Эпоха Возрождения. Быт, религия, культура

Расцвет наемничества был связан с городами. В Италии и особенно в Германии возросшее богатство торговых городов сделало экономически выгодным нанимать для военных действий профессионалов. В то же самое время именно это процветание приводило к соперничеству, отчего чаще возникали войны, а значит, требовалось больше солдат. По мере того как Европа переходила от экономики, базирующейся на землевладении, к экономике золота, появлялось больше свободных денег для найма солдат. Правители были вынуждены следовать этой моде. Феодальные связи ослабевали, а честолюбивые устремления принцев росли. Реформация добавила к этому религиозные войны, дав новый толчок древней ненависти. Поле деятельности наемников стало неохватным.

Пушка была, по-видимому, впервые применена на поле битвы при Креси в 1346 году, а ручное оружие и гранаты использовались по всей Европе с середины XIV столетия (см. фото 18). Однако прошло более полувека, прежде чем порох изменил основы военной стратегии, и лишь в конце XVI века было создано эффективное личное огнестрельное оружие.

Наряду с новым вооружением оставались в употреблении копье, меч и лук, а воины-всадники были заключены в латы, весившие примерно 350 фунтов^{16}. Именно они являлись несокрушимым ядром армии вплоть до XVI века. Золотой век доспехов начался спустя пятьдесят лет после первых слабеньких пушечных выстрелов при Креси. Панцири испытывались самым мощным оружием, которое только можно было против них применить, некоторые доспехи дошли до наших дней с этими следами «пробных пулевых выстрелов». Современник отметил, что сэр Филипп Сидни, убитый в 1586 году, уцелел бы в битве, если бы не снял свой набедренник. Доспехи той поры состояли по крайней мере из 19 главных частей (см. рис. 80), устроенных и соединенных таким образом, чтобы обеспечить максимальную свободу движений при максимальной защите. Но даже самый умелый и изощренный оружейник ничего не мог поделать с огромным весом металла. Человека в одном из наиболее тяжелых доспехов нужно было поднимать на лошадь журавлем, а его гигантскую пику пристраивали к нему, и там он оставался, пока его не снимали с седла или битва не кончалась.

В тесной близости с несколькими сотнями своих товарищей он составлял таран, противостоять которому было невозможно. Предполагалось, что эскадрон тяжело вооруженных воинов столкнется с тем же числом латников армии противника. Критерием силы был только вес. Копье фокусировало мощь движения всадника с конем и сшибало врага наземь, а там он оказывался беспомощным, как перевернутая на спину черепаха. С ним легко справлялась пехота, или же его брали в плен ради выкупа.

В Средние века в Европе пехота представляла собой презренный сброд. Тем не менее именно этот сброд в конце концов научился противостоять ударам бронированных всадников. Технику борьбы с ними разработали швейцарцы. В их бедной гористой стране не хватало средств на создание и содержание конницы. Да и нанимать ее было бессмысленно, так что конь не казался им мистическим существом, которым очарованно восторгались другие нации. Они создали свою сильную и стойкую пехоту, а оружие, которое они применяли против кавалерии, было чуть ли не самым старинным в мире: палка с острым наконечником. В обновленной форме это оружие стали называть пикой или копьем, и достигало оно 18 футов^{17} в длину (см. рис. 81).

Стоя плечом к плечу, масса копейщиков, ощетинившаяся стальными остриями, была почти непреодолимой преградой. А когда натиск конной атаки захлебывался, всадник в латах терял свою грозность. Он все еще возвышался над пешим воином и мог причинить ему большой вред мечом, но появилось оружие, сводившее это преимущество на нет: алебарда, копье с крюком и топором на конце. Крюком рыцаря стаскивали с седла и удерживали на месте. А затем пронзали или рубили до смерти.

