Если только ты

— Тебе это показалось бы заманчивым по тем же причинам?

Буквально несколько дней назад я бы высмеял эту идею, отпустил какой-то мудацкий комментарий.

Но что-то в том, как Зигги смотрит на меня при этом вопросе, пока мягкое утреннее солнце освещает эти яркие зелёные глаза, заставляет меня сделать паузу, обдумать. Странно, но общение в компании, не сводящееся к блестящему пузырю тщеславия, кажется почти… заманчивым.

Особенно если там будет Зигги. Из-за неё мои лодыжки все будут в синяках, и у неё раздражающая привычка подвергать меня психоанализу, но она также… Как я могу описать, каково это — делить пространство и время, хоть чуточку дружбы с тем, кто настолько лучше меня и не заставляет меня чувствовать себя дерьмово из-за этого?

Это… как глоток воды в пересохшее горло, глоток воздуха после слишком долгого ныряния… доза милосердия, противоречащая здравому смыслу.

И я не могу от этого отказаться.

Кроме того, друзья ведь делятся такими вещами друг с другом, приглашают друг друга на занятия, которые им нравятся, не так ли?

— Может быть, — наконец, отвечаю я. — Это как минимум может немножко улучшить мой образ.

Зигги наклоняет голову из стороны в сторону.

— Может быть. Но мы же не можем это транслировать. Помни: это секретный клуб.

— Самый несекретный секретный клуб, — напоминаю я ей. — Как бы там ни было, мой имидж нуждается во всей помощи, какую только можно получить, даже если это в формате слухов. В кои-то веки это будут позитивные слухи.

— Ну, тогда тебе стоит прийти. Это очень весело. Но сначала тебе нужно заучить любимые строки из Шекспира, а затем продекламировать их перед минимум двумя членами. Если сделаешь это искренне и докажешь, что у тебя хорошие намерения в отношении группы, то тебя примут.

Я барабаню пальцами по столу.

— Это несложно.

Она кажется удивлённой.

— Правда?

— Ты смотришь на главного сердцееда художественного чтения «Ромео и Джульетты» в моём десятом классе.

— Вау… я нахожусь в обществе образчика школьного театрального величия.

Я поднимаю воду в жесте тоста, затем отпиваю немного.

Зигги подпирает подбородок ладонью, и в уголках её губ пролегают игривые танцующие морщинки.

— Готова поспорить, ты был хорош. В конце концов, у тебя есть склонности к драматизму.

— Ой, отъе*ись…

— Карбункул! — шипит она, предостерегающе выпучив глаза. — Себастьян, ну и грязный у тебя рот!

У меня вырывается гортанный хохот. Я понятия не имею, почему это меня забавляет — то ли дело в очаровательности её упрёка, то ли в абсурдности елизаветинского ругательства в мой адрес, то ли и то, и другое. Я утыкаюсь лицом в ладони и хохочу так, что трясутся плечи.

Смех Зигги застревает в её горле, будто она пытается его сдержать.

— Это не смешно. У тебя очень серьёзная проблема с матом, Готье.

Я сдавленно сиплю от хохота. Смех Зигги вырывается из неё как фейерверк, сплошь искры и дымок.

Затем наш официант останавливается у столика и обрывает момент. Его взгляд мгновенно устремляется к Зигги. По мне проносится раздражение, пока я наблюдаю, как он смотрит на её ослепительную улыбку и румянец на щеках от хохота.

Я громко прочищаю горло, отчего официант дёргается. Он смотрит в мою сторону, но лишь на мгновение, затем снова сосредотачивается на Зигги, сообщая ей блюда дня и отвечая на её вопросы.

Зигги прикусывает губу, размышляя и глядя в меню.

— Думаю, я возьму клубнично-банановый смузи и ещё… омлет с ветчиной и сыром. О, и можно мне двойную порцию сыра, пожалуйста? Спасибо. Подождите! Простите. И черничный маффин. Звучит вкусно. Спасибо, — она передаёт меню, затем поворачивается ко мне и улыбается.

Где-то в процессе нашего хохота то тянущее ощущение от её плача испарилось. Глядя на неё теперь, я чувствую что-то новое, и место для этого появилось лишь с тех пор, как я проматерился на протяжении йоги вместе с ней в пространстве, которое казалось достаточно большим и реальным, чтобы выдержать мой бардак. С тех пор, как я рассказал ей такие вещи, будучи уверенным, что это разрушит даже подобие этой дружбы. С тех пор, как я хохотал в такой манере, в которой не смеялся уже очень долго.

Это нечто новое, тяжёлое и тёплое, распространяется по мне, желая… Как там она сказала вчера? Питательности. Чего-то насыщающего, напитывающего.

Чего-то хорошего.

Я медленно поднимаю меню, просматривая его свежим взглядом.

Затем я с глубинным удовлетворением наблюдаю, как на лице Зигги отображается удивление, когда я говорю официанту:

— Я буду то же, что и она, только маффин и смузи не ягодные, а шоколадные.

На сей раз Зигги не приходится напоминать мне. Протягивая официанту свое меню, я с улыбкой добавляю:

— Пожалуйста.

***

— Ты не будешь провожать меня до дома, — говорит Зигги, и двигатель моей машины пощёлкивает, остывая в гараже.

— Почему нет, чёрт возьми?

Она вскидывает брови.

— Сигрид, я сказал «чёрт» в приватной обстановке собственного дома. Расслабься.

— Но это привычка, Себастьян, и ты пытаешься от неё избавиться.

— «Делаю вид», что избавляюсь, — напоминаю я ей.

Зигги устало вздыхает.

Это заставляет меня задаться вопросом, как скоро моя упрямая неподатливость оттолкнёт её, заставит понять, что я не заслуживаю даже фальшивой дружбы.

— День же, — говорит она, открывая дверцу со своей стороны. — Со мной ничего не случится.

— Откуда ты знаешь?

— Я пешком пришла к тебе вчера вечером и сегодня утром, и ничего, выжила.

Теперь моя очередь вздыхать. Я перебираю свой мозг, ища какое-то оправдание этой стискивающей зубы потребности убедиться, что она безопасно доберётся домой. Я не должен нуждаться в этом. Но нуждаюсь.

Это потому что она дорога Рену. Потому что будь я проклят, если она не будет в безопасности, пока она со мной — в безопасности от меня, от мира, от всего, что может ей навредить. Впервые в жизни я решительно настроен пройти через эту ситуацию с безупречным результатом, смочь посмотреть Рену в глаза и сказать своему единственному лучшему другу, что в отношении его сестры у меня были лишь лучшие побуждения, и с ней не случилось ничего неприглядного.

— Себастьян, — голос Зигги выдёргивает меня из мыслей. Я смотрю на неё, стоящую возле водительской дверцы и положившую на ту одну руку. Её волосы почти полностью выбились из косы, огненные пряди обрамляют лицо. Она выглядит такой о*уенно очаровательной, что аж неприлично.

Я хрипло сглатываю.

— Я должен проводить тебя до дома, — говорю я ей. — Потому что… исправившийся Себ сделал бы так.

— Но твоя нога…

— Нах… то есть, забудь про мою ногу. Всё хорошо. Почти не болит.