Если только ты

В моём горле будто встал ком. Не знаю, почему. Почему такое ощущение, будто это ощущается как тиски на сердце и как идеальное объятие— крепкое, сжимающее, тесное. Почему, когда я беру руку Себастьяна, и он дёргает меня вверх, я испытываю прилив чего-то успокаивающего и безопасного.

— Глубокий вдох, — говорит Юваль. — Мы выполним приветствие солнцу, используя дыхание удджайи. Вы знаете приветствие солнцу?

Мы оба киваем.

— Я по ходу буду модифицировать позы, которые создают нагрузку на ногу, хорошо? — говорит Юваль Себу.

Себ качает головой.

— Я смогу выполнить и классическую последовательность. Мне надо подвигать лодыжкой. Она кажется пи**ец какой затёкшей.

Юваль, похоже, нервничает, но под очарованием улыбки Себа сдаётся.

— Что ж, пожалуйста, будь осторожен, — сначала подняв ладони к груди, он выпрямляет руки над головой. — Помните, вдох через нос, выдох через нос. Если дыхание становится стонами, оханьем, вздохами, матом, выпускайте это. Просто выпускайте всё.

Я поднимаю руки, чувствуя, как раскрывается моя грудь и обостряется ноющая боль в сердце. Мои глаза щиплет от подступающих слёз. Я смаргиваю их, затем сгибаюсь, и мой нос задевает колени. Дыхание застревает в горле, когда я приподнимаюсь наполовину. Застрявшее дыхание превращается в стон, когда я склоняюсь обратно.

Опять наполовину приподнявшись, я открываю глаза и пытаюсь сморгнуть слёзы, затем оказываюсь лицом к лицу с Себастьяном, чьё лицо исказилось чем-то свирепым.

Я смаргиваю наворачивающиеся слёзы, опускаясь в полную планку.

— Бл*дь, — бормочет он, стискивая зубы, когда из полной планки мы переходим в низкую.

— Вот так, — говорит Юваль. — Выпустите это. Теперь кобра.

Мы оба приподнимаемся, выпрямляя руки и выгибая груди. Наши лица слишком близки, когда мы вдыхаем, наполняя лёгкие.

Взгляд Себастьяна бродит по мне, и он хрипло выдыхает, когда мы переходим обратно в планку, затем в собаку мордой вниз и в позу наклона. Моё дыхание становится более хриплым, ком в горле увеличивается, когда я выпрямляю позвоночник и встаю в полный рост.

Выпрямляясь, я прикладываю такие усилия по сдерживанию слёз, что дышать уже почти невозможно. И это, осознаю я, прямо противоречит самой цели агрессивной йоги, но, как я и говорила Себу, перемены — это проще сказать, чем сделать. Я ненавижу плакать. Я ненавижу ощущение, когда во мне будто ломается дамба, ощущение потери контроля, которое так знакомо по подростковому периоду, наплыв таких интенсивных эмоций, что я ужасно боюсь в них утонуть.

Я не научилась, как испытывать необходимые мне эмоции, не боясь, что они поглотят меня полностью. Но прямо сейчас у меня нет выбора, если только я не хочу потерять сознание от нехватки кислорода.

На следующем выдохе я поднимаю руки над головой и стону одно-единственное «Бл****дь».

Руки Себастьяна высоко подняты, его собственное «Бл****дь» лишь немного отстаёт от моего. Его звуки, в отличие от моего полного ярости крика, болезненные, измождённые, опустошённые. И всё же знание, что он здесь, что этот холодный отстранённый мужчина тоже что-то чувствует, признаёт это с уязвимой усталостью в голосе, помогает мне почувствовать себя намного менее одинокой, менее боящейся простонать очередное ругательство, когда я сгибаюсь в наклоне.

Юваль прибавил громкость музыки, её темп нарастает. Моё сердце гулко стучит в ушах. У меня такое чувство, будто десять лет боли собрались под моими рёбрами, и если я не выкричу их, то они раздавят меня.

— Дышите глубоко, — напоминают нам обоим.

Я слышу сильный вдох Себастьяна, его выдох со стоном, когда мы наполовину поднимаемся, наши лица снова близко, глаза встречаются.

Его взгляд изучает мой с такой интенсивностью, которая может оказаться заботой, исказившей его черты. Мне кажется, будто он видит всё, что я вот-вот выкрикну, когда я втягиваю воздух и выпрямляюсь, поднимая руки вверх.

Звук, которого я никогда прежде не издавала, надломленный животный вой вырывается у меня, когда моя грудь распрямляется. Давление в груди, ком в горле, всё это рассеивается, когда я ору, а грохочущая музыка эхом разносится по комнате и поглощает мои звуки.

Когда меня покидают последние струйки воздуха, я сиплю, втягивая вдох. Снова сипло вдыхаю.

Я кричу. Сильно.

Затем я валюсь на пол…

Ну, валилась. Но теперь я падаю в объятия. Худощавые потные руки обвились вокруг меня, прижимая к поджарой потной груди.

Боже, он приятно пахнет. Как вчера после душа, только сильнее. Как сосновая хвоя, покрытая прохладным чистым снегом, как поцелованные инеем листья шалфея, растёртые между пальцами. Я утыкаюсь носом в его шею, когда у меня вырывается очередное рыдание, и цепляюсь за его майку, сжимая влажную ткань в кулаках.

Музыка такая громкая, пульсирует в моём теле, и всё же я слышу лишь стук пульса Себастьяна на его шее у моего уха, и размеренное поднимание и опадание его груди, пока он прижимает меня к себе.

Я зажмуриваюсь, чувствуя так много, знакомый прилив интенсивных эмоций, поток мыслей. Но они не затапливают меня, не застревают в горле и не заполняют лёгкие будто цемент. Вместо этого каждый вдох даётся легче, каждое новое рыдание получается тише.

Я не знаю, как долго мы так стоим, но в какой-то момент по негласному согласию наши хватки разжимаются, и мы отстраняемся.

Я медленно поднимаю взгляд на Себастьяна и встречаюсь с его глазами. Я раскрасневшаяся и потная, и я не сомневаюсь, что моё лицо пошло пятнами от плача. Мне абсолютно пофиг. Он видел, как я рыдаю в голос. Он обнимал меня, пока я брала себя в руки. Моя покрасневшая от нагрузки кожа и заплаканное лицо — самые наименьшие из моих недостатков в данный момент.

— Серьёзно, Сигрид, — шепчет он с широко раскрытыми глазами. — Тебе не стоило так стараться, рекламируя агрессивную йогу.

Я моргаю, закусив губу.

Уголок его рта приподнимается в слабой, неуверенной улыбке.

— Я просто шучу, — говорит он, и его глаза обеспокоенно напрягаются. — Зигги, я не серьёзно, я просто пытался тебя…

У меня вырывается смех, резкий и гортанный. Я сгибаюсь пополам, одной ладонью хватаясь за его руку для опоры, и хохочу ещё сильнее, пока радостная легкость бурлит в моём теле.

— Ты такой засранец, — гогочу я, вытирая глаза.

— Ну, теперь ты сообразила, — бормочет Себастьян, беря меня за локоть и привлекая обратно в свои объятия. Он кладёт ладонь на мою потную шею сзади и нежно сжимает. — Я знаю, что плач — это хорошо, что тебе это было нужно. Я просто эгоистично… — он тяжело выдыхает. — Я просто больше не мог терпеть. Так что вместо этого я попытался — весьма неудачно, очевидно — тебя рассмешить.

У меня вырывается очередной взрыв хохота, когда я роняю голову на его плечо.