Еще одна блондинка
Шрифт:
– Попался, граф!
А в следующий момент произошло то, что бывает в жизни сплошь и рядом. Разум опоздал. Чувства пришли к финишу первыми.
Синеглазый мужчина крепко сжал девушку в объятиях и с глухим стоном боли и отчаяния впился в ее изумленно раскрывшиеся губы.
Это не было дружеским, отеческим, шутливым или каким бы то ни было еще поцелуем. Честно говоря, больше всего это походило на самоубийство. Обреченный и сгорающий в огне собственной страсти, Джон целовал Жюльетту в первый и последний раз в своей жизни. Он знал это с первого мгновения, но сделать ничего не мог. Сейчас девочка испугается, и
И ничего подобного не случилось. Более того, куда-то исчезла девочка. В объятиях Джона восхитительными изгибами и загадочными поворотами таяло в сладкой неге тело Женщины, прекрасной, мудрой, умелой, обольстительной, желанной и желающей. Прошел первый миг удивления и бездействия, и Жюли ответила на его поцелуй с такой страстью, с таким жаром, что он немедленно потерял остатки разума.
Теперь он целовал ее шею, плечи, глаза, щеки, а потом оказалось, что его губы ласкают ее соски, и она уже почти полностью раздета, а на нем самом нет рубашки, и кровь его гудит, выпевая грозную и древнюю песнь, зажигающую пламя под стиснутыми веками и расплавляющую тела, как жидкое золото...
Он остановился за секунду до Конца Света. Словно на всем скаку поднял над пропастью на дыбы упряжку взбесившихся коней. Почти отшвырнул от себя тяжело дышавшую Жюли, и что-то внутри его тела отозвалось мучительным стоном.
– Прости меня... Слышишь, прости... Только не уходи... Это безумие... Я виноват, только не уходи...
– Джон...
– Девочка, прости! Я не должен был... Господи, за что... Прости меня, девочка...
– Джон!
– Я больше не взгляну на тебя, клянусь. Я уеду из замка. Прошу тебя, прости...
Жюли до крови закусила губу, стоя на коленях в песке, почти голая, в расстегнутых джинсах, без футболки, прижимающая руки к бешено вздымающейся груди с напряженными, болезненно чувствительными сосками. Поцелуи Джона еще не остыли на ее коже, но он уже был далеко, за тысячу лет и миль от нее.
Огромный, смуглый, широкоплечий красавец стонал раненым зверем, скорчившись в двух шагах от нее, и переливались на мощной спине шары мускулов, огромные кулаки били землю, словно вымещая на ней всю боль, которая рвалась с губ мужчины, добровольно отказавшегося от любви в эту минуту....
– Прости меня, маленькая... Прости... Только не уходи... Я уйду... Ты не уходи... Это твой дом... Ты – жизнь. Ты – свет. Я оказался ненастоящим. Игрушечные победы. Смешные поражения. Это твой дом. Прости...
Она потянулась к нему, трясясь от ужаса, но полная решимости остановить этот страшный сухой плач, этот звериный стон, который так не вязался с привычным обликом графа Джона Ормонда... Впрочем, привычному сегодня пришел конец. Навсегда.
Он шарахнулся от ее прикосновения, точно она прижгла его раскаленным железом. Стремительно поднялся, подхватил рубашку и ушел, не оглядываясь.
Жюли бездумно провела рукой по опухшим и саднившим губам. На руке осталась кровь. И ее вкус на языке.
Она медленно подобрала футболку, натянула ее, морщась, словно от боли. Негнущимися пальцами застегнула джинсы. Поднялась и пошла к замку. Почти у самой лестницы криво ухмыльнулась, хлопнула себя по лбу и развернулась на сто восемьдесят градусов.
Она туда не пойдет, хоть вы ее убейте. Не сейчас.
Чуть позже. Когда утихнет боль в груди. Когда разорвется наконец это проклятое сердце. Когда она сможет осмыслить то, что с ней сейчас произошло. Назвать вещи своими именами.Ее только что оттолкнул человек, в которого она влюбилась без памяти. Единственный мужчина, которому она была готова добровольно сдаться в рабство.
Бедная, глупая Жюльетта Арно!
Гортензия Ормонд с недоумением посмотрела на Джеймса Бигелоу. Так могла бы посмотреть Клеопатра на раба, сообщившего ей, что у нее сегодня вид так себе.
– Что вы сказали, юный Джеймс? КАКИЕ звуки доносятся из комнаты моего племянника?
– Странные, миледи...
– Интересно. Что же это за звуки? Виолончели? Волынки? И почему вы берете на себя смелость упоминать о них?
– Миледи, я очень извиняюсь, но... Это рыдания.
– Чьи?!
– Ну... вероятно... мистера Джона, миледи. Это же его комната.
Гортензия с раздражением отодвинула тарелку с беконом и забарабанила пальцами по столу.
– Джеймс, в последнее время мне не нравится ваше состояние. Вы, голубчик, приехали из Лондона совершенно издерганным. Надо бы попросить доктора осмотреть вас. Звуковые галлюцинации...
– Миледи, я очень извиняюсь, но это не галци... не глюки, короче! Я хотел позвать мистера Джона завтракать, подошел к двери, а из-за нее – рыдания. Такие... глуховатые. Мужские. Согласитесь, какой мужчина может рыдать в комнате мистера Джона? Вы бы пошли, послушали...
Гортензия поднялась из-за стола и решительно направилась к дверям. В этот момент из коридора выплыл Бигелоу-старший.
– Миледи, звонила мисс Уайт. Она приедет сегодня шестичасовым поездом.
– Еще лучше! Только ее здесь и не хватало.
– Кроме того, осмелюсь доложить, мисс Жюли видели бегущей по лугу в сторону леса.
– Какого леса?! До него же пять с лишним миль!
– Ее видел мальчишка Джонса, миледи. Он ехал на велосипеде из деревни, чтобы передать в замок утренние телеграммы...
– Короче, Бигелоу!
– Мисс Жюли пробежала мимо, вся в слезах и босая.
– Очень интересно. Что за дом такой, все с утра в слезах. Бигелоу, позовите, пожалуйста, мистера Джона завтракать.
– Он просил передать, что не будет завтракать, миледи.
– Почему? То есть... я хотела спросить, с ним все в порядке?
– Боюсь, что нет, миледи. У его сиятельства был очень странный голос. Такой, я бы сказал, трагический. И глухой.
Гортензия мрачно посмотрела по сторонам.
– Ничего не понимаю. В такую рань – и уже все расстроены. Когда успели? Бигелоу, отнесите завтрак в комнату к его сиятельству. Скажите ему, что мисс Жюли убежала в лес босиком. Он опекун, пусть сделает что-нибудь. И принесите мне свежий кофе, этот остыл.
– Слушаю, миледи.
Через пять минут, когда Гортензия Ормонд поднесла к губам чашку с кофе, за дверями столовой раздался грохот и звук очень торопливых шагов. Хлопнула входная дверь. Заинтригованная леди подскочила к окну и увидела, что ее племянник, граф Лейстерский, бегом удаляется от замка в сторону леса. Примечательным являлось то, что граф Лейстерский был босиком. Леди Гортензия возмущенно фыркнула и посмотрела на Снорри Стурлуссона, который ответил ей кротким взглядом.