< image l:href="#" title="Рис. 83. Мушкетер. Начало XVII в."/>

Военное преимущество перешло от всадников к пехотинцам, и неуклюжий всадник, одетый в металл, ушел в прошлое. Однако сами кони, с их скоростью и маневренностью, с преимуществом высоты, которое они давали, остались ценным вооружением. И вскоре кавалерия приспособилась к новым условиям. Этому чрезвычайно помогло создание ручного огнестрельного оружия. Огромный вес пушки ограничивал ее применение: ее было трудно сдвинуть с места, и она действовала лишь в фиксированных точках, обычно во время осады. Но ручное огнестрельное оружие можно было применять на поле боя. Самая ранняя разновидность представляла собой просто трубку, укрепленную на палке, а заряд поджигался фитилем — трехъярдовым хлопчатобумажным шнуром, вымоченным в селитре, который приходилось все время держать зажженным и подносить к заряду вручную. Позднее был придуман механизм, который подводил тлеющий фитиль к соприкосновению с порохом посредством некоего рычага. Из этого-то оружия родились аркебуза (см. рис. 82) и мушкет (см. рис. 83), которые в сочетании с пиками царили на европейских полях битвы на протяжении двух столетий. Пистолет несколько выравнивал шансы всадника. Мушкетеру приходилось таскать на себе не только тлеющий фитиль, но и запас пороха, причем в опасной близости друг к другу. Многие взрывали сами себя, не успев зарядить оружие. Его вообще зарядить было непросто. Черный порох держали в одном сосуде, а более тонкий порох для первичного поджога — в другом. Отмеряли нужное количество черного пороха и вместе с пулей, взятой из кожаного мешочка, забивали в ствол, первичный порох насыпали в раструб и поджигали. Вошло в обычай отмерять нужную порцию пороха заранее и носить при себе в маленьких деревянных ящичках, называемых патронами. В конце XVI века мушкетеры носили с собой «бандольеры», с которых свисали маленькие деревянные цилиндрики, с отмеренным количеством заряда и запала, то есть первичного поджигающего пороха. Сам мушкет был необычайно длинным, и им невозможно было пользоваться без поддерживающего упора, поэтому в снаряжение мушкетера входил еще и тяжелый костыль для этой цели.

Инквизиция

Более трехсот лет просуществовала организация, специально предназначенная для поддержания католической ортодоксии в Европе. Под влиянием пап-гуманистов раннего Ренессанса ее влияние ослабло, но XVI век увидел ее возрождение. В некоторых странах власть инквизиции слилась со светской властью государей, в других, особенно в Испании и в Италии, это оружие принадлежало исключительно церкви. Области ее деятельности были весьма широки: сегодня ее испытывали на себе евреи, завтра мусульмане, а потом христиане-еретики. Даже небольшое нарушение мелких церковных уложений могло поставить человека перед трибуналом: пьяница ждал суда рядом с симонитом (торговцем церковными должностями), убийца — с богохульником. И вновь и вновь ужасающая мощь инквизиции использовалась как орудие личной мести, потому что для того, чтобы запустить это страшное колесо, достаточно было простого заявления-доноса.

Самые жуткие формы инквизиция приняла в Испании, достигнув такой степени жестокости и независимости, которая ужаснула даже Ватикан. Учрежденная в 1478 году, она продержалась там до XIX столетия, то есть долгое время спустя после того, как другие нации ее отвергли. Страна, цивилизованно и трезво отказавшаяся преследовать ведьм, окунулась в оргию безумной жестокости, подвергая казни собратьев-христиан наравне с евреями и мусульманами. Однако хотя в Испании рьяная суровость ее доходила до крайности, методы, ею применяемые, были одинаковы во всех странах. В каждом городе, где возникал суд инквизиции, распространялся «Эдикт веры», требовавший, чтобы все, кто знает о ереси, пришли и заявили о ней. Это было недвусмысленное приглашение свести старые счеты, потому что имя доносчика жертве никогда не говорили. Обвиненного брали под стражу, за его собственный счет, и, даже если, хоть это было очень мало вероятно, признавали совершенно невинным, все равно подвергали большому штрафу… потому что инквизиция не могла ошибаться никогда. Прежде чем предъявить улики обвинения, от него требовали присягнуть, что он никогда не разгласит подробности суда. Таким путем трибунал не только оберегал себя, но и усиливал всеобщий страх. Мудрый человек, освободившись из этих тисков, крепко держал язык за зубами, предоставляя друзьям и соседям воображать что угодно. Судебная процедура инквизиции (см. рис. 84) была не хуже судилища светских властей. Пытку применяли не часто, потому что один намек на нее вкупе с угрозой заключения в тюрьму на неопределенный срок развязывал все языки. А когда суд был окончен, осужденного, если он раскаивался, принимали вновь в лоно церкви. Суд был тайным, но покаяние и восприятие обратно, известное как аутодафе, совершалось публично. Аутодафе превратились в своего рода публичные развлечения, которые нередко привязывали к какому-либо королевскому или светскому празднику. Предполагалось, что толпы собирались поглазеть на спасение грешников. На приговоренных, и раскаявшихся и нет, надевали санбенито, просторное одеяние, балахон, помеченный особыми символами (см. рис. 85).

