоль боков. Сломанный топор гнома выскользнул из его рук в траву.

Казалось, Торин потерял дар речи; он в изумлении глядел на спокойно улыбающегося человека, уже пришедшего в себя и стёршего пот со лба. Рука гнома медленно потянулась к тяжёлому шестопёру, но Олмер, не говоря ни слова, откупорил протянутую ему горбуном баклагу, сделал несколько больших глотков, высоко задирая голову, усмехнулся и протянул сосуд всё ещё не оправившемуся от удивления Торину. Тот машинально принял баклагу; он часто замигал, почесал затылок, а потом, не сводя замершего взгляда с обломков своего оружия, поднёс к губам баклагу и отпил, поперхнулся и закашлялся. Тем временем вперёд шагнул Санделло, как ни в чём не бывало протянул руку к баклаге; и Торин, даже не глядя в его сторону, отдал ему сосуд. Горбун с благодарностью склонил голову и в свою очередь отпил из него, взглядом и жестом предложив хоббиту сделать то же самое.

Поражённый не меньше своего друга, хоббит взял из рук горбуна баклагу. Там оказалось вино, густое, ароматное, такого Фолко никогда не пробовал; никакого сравнения с хоббитанскими винами из Южного удела – они казались просто водой после такого напитка. На душе от вина стало легче, по всему телу разлилось приятное тепло.

– Ну вот мы и выпили вкруговую, – улыбаясь, сказал Олмер. – Это хорошо – так скрепляют мир между собой настоящие мужчины далеко на востоке отсюда, где растут Голубые леса Прирунья. Я вижу в этом добрый знак… Кто знает – может, нам еще предстоит встретиться по эту сторону Гремящих морей?!. Впрочем, что сейчас рассуждать об этих туманных вещах, Торин! Взамен сломанного топорища я хочу подарить тебе мой посох – сделай из него себе новое, для такого мастера, как ты, это не составит труда. Ручаюсь, оно послужит тебе вернее и лучше старого. Санделло! Давай его сюда.

Торин, похоже, начал приходить в себя; он смотрел на Олмера без страха, но с уважением и каким-то новым интересом; однако при всём при том – и Фолко ясно чувствовал это – перед гномом стояли враги, жестоко унизившие его, но пока бывшие сильнее.

Горбун тем временем принёс золотоискателю длинный белый посох, сделанный из какого-то неизвестного хоббиту материала – не из дерева, не из железа и не из камня. Его поверхность матово поблёскивала, в остальном же он ничем не выделился бы из ряда как следует окрашенных деревянных тростей.

Санделло подал было посох Олмеру, но тот едва заметно покачал головой, и Санделло повернулся к гному.

– Прими это от нас, почтенный Торин, – сдержанно произнёс горбун.

Он протянул посох гному, и Торин, медленно вытянув навстречу обе руки, принял его.

– Попробуй теперь сломать его, почтенный гном, – с улыбкой сказал Торину Олмер. – Но скажу сразу: в своё время мне это не удалось.

Фолко облегчённо вздохнул, видя, как в глазах гнома появилось любопытство.

Торин взял посох за концы – для чего ему пришлось широко развести руки – и напрягся. Посох слегка пружинил в его руках, и гном, особенно не усердствуя, опустил его.

– Укороти его себе по руке, – посоветовал Олмер, – режется-то он хорошо.

– Чего же ты хочешь от нас?! – по-прежнему хрипло произнёс гном.

– Я? От вас? Ничего. Мы встретились не совсем мирно, но расстанемся, хочется верить, понимая друг друга.

– Зачем ты даришь нам всё это?!

Лицо золотоискателя стало серьёзным.

– Я хочу, чтобы вы шли по избранному вами пути во всеоружии, – без тени улыбки сказал он. – Не скрою, наша встреча не была волей слепого случая – я давно хотел повидать вас. Ныне немного отыщется в Средиземье смельчаков, собравшихся пойти в бездны Мории!

– Откуда тебе известно, что мы собираемся делать? – засопел Торин. – И какое тебе до этого дело?!

