Если только ты

Я судорожно сглатываю, испуганный тем, что я настолько прозрачен. Испытывая облегчение от того, что я настолько прозрачен. Что кто-то, кто любит Зигги, видит, как я хочу любить и её тоже.

— Да, — говорю я тихо и искренне. — Это верно.

Оливер прислоняется к стене сарая, хмыкает и, скрестив руки на груди, сердито смотрит на Вигго.

Вигго смотрит на своих оставшихся братьев, словно ища моральной поддержки.

— Давайте, ребята. Помогите мне.

Аксель качает головой.

— Нет. Я был против этого. У Саммитов Братьев Бергманов есть множество преимуществ. Это не одно из них, — он встаёт, отряхивая пыль с бёдер. — Я возвращаюсь домой, к своей жене и тишине. Вы слишком шумные, чёрт возьми.

С этими словами Аксель распахивает дверь сарая и выходит.

Райдер садится рядом, упирается локтями в колени и смотрит на меня.

— Я… прошу прощения за выходки Крестного Отца там, у дома, но я хотел сказать, прежде чем ты пойдёшь туда. Каждый раз, когда я общаюсь с Зигги, она говорит о тебе. С такой любовью. Она любит тебя.

Моё сердце ударяется о рёбра.

— Я не знаю, что это за любовь, — добавляет он, пожимая плечами, поднимая руку к слуховому аппарату за ухом, и, кажется, что-то настраивая. — Но я знаю, что все виды любви важны и прекрасны. Что бы вас ни связывало, я просто хочу быть уверен, что ты будешь добр к ней так же, как я уверен, что она будет добра к тебе.

Вот это я могу уважать. Я киваю.

— Я могу это обещать.

Райдер улыбается ослепительной улыбкой посреди его тёмно-блондинистой бороды.

— Отлично. Тогда я, пожалуй, пойду.

— Что… — Вигго изумлённо смотрит на него.

Оливер отталкивается от стены и тоже встаёт.

— Я сказал всё, что хотел. Я ухожу.

Дверь сарая захлопывается, слегка поскрипывая на петлях под порывами ветра. И мы остаёмся с Вигго. Только мы вдвоём.

Прислонившись спиной к стене, я скрещиваю лодыжки и складываю руки на груди.

— Итак, вот мы и оказались лицом к лицу. Чувствую, что мы шли к этому уже некоторое время.

— Нет, ничего подобного, — Вигго встаёт и начинает расхаживать по помещению. — Ты не можешь руководить этим собранием.

Я оглядываюсь по сторонам, подняв брови.

— Ты видишь здесь кого-нибудь ещё? Я просто разговариваю.

Вигго скидывает бейсболку на затылок и дёргает себя за волосы, поворачиваясь лицом ко мне, когда снова надевает её. Его взгляд напряжён, выражение лица жёсткое.

— Как один, по общему признанию, бесцеремонный человек другому бесцеремонному человеку скажу: я действительно не одобряю, насколько бесцеремонно ты себя ведёшь.

Я медленно сажусь, подбадривая себя. Он не ошибается — по крайней мере, не ошибается в том, каким я был раньше: отмахивался от того, что было важно для людей, для себя самого, был легкомысленным и саркастичным, прятался от искренних чувств.

— Окей.

Вигго, кажется, немного сдувается от этих слов. Он поворачивается и без особого энтузиазма пинает ведро.

— Наверное, я не тот брат, с которым ты думал, что тебе придётся поговорить. Но Рена здесь нет, так что я должен это сделать…

— Рен доверяет мне. Я не беспокоюсь о том, что он подумает об этом.

Я не сомневаюсь, что если Зигги захочет того, о чем я собираюсь её попросить, и мы расскажем Рену, он будет только рад за нас, заключит нас в свои крепкие объятия и прижмёт к себе.

Вигго приземляется на коробку, от которой при его приземлении поднимается облачко пыли.

— Не беспокоишься?

— Не беспокоюсь, — я наклоняюсь вперёд, упираясь локтями в колени. — Но я беспокоюсь о тебе.

Вигго шмыгает носом, отводя взгляд. У него стиснуты челюсти, я вижу это даже под бородой.

— Она моя младшая сестра.

Я улыбаюсь, странно тронутый.

— Я знаю.

— Она… она самый лучший человек, и если ты причинишь ей боль, я клянусь Богом… — он вытирает нос, затем пристально смотрит на меня. — Я беспокоюсь о ней, ясно? У неё были очень трудные времена, когда она была моложе.

— Я знаю.

Однажды вечером, на Рождество, после семейного ужина у её родителей, когда камин горел, издавая тихое шипение и хлопки, Зигги поведала мне о том, что она начала рассказывать несколько месяцев назад, в тот первый вечер, когда мы вместе проводили время — о том, как тяжело было в средней и старшей школе, как сильно пострадало её психическое здоровье, пока она не получила свой диагноз, и даже некоторое время после этого. Как Рен забирал её и отвозил в закусочную Бетти, покупал ей столько молочных коктейлей и картошки фри, сколько она хотела, и просто слушал, как она рассказывала ему всё, что ей было слишком страшно и тревожно рассказывать кому-либо ещё. Как в это время в её жизни появилась Фрэнки, ещё одна женщина-аутистка, у которой была любимая работа, приятная на ощупь одежда и порочное чувство юмора; та, кто показал ей, что тогда, возможно, было трудно, но потом станет легче, что она найдёт путь вперёд и научится быть счастливой в жизни, которую она налаживала для себя.

Я и до этого любил Фрэнки и Рена, но после того разговора я полюбил их бесконечно больше.

Вигго пристально смотрит на меня своими светлыми бергмановскими глазами.

— Тогда ты понимаешь, почему я защищаю её. Почему я беспокоюсь о ней. Почему я пытаюсь защитить её от всего, что в моих силах, чтобы это никогда не причинило ей такой боли, как тогда, — он тяжело выдыхает. — Я, бл*дь, был прямо там, в школе, с ней, и не видел этого. Я не видел, как они издевались над ней. Они делали это так тихо, так незаметно, иначе, клянусь Богом, я бы натворил невероятных вещей.

— Ты чувствуешь себя виноватым.

— Пи**ец каким виноватым! — кричит он. — И она это знает. Я извинился за то, что подвёл её. Я сказал ей, как мне жаль, что она была прямо у меня под носом, так сильно страдала, а я пропустил это… — его голос срывается. Он закрывает лицо руками. — Я пропустил это.

Я встаю, чувствуя комок в горле, и плюхаюсь рядом с Вигго. Я крепко кладу руку ему на плечо.

— Она простила тебя.

Он кивает.

— И сказала тебе, что нечего прощать, — добавляю я.

— Чушь собачья, — бормочет он.

— Похоже на то. Трудно принять прощение, когда думаешь, что не заслуживаешь его.

Вигго опускает руки, затем смотрит на меня мокрыми глазами. Он молчит, всматривается в мои глаза. Так что я пользуюсь этим редким случаем, когда он действительно заткнулся, и говорю ему:

— Мы с тобой практически полные противоположности.

Он невесело смеётся, отводя взгляд.

— В чём же?

— Долгое время я отказывался носить кого-либо в себе — на плечах, в мыслях, в сердце, — я пожимаю плечами. — Это давало мне ощущение контроля. Безопасности. Хотя…Конечно, на деле всё было не так. Но я справлялся, как мог.