Эпос хищника. Сборник

– Да какое ваше собачье дело?
– взорвался я.
– Можно недельку после похорон подождать, а потом трахаться с кем попало? А, воробышек?

– А что мне теперь, жизнь ломать? До старости в трауре ходить?
– вспыхнула Юлька.

– Да ты просто сука!

– Да пошел ты знаешь куда? Мы с Григорием последние два месяца и так неплохо без тебя обходились…

Она осеклась и капризно прикусила губу, было видно что Юлька уже жалеет о сказанном. На меня она старалась не смотреть. И я вдруг вспомнил все эти "сегодня я занята", "на работу за мной не заезжай", "поеду к подруге на дачу" - и понял что она сказала правду. Григорий молчал, по-прежнему уткнув взгляд в землю.

– Ну а ты что скажешь, Гриша?
– я перевел взгляд на него.

Я ждал, что он сейчас пробасит что-нибудь в своей развязной манере, и тогда я врежу по этой наглой роже, по тупому бритому подбородку, искалечу, выбью зубы, чтоб хоть кто-то в этом мире запомнил меня надолго. Но Григорий молчал, не поднимая взгляда. Наверно ему сейчас действительно было неловко и стыдно. Я приглушил в себе злобу и сделал шаг в сторону:

– Проходите, не толпитесь, людишки добрые. Жить вам поживать, да добра наживать. Долго и счастливо. И умереть в один день.

Юлька и Григорий, как по команде, двинулись вперед и быстро завернули за угол.

Я дошел до бульвара и сел на скамейку под каштаном. Листья уже распустились, и теперь в вышине покачивались белые цветочные свечки. Дождь лил не переставая - нудный и мелкий, и казалось насквозь пронизывал душу своими тупыми иголками. Неподалеку возле луже плескались двое ребятишек - они зачем-то кидали туда кирпич, вынимали и кидали снова. Этот мир был чужой, я больше не был его частью, и теперь вдруг понял это. Я уже не чувствовал за плечами груз неоконченных дел и недовыполненных обещаний. Не я должен был вставить тете Лиде стекло, и не моего паяльника ждал на антресолях наш сломанный телефон с определителем номера. Не моя сессия заваливалась, и не я клялся вернуться к маленькому карельскому озерку, чтобы пройти тот перекат на байдарке, а не на катамаране. Не я мечтал когда-нибудь побывать в Париже, это кто-то другой не успел там побывать. Этот мир был чужой, созданный для других людей, здесь не было ничего моего, и даже желание еще раз поднять голову и взглянуть в последний раз на цветущий каштан и летящие дождевые капли - это было не мое желание.

– Смотри, кажется нежилец.
– донесся до меня издалека голос одного из мальчишек.
– Тикаем отсюда?

Не на что было решаться - все было решено заранее и решено не мной. Я закрыл глаза.

Сиреневый коридор появился сразу и заполнил все пространство вокруг. Он дернулся вперед - как бы недоверчиво поначалу, сомневаясь, надолго ли я сюда заглянул, но затем осмелел, и его стенки двинулись навстречу, все ускоряясь. И я размывался по стенкам, пропадая, и последней моей мыслью было: зря не оставил плащ дома, пропадет.

Коридор извивался и раздавался вширь, мерцая всеми переливами света вдали, я прикипал взглядом к этому свету, несся к нему, и наконец влетел в огненное озеро, вылетел из коридора и полетел все выше и выше. Коридора больше не было, он остался внизу, я сам был этим коридором, коридором нежильцов. Сквозь меня летел в бесконечность со связкой гранат Николай Филозов, сквозь меня на далекие океанские огни Перл-Харбор падали японские самолеты, и я был пилотом-камикадзе в каждом из них. Сквозь меня летел Земной шар и Вселенная, я сам был всем этим миром, каждой его песчинкой и каждой бактерией. Я вел грузовик, а рядом со мной сидел я, и в кузове лежал я в виде двух компьютеров. И навстречу мне летел я, который был КАМАЗом и его водителем. Я был землей внизу и небом наверху, я был Вселенной. И я столкнулся сам с собой. Это ведь так просто - я и есть весь этот мир. Я - Вселенная. И в том числе Аркадий Галкин. Как частный случай себя. Я открыл глаза.

