Эпос хищника. Сборник

– Нет, так не пойдет. Вот что - надо перечислить в фонд мира! Или в детский дом. Детям Чернобыля, ветеранам, мало ли фондов?

– Ты хочешь чтобы я написал в договоре "программу модуля выполнил фонд мира"?
– произнес Михалыч с мягкой иронией.

– Действительно, не получается.
– огорчился я.

– Можно оформить на меня, а я потом перечислю, но ведь ты наверно…

– Мне не доверяешь.
– закончил я фразу.
– И есть тому причины.

Я снова потянулся к аппарату и набрал номер Глеба. Долго никто не снимал трубку, наконец раздался раздраженный голос Баранова.

– Ало? Ало?

– Чего ты кричишь, это Аркадий.

– Какой?
– растерялся Баранов.

– Никакой. Галкин. Где Глеб?

– Никого нет, пятница, Глеб на даче, я тут… мы… слушай, а я думал ты уже… это…

– Нет пока. А с кем ты там? Есть кто-нибудь из наших?
– не хотелось отдавать деньги Баранову.

– Ну ты ее не знаешь… - замялся Баранов.

– Хорошо.
– я решился, - Паспорт у тебя с собой?

– А что? Ты не мог бы перезвонить попозже, просто я сейчас никуда не могу…

Я кивнул неподвижно стоящему Михалычу: "пишите: Баранов".

– Бросай все, тебе деньги нужны? Шестьсот? На халяву?

– Да!
– тут же вскинулся Баранов, - Ты мне в наследство что ли?

– Ну типа того. Хватай паспорт, пиши адрес, тебя встретит Михаил Германович с ведомостью. Михаил Германович - запомнил? Нет, меня там не будет, я там уже насиделся выше крыши. Ну пока. И проверь там все внимательно.

Я встал и повернулся к Михалычу.

– Прощайте, Михаил Германович.

– Зря ты так, Аркашенька.

– Не зря.

– А кто такой Баранов?

– О, это такой Баранов, которого обмануть как меня никому не удастся.

– Аркашенька, но так получилось…

Михалыч стоял передо мной весь красный, низенький, взгляд в пол, как провинившийся школьник. Мне стало его жалко.

– Поверьте, я не обижаюсь, я сам виноват. Пойду я, Михаил Германович. Если что - я сегодня вечером еще дома, телефон у вас записан.

– Стой, а модуль мы с Барановым что ли будем тестировать?

– С Барановым?
– я усмехнулся, - Попробуйте. Но лучше с Лосевым. Модуль работает, я свое дело сделал полностью, прощайте.
– и я вышел на улицу.

* * *

– Ты позоришь нашу семью!
– кричал отец, расхаживая вдоль окна по своему обыкновению.

– Интересно чем?

– Почему ты еще здесь? Что о нас скажут соседи, что мы сына эксплуатируем после смерти как Сталин заключенных на Беломорканале?

– Я прощаюсь с миром, имею право.

– Похороны были почти неделю назад!

– Это мое личное дело и никого не касается.

– Касается! Ты мой сын, и я хочу чтобы мой сын умер человеком а не блудил нежильцом по свету!

– Имею право прощаться столько, столько хочу.

– А по-моему ты вообще не собираешься уходить, так?
– отец прищурился.

Терпение мое лопнуло.

– А ты наверно всю жизнь мечтал о моей смерти, так? Никак не дождешься!

– Не смей со мной разговаривать в таком тоне!

– закричал отец.

В комнату вошла мать.

– Себастьян, я тебя прошу, мы же договаривались без этих криков! У нас же такая слышимость! Соседи уже все знают!

– Разговаривай сама!
– бросил отец и вышел из комнаты.

– Сынок, пойми… - мама говорила медленно, выбирая слова поточнее, - пойми отца. Он не хочет тебе зла, он просто пытается объяснить что так принято. Мы ведь живем в обществе. Есть нормы, правила, традиции. Почему ты делаешь все не как у людей? На похоронах куда-то убежал…

– Мам, мы же договорились об этом не вспоминать. Об этом мы ругались вчера весь вечер, сегодня утро.

– Хорошо, я не об этом. Скажи, ты действительно не хочешь уходить?

– А вы все так хотите чтобы я скорее ушел?

– Ничего ты не понимаешь… - она устало опустилась на диван, на секунду прижала к глазам платок и продолжила с надрывом, - Да я бы жизнь отдала за тебя! Если бы мне сейчас предложили сделать так, чтобы ты был жив, я бы… - голос ее дрогнул, она комкала в руке платок.

– Да уйду я, уйду, никуда не денусь. Зачем же вы меня подгоняете? Через неделю меня здесь точно не будет, что вы волнуетесь?

– Еще целую неделю?
– она оторвала от глаз платок и изумленно уставилась на меня.

– Да почему бы и нет?

– Сынок… Ну пойми же ты - ведь ничего тут нельзя сделать, тебя не вернуть. И ты только травишь душу мне, себе, Юле…

– Хорошо я больше не приду. Поеду за город, поброжу пару дней по лесу и уйду. Я всегда любил бродить по лесу…

– Но почему у тебя все не как у людей? Есть ведь обычай - нежилец уходит в день поминок, ну или на следующий день. Меня соседи спрашивают, а что я им отвечу? Я не гоню тебя, и если бы была хоть надежда, хоть… - она снова заплакала.

– Прощай.
– сухо сказал я, встал, и вышел из дома.

На улице шел дождь, я оглянулся - идти было некуда. И мне вдруг захотелось попасть туда, на бульвар, где я сидел неделю назад на лавке под каштаном. Я сел в метро и вскоре снова выходил под дождь в центре города.

Я перешел улицу, завернул за угол и вдруг остолбенел, нос к носу столкнувшись с Юлькой. Она шла под одним зонтиком с Григорием, и тот нежно держал ее под руку. Юлька жутко смутилась.

– Привет.
– сказал я растерянно.
– И тебе привет, Григорий.

Юлька явно не знала куда деваться, да и Григорий как-то смущенно шмыгал носом. Гораздо более смущенно, чем шмыгает носом работник конторы, направляясь к метро с одной из сотрудниц.

– Значит ты уже с Григорием погуливаешь?
– спросил я.

Юлька промолчала, и я понял что попал в точку.

– Молодец ты, Юленька, нечего сказать. Могла бы подождать пока я уйду. И ты тоже хорош.
– повернулся я к Григорию.

– А чего ты не уходишь-то?
– смущенно пробасил тот, разглядывая носки своих лакированных ботинок.