Спереди и сзади на санбенито кающегося был нашит крест святого Андрея. На балахонах нераскаянных монахи-художники, давая волю воображению, рисовали чертей и сцены ада, как бы предвосхищая место посмертного назначения грешника.

Процессия священников, солдат, городских чиновников и приговоренных прибывала на городскую площадь. Церемония обычно начиналась с общего провозглашения веры. Сохранилось письмо от испанского корреспондента Фуггеров, где он сообщает об одном таком аутодафе, состоявшемся в Севилье в воскресенье 3 мая 1579 года. Там было 38 осужденных, чьи преступления колебались между обыденными и тяжкими, причем наказания также различались по степеням. Луис Морено, крещеный мавр, пытавшийся бежать в Берберию (Северная Африка), предположительно чтобы соединиться со своими родными, «был приговорен к санбенито и четырем годам заключения. Там его должны будут наставлять правилам веры, и он получит 100 ударов розгой». Раб-негр получил два года тюрьмы за то, что отрицал чудеса Христовы. Богохульнику прокололи язык, остальных подвергли бичеванию или отправили на галеры. Страшный приговор к смерти сожжением у столба приберегали для самых тяжких преступлений. Но в то майское воскресенье толпу развлекли зрелищем лишь одного человеческого существа, корчащегося в адских муках. Это был некий «Орбиан, уроженец Фландрии, переплетчик, тридцати лет от роду. Он сжег несколько разных картин с изображением Господа нашего Иисуса Христа и полностью отдал свою веру учению Лютера». К нему могли проявить милосердие и удавить его, прежде чем разожгут костер, если бы он покаялся, хотя бы под конец, но он эту милость отверг. Наказание 38 осужденных, должно быть, заняло большую часть воскресного дня, потому что заканчивается письмо идущим от сердца возгласом: «Vale! Как я рад, что это закончилось!»

Глава 7 Мир учености. Книгопечатание

Книгопечатание явилось миру полностью готовым именно в тот момент, когда в нем возникла потребность. Оно стало результатом, а не причиной интеллектуального брожения в Европе, однако без него это брожение так и осталось бы уделом ограниченного круга людей, живущих и работающих изолированными группами. До этого изобретения все книги в мире переписывали от руки. В каждом центре учености, при каждом дворе имелась целая армия переписчиков, и текст, признанный ценным, обязательно воспроизводился в сотнях копий. Однако никакого общего плана в деле переписывания рукописей не существовало: ученый, пожелавший иметь данный манускрипт, должен был отыскать его копию, затем поручить переписчику повторить ее и оплатить ему десятки часов, которые тот проведет, исполняя заказ. Возможность ошибки из-за невежества или небрежности переписчиков возрастала с каждым экземпляром, так что в конце концов возникла отдельная проблема — установить правильный исходный текст. Великие произведения вроде Библии сберегались тем, что всегда находился человек, желающий иметь собственный экземпляр. А вот сочинения людей неизвестных ограничивались несколькими копиями, имевшими хождение среди друзей и пропадавшими на время или навсегда, после того как первый интерес к ним угасал. В результате авторы вновь и вновь возвращались к проблемам, уже решенным другими людьми в дальних странах или в стародавние времена. Книгопечатание открыло средство общения, подобного которому ранее не бывало. Труды избранных становились доступны многим, и среди этих многих находились те, кто продолжал их труд далее, делая еще один шаг по дороге познания и в свою очередь публиковал свои результаты для еще более широкой аудитории.

Споры об истинном изобретателе книгопечатания стары, как оно само. В 1499 году летописец из Кельна уверенно заявляет, что это работа «бюргера из Майнца, рожденного в Страсбурге, по имени Юнкер Иоганн Гутенберг». На летописца яростно напали оппоненты, стремившиеся перехватить эту честь для своей страны, но все имеющиеся свидетельства подтверждают его правоту. Гутенберг родился где-то между 1394-м и 1399 годами. Примечательно, что большая часть информации о нем почерпнута из судебных исков. В 1439 году его привлекли к суду братья человека, который был его партнером, но умер, так и не увидев результатов совместных трудов. Братья стремились заполучить подробности «секретного процесса», над которым работали партнеры. Их иск провалился, однако именно в нем мы находим указания на начало книгопечатания в Европе.