Если только ты

Лай Паццы заставляет меня дернуться и вынырнуть из своих мыслей. Я замечаю, что Рен с любопытством смотрит на меня с лёгкой улыбкой на лице, а затем тихонько свистит и подзывает Паццу обратно, когда она убегает слишком далеко по песку.

— Итак, — я прочищаю горло. — Одна из причин, по которой я хотела рассказать тебе о нас с Себом, ну, о нашей дружбе — это то, что я в пятницу иду на благотворительную гонку на роликах. С ним. Как его гостья.

Рен часто моргает, явно сбитый с толку.

— Но там будет хаос, Зигги. Ты ненавидишь такие мероприятия… — его голос обрывается, когда он смотрит на меня, изучая выражение моего лица. — Ты… не ненавидишь такие мероприятия?

Я пожимаю плечами.

— Это не идеальная для меня среда, но часть того, с чем я разбиралась с колледжа — это то, как я могу иногда наслаждаться такими хаотичными мероприятиями. Мне нравятся твои товарищи по команде. Мне нравятся дети. Я думаю, это великолепная инициатива. Так что я придумала, как сделать это доступным для меня. Я обо всем позаботилась.

Мой брат смотрит в свою кружку кофе, задумчиво хмурясь.

— Я никогда не приглашал тебя, потому что думал, что ты почувствуешь себя обязанной прийти, или посчитаешь, будто я не знаю, что даётся тебе тяжело…

— Я знаю, — я кладу ладонь на его руку и мягко сжимаю. — Я знаю, что ты хотел как лучше.

Он вздыхает, потирая свои зажмуренные глаза.

— Я сейчас чувствую себя очень паршивым братом.

— Рен, нет, — я отставляю кружку кофе и обнимаю его одной рукой, кладя голову ему на плечо. — Ты изумительный брат. Несколько лет назад я бы правда почувствовала себя так, если бы ты меня пригласил.

— Но люди меняются, — тихо говорит он. — И важно помнить об этом, — он косится в мою сторону, затем опускает голову на мою макушку, и мы оба смотрим на океан, убаюканные его размеренным шумом. — Прости, что я забыл.

Я сглатываю ком в горле и крепче сжимаю его плечо.

— Прости, что я не говорила о своих чувствах. Я учусь. Я стараюсь поступать лучше.

— Я тоже постараюсь быть лучше, — тихо говорит он, затем мгновение спустя добавляет: — Я рад, что ты пойдёшь. Фрэнки будет в восторге.

Я улыбаюсь.

— Мы будем сестричками-с-берушами, — у Фрэнки, как и у меня, аутизм, и ей сложно находиться в оживлённых шумных местах — именно она много лет назад по этой причине познакомила меня с берушами.

Он мягко смеётся.

— Это точно.

Напоследок ещё раз сжав его плечо, я отстраняюсь и устраиваюсь на своём шезлонге, снова обхватив кружку обеими руками. При изменении позы мышца на спине побаливает, и я морщусь.

— Что такое? — спрашивает неизменно наблюдательный Рен.

— О, просто потянула какую-то мышцу спины во время агрессивной йоги. Мы с Себастьяном реально выложились на все сто с чатурангами.

Рен чуть не роняет свою кружку, затем ловит её.

— Фух. Слишком много кофеина, — он ставит кружку на пол рядом с собой. — Итак, ээ, агрессивная йога. Как это было? В смысле, как всё прошло?

Я встречаюсь с ним взглядом, ища на его лице какие-то указания на то, сказал ли ему Себастьян, насколько я расклеилась, но на лице Рена не читается ничего, кроме какого-то странного любопытства.

— Я сказала много матерных слов и выпустила кое-какие подавляемые чувства. Я ещё не переварила всё это, но просто знаю, что приятно было это выпустить.

Рен медленно кивает.

— Понятно. То есть… это, типа, партнёрское занятие? Ну знаешь, где вы делаете позы вместе?

— Да. Ну, вроде как. Мы выполняли одну и ту же последовательность лицом друг к другу. Это была «поддерживающая практика», как выразился Юваль.

Рен тихонько мычит, прикусывая губу, совсем как это делаю я, когда обдумываю что-то, и смотрит на песок и Паццу.

— Вы двое… планируете это повторить?

Я киваю, делая глоток кофе.

— Ага, в эту среду как раз. А почему ты спрашиваешь?

Между нами растягивается небольшая пауза молчания, только пальцы Рена постукивают по подлокотникам шезлонга. Его лоб хмурится.

— Просто интересно.

Глава 12. Себастьян

Плейлист: Dermot Kennedy — Outnumbered

У меня пи**ец как болит живот, и я говорю себе, что это нервозность. Потому что впервые за мою карьеру я реально посещаю один из сопливо-пушистых хорошеньких мероприятий по сбору средств, проводимых нашей командой, и я делаю это будучи трезвым как святой.

Дело не в том, что я не люблю своих товарищей по команде, и не в том, что я не поддерживаю сбор денег на изучение рака у детей. Люблю, поддерживаю. Нет, я не обнимаюсь и не общаюсь с ними, но мы нормально ладим; и втайне я слежу за тем, чтобы хорошая часть моего дохода направлялась на разные филантропические цели… просто я прикладываю усилия для того, чтобы это дерьмо не просочилось.

Потому что если бы я регулярно показывался на таких мероприятиях, если бы я публично сообщал, куда направляются мои деньги, это сместило бы мой подлый имидж в опасно позитивную территорию. А я не могу этого допустить, когда каждый способ налажать показывает моему отчиму, что мне насрать на его неодобрение, и унижает моего отца, который бросил нас с матерью и обладает собственным хоккейным наследием, которое я намереваюсь как можно сильнее запятнать ассоциациями с его никудышным сыном.

Таким был мой план на протяжении многих лет, и я его придерживался. Ну, до недавнего времени, когда понял, что это может стоить мне хоккея. И теперь возникло это странное отклонение, где я слегка выкапываю себя из намеренно вырытой ямы, ровно настолько, чтобы моё место в команде снова стало прочным, а моя хватка на хоккее стала безопасной и надёжной.

Моё появление на этом благотворительном мероприятии команды, нашей ежегодной Роликовой Гонки ради Исследования Детских Видов Рака, должно существенно улучшить мой образ в глазах руководства «Кингз», а Зигги получит свои пять минут славы на мероприятии, затем сможет немного оторваться на последующей вечеринке у Тайлера. Всё идеально подходит для наших целей. И всё же у меня странное чувство, что всё пойдёт не по плану.

Заканчивая застёгивать рубашку, я изучаю свою внешность, убеждаюсь, что всё на своих местах — серебряные цепочки, которые я всегда ношу, все пуговицы рубашки правильно застёгнуты, рукава закатаны до локтей.

Стоя перед зеркалом, я ещё немного вожусь с волосами, опять поправляю воротник рубашки. Изучаю края щетины, которую я подбрил на шее, чтобы всё выглядело опрятно.

Весёлое насвистывание «You’re So Vain» (Ты такой тщеславный, — прим) внезапным эхом раздаётся по моей ванной, и я дёргаюсь. Слава Богу, я уже не держу бритву у шеи, потому что тогда рисковал бы перерезать себе горло.