* * *

Фон был нечеткий, белый, но сумрачный. Где-то на грани углового зрения что-то маячило, размываясь. Какой-то рычаг или башня. Тела я не чувствовал, но мог открывать и закрывать глаза. Где-то за мной по-прежнему оставалось жерло сиреневого коридора, я чувствовал его, но уверенно держался наверху. Затем постепенно вокруг появилась резкость и башня оказалась всего-навсего серым штативом больничной капельницы.

– Он приходит в себя.
– сказала женщина в белом халате и склонилась надо мной.

Я хотел что-то сказать, но не мог открыть рта. Прошло несколько минут, я чувствовал что рядом по-прежнему есть люди, и сделал еще одну попытку заговорить. На этот раз попытка удалась.

– Где я?

– Тише, тише!
– тут же шепотом отозвалась женщина и склонилась надо мной.

Я узнал ее - это была медсестра Светлана, которую я видел две недели назад в операционной.

– Где я?

– Нельзя разговаривать! Вы в больнице, вчера вечером попали в аварию, вас прооперировали, все цело, все будет хорошо. Разговаривать нельзя.

– Вчера? В другую аварию?

– Вам все расскажут, не надо разговаривать.

– Но я же умер?

– Кто вам сказал такую глупость?

– Умер и ходил как нежилец.

– Как кто? Куда ходил?

– Значит у меня были эти… комические галлюцинации?

– Комические? Смешные что ли?

– Нет от слова "кома".

– Ну тогда уж правильнее будет "коматозные". Хотя такого термина нет. Но не волнуйтесь, во время клинической смерти мерещится многое.

– Клиническая смерть - это ведь смерть в клинике, так? А смерть духовного тела?

– Вот вы поправитесь и нам расскажите. А то те, кто из комы вышел, не любят ничего рассказывать. Но пока не надо разговаривать.

Я замолчал, осмысливая услышанное.

– Постойте, но ведь вы были в операционной? Вас же зовут Светлана?

– Светлана.
– мельком удивилась она и, судя по голосу, куда-то обернулась.
– Надюшка, спустись, сообщи родственникам, что больной уже пришел в сознание. А то с ночи сидят, ждут.

– А что за родственники?

– Мама пришла, девушка молодая, Юля, звонил э-э-э… Михаил Германович кажется - это ваш отец? Но мы в реанимацию никого не пустим. А когда вас через пару дней переведут в обычную палату - там уже как врач скажет.

– Мама, Юля, Михаил Германович… - повторил я шепотом.
– Знаете что?

– Что? Передать что-то?
– Светлана склонилась надо мной.

– Передайте. Передайте им: проходите, не толпитесь, людишки добрые!

Я закрыл глаза и расслабил невидимые мышцы души, удерживавшие меня над воронкой сиреневого коридора. И полетел вниз. Вниз, в полную темноту.

– Так, что такое? Подожди, стой! Доктор! Доктор!! Товарищ Скворцов!!! Сюда! Больному плохо! Мы теряем его!

Я уже не слышал - я падал все глубже и глубже, в полную темноту.

 Москва, 1998

 10 апреля - 28 июня

ГЛЕБ АЛЬТШИФТЕР

Я подошел к двери и постучал. Молодой, немного клетчатый голос меланхолично ответил "войдите". Я осторожно вошел и огляделся. Комната больше напоминала медицинский кабинет, чем гостинную или бассейн, в углу сидел белый топчан, накрытый соленой клеенкой, у окна стоял стол в окружении спящих кактусов, на стене висел календарь на несуществующий год, рядом стыдливо ютился шкаф с книгами и почему-то детскими игрушками. За столом сидел человек в холодном пиджаке, в больших тусклых очках. Я навел на него взгляд и кликнул левым глазом, но информации не оказалось.