– Повторяю ещё раз – никакого. Но я ценю храбрость и воздаю ей должное, кто бы ни выказывал её. А что до того, откуда мне известны ваши намерения – вы собирались всю зиму, а пиво в тавернах Аннуминаса развязало язык не одному гному… – Олмер улыбнулся. – Но даже не знай я ничего о ваших планах – куда ещё могут направляться три десятка смелых гномов и опытных в странствиях и сражениях людей, находясь в нескольких днях пути от Ворот Мории? Мне хочется быть в мире с теми, кто идёт на такое, на что сам я решиться не могу. Заметь, я не спрашиваю, что вы собираетесь там делать, но что бы вы ни сделали – это будет достойно настоящих мужчин.

– Спасибо за добрые слова, – с лёгкой досадой ответил Торин. – Я хотел бы ответить тебе такими же пожеланиями удачи, но твои дела и намерения скрыты от нас, а то, чему мы невольно стали свидетелями…

Торин умолк, однако глядел прямо в глаза Олмера.

– Что ж, жизнь не всегда бывает подобна полёту стрелы, – легко ответил Олмер. – Я догадываюсь, что смущает тебя. Но послушай – все установления, законы, запреты и приказы никогда не могут быть полностью худы или полностью хороши. Если повиноваться всем, то останется лишь одно – замкнуть себя в четырёх стенах, не видя белого света! Нет, почтенный Торин, я не сужу о делах других, насколько они соответствуют какому-нибудь исписанному клочку пергамента. Муж живёт ради храбрых и смелых деяний, лишь в них можно отстоять свою честь и покрыть себя славой.

– Но храбрость и доблесть заслуживают чести и славы лишь в том случае, когда они направлены на доброе дело! – неожиданно для самого себя вдруг вмешался хоббит. – Доблестный разбойник – не храбрец, но гнусный убийца, становящийся от своей доблести лишь ещё опаснее!

Олмер улыбнулся.

– Ты смел, половинчик, я не ошибся в тебе. Но мне кажется, что в тебе говорит то, чему тебя учили, а не то, что пережил ты сам. Добро и Зло! – Он вновь улыбнулся, и Фолко с удивлением заметил, что отражение этой улыбки появилось и на лице горбуна. – Две грани одного клинка, они неразделимы, словно свет и тень! Давно известна истина, что не может быть всеобщего добра, как и всеобщего зла.

– А как же мои сородичи, что сражались в битве на Пелленорских полях – разве содеянное ими не есть всеобщее добро?! – не отступал хоббит.

– Ты говоришь, всеобщее?! То есть то, что хорошо для всех?! – усмехнулся Олмер. – Но разве допустимо защищать такое добро ложью?! Не понимаешь? Что ж, поясню. Никто не порицал хоббита, упомянутого тобой, за то, что он сразил Чёрного короля ударом в спину, – так почему в песне об Эовейн говорится, что они встретились лицом к лицу?! Недурно, клянусь Великой Лестницей!

– Так что же, Великому Мериадоку погибать было, что ли?! – вознегодовал Фолко, но Олмер успокаивающе поднял руку.

– Я этого не говорил, половинчик. Нет, тот хоббит сражался доблестно. Но зачем стыдливо набрасывать покрывало недомолвок?!

Наступило короткое молчание. Фолко не нашёлся, что возразить, – он сам не раз слышал эту старинную песню о поединке у стен Минас-Тирита и, зная подлинную историю, поначалу удивлялся, но потом привык, решил, что здесь простая ошибка, и более над этим никогда не задумывался. И неожиданно для самого себя вдруг спросил:

– Скажи, почтенный Олмер, отчего ты зовёшь нас половинчиками?!

– Так называют подобных тебе на моей родине, на востоке, где сохранилась ещё память о Днях Странствий, когда мир был ещё молод. Я знаю, на юге, в Гондоре, вас именуют невысокликами, в Рохане – холбутланами, на востоке же говорят как есть. Ну что же…

Олмер шагнул в сторону, как бы направляясь к лежащим на траве плащу и кинжалу, и в это время Санделло неожиданно протянул гному руку. Олмер замер, не отрывая взгляда от стоящих друг против друга гнома и человека, и Фолко вдруг почувствовал лёгкое головокружение, словно смотрел вниз с огромной высоты; в следующую секунду Торин медленно пожал широкую и плоскую кисть горбуна.