Если только ты

Он улыбается, глядя на неё натурально глазками-сердечками. Я забыл, что означает прозвище, которое использовала Фрэнки, но каждый раз, когда она это делает, Рен превращается в кашицу.

— Привет, кнопочка любви.

— Не вешай мне сейчас эту милую лапшу на уши, Карл Клейтон из ESPN — тот самый Карл Клейтон только что нашёл меня и сказал… Привет, Шар, — она кивает Крису, который проходит мимо нас, окидывая повторным взглядом.

Он выпрямляется, как рядовой, только что встретивший своего командира, а затем улыбается в её сторону. Не все бывшие сотрудники могут просто так прогуливаться здесь, но даже если бы Фрэнки не была замужем за Реном, коллективная ностальгия по тем дням, когда Фрэнки была их специалистом по социальным сетям, до того, как она стала агентом, и я подписал контракт с командой, была бы достаточной причиной для того, чтобы она по-прежнему общалась с нами, бывая здесь время от времени.

— Франк-Танк. Рад тебя видеть, — Крис подставляет Фрэнки локоть. Она стукает своим локтем по его локтю.

Я перевожу взгляд с одного на другую, сбитый с толку этим жестом.

— Сезон простуды и гриппа, — объясняет Крис, кивая в сторону Рена. — Бергман сказал, что если он увидит, как кто-то из нас дотронется до рук его жены своими грязными микробными лапами в период от нынешнего момента и до плей-оффа, то он не будет отвечать за свои действия.

Мы с Фрэнки одновременно поворачиваемся к Рену, широко раскрыв глаза. Рен эффектно краснеет, потирая шею сзади.

— Жестоко, но необходимо, Франческа. Больше никаких повторов того, что было в прошлом сезоне с желудком.

— Да ладно тебе! — возражает Фрэнки.

Крис воспринимает признаки гнева Фрэнки как сигнал к тому, что ему следует убраться восвояси. Я тоже начинаю отступать, но Фрэнки хватает меня за куртку.

— Не так быстро, Готье. Я хочу поговорить с тобой, — она поворачивается к Рену. — Я подхватила ту заразу не от команды.

— Нет, леденечик, именно от неё. Ты пришла поесть бургеров после нашей победы и поздоровалась за руку с Тайлером, Арно и Вальниковым, которых на следующий день начало тошнить.

— Ого, ты точно помнишь, с кем она здоровалась за руки?

— Однажды ты поймёшь, — говорит мне Рен, а затем обращается к Фрэнки: — Говорю тебе, они выблёвывали свои мозги. Затем, два дня спустя, ты оказалась в точно таком же затруднительном положении, тебя рвало направо и налево. Ну то есть, ты приготовила спагетти с фрикадельками, а потом, десять минут спустя, наблёвала на диван так щедро, что нам пришлось его выбросить, — Рен сдерживает рвотный позыв. — Ух, немного переборщил. Меня начинает подташнивать.

Я потираю горло, чтобы унять комок, образовавшийся там от приступа тошноты.

— Ты так думаешь?

Теперь настаёт очередь Фрэнки слегка позеленеть.

— Рен, мы можем перестать… говорить… об этом? — она вытирает лоб, который теперь влажный от пота.

Рен хмурится, и его взгляд блуждает по ней с беспокойством.

— С радостью. Ненавижу говорить о блевотине.

Повторное произнесение этого слова, похоже, становится последней каплей, потому что внезапно Фрэнки хватает Рена за руку и быстро опорожняет свой желудок прямо на пол.

* * *

После моего мини-приступа эмоциональной паники во время звонка Линни и драмы с блевотиной я в о*уенной эйфории от того, что выхожу на лёд, в голове пусто, тело ощущается невесомым. Существовать здесь для меня проще всего. Только я, мои коньки, клюшка, шайба и цель, в которую нужно забивать снова и снова. Конечно, есть мои товарищи по команде. Это здорово — играть с ними в действительно красивый хоккей. Но ничто не сравнится с этим чувством — когда я катаюсь на коньках по льду, когда шайба и клюшка становятся как бы продолжением меня самого.

Воздух такой бодрящий и холодный, пока я играю с шайбой, а затем наношу удар по нашему вратарю Вальникову, который заставляет его вскрикнуть, когда он ловит шайбу перчаткой прямо перед своими яйцами.

— Полегче, Готье. Я пытаюсь создать семью!

Несколько парней смеются, пока мы кружим друг вокруг друга.

Рен катится ко мне, он немного бледный, но в целом пришёл в себя. Я подъезжаю к нему и останавливаюсь, подняв в воздух немного ледяной крошки от моих коньков.

— Ты в порядке?

— Да, — он прочищает горло, затем оглядывается через плечо, осматривая ложу, где сидит его семья, но жены нигде не видно. — Я беспокоюсь о Фрэнки. Её так просто не рвёт.

— Не начинай это дерьмо снова, — я откатываюсь назад, и за полсекунды между нами оказывается пару метров.

Он поднимает руку в перчатке, в которой нет клюшки.

— Прости.

Арно передаёт мне шайбу, и я подбрасываю её на клюшку, играясь с ней.

— С ней всё будет в порядке, Рен. Знаю, ты беспокоишься о ней, и знаю, что у неё проблемы со здоровьем, но ты должен доверять ей. Если она говорит, что с ней всё в порядке, значит, так оно и есть.

— Раньше она лгала мне об этом, — бормочет он, принимая шайбу, которую я передаю ему, и двигая её взад-вперёд, поворачивая клюшку то одной стороной, то другой, — о том, что с ней всё в порядке.

— «Раньше» кажется довольно важной частью этого предложения.

Он пристально смотрит на меня, прищурив светлые глаза. Опускает взгляд на шайбу и вздыхает.

— Да, ты прав. Она больше так не делает. Она пообещала мне, что не будет, и с тех пор не делает. Мне нужно доверять ей.

— К тому же, — я киваю в сторону ложи, где сидит его семья, и Фрэнки теперь уютно устроилась среди них, — она не одна. Она с ними, — Фрэнки ставит на стол, как я уже знаю, рутбир с соломинкой — она всегда предпочитает этот напиток, когда мы периодически встречаемся, чтобы обсудить дела за едой — и машет Рену.

Рен поднимает перчатку, пристально глядя на неё.

— Да, так и есть.

Мой взгляд скользит по лицам его семьи. Его родители, которые улыбаются и машут мне, а я улыбаюсь и машу им в ответ. Вигго, на которого я хмурюсь, когда он показывает мне язык, как ребёнок, которым он, несомненно, и является. Пара, которую я смутно помню по свадьбе — у мужчины тёмно-русые волосы и борода, а у женщины вьющиеся волосы, выбивающиеся из пучка на голове — машет, когда Рен улыбается им. Фрэнки, которая улыбается, не выпуская изо рта соломинку в своём рутбире, и не сводит глаз с Рена, а затем…

О, Господи. Моё сердце колотится о рёбра.

Зигги, вся такая с ямочками на щеках и веснушками, широко улыбается и машет рукой. На ней самые симпатичные, чёрт возьми, пушистые чёрные наушники, которые я когда-либо видел.

Я поднимаю перчатку и машу в ответ, пытаясь вспомнить, как надо дышать.

— Как насчёт того, чтобы забить гол-другой сегодня вечером? — спрашивает Рен, кружа вокруг меня и увлекая за собой шайбу. — Просто ради удовольствия послушать, как свистит моя сестра. Ты думаешь, что умеешь свистеть? Подожди, пока не услышишь Зигги.