Если я забуду тебя

— Ты умер, мой Луций! — сказано это было не столько в форме жалобы, сколько как команда.

Хотя я был несколько оглушен полученным ударом, у меня оказалось достаточно сообразительности, чтобы догадаться, что она имеет в виду, и лежать неподвижно, словно труп, пока она стонала и лила слезы. Наконец она потребовала от Элеазара разрешить ей забрать тело, чтобы она могла похоронить его в приготовленной для нее самой гробнице, ведь я был ребенком ее сестры, и она заботилась обо мне с младенчества. Элеазар согласился с этим, будучи, я думаю, несколько огорошен общим чувством людей против него и убийц-зелотов. Мариамна велела двум нубийцам, бывшим с ней, взять меня и нести прочь от дворца Ирода. Затем, имея крытые носилки, она уложила меня в них и велела нубийцам нести меня из города к ее гробнице.

Как и многие богатые немолодые женщины она много денег потратила на свою гробницу. Это было по настоящему благородное строение, с камнями у входа, которые лежали в готовности, чтоб их закатить внутрь, для того чтобы они не дали диким животным влезть в гробницу и тревожить ее кости. Когда нубийцы ушли, она убрала плащ, которым укрыла меня, и шепотом спросила, как я себя чувствую, на что я ответил, что у меня болит голова, а глаза слиплись от запекшейся крови. Тогда она как можно лучше промыла мои раны и велела лежать, пока не спустится ночь.

Лежа в полубессознательном состоянии во мраке склепа, я заметил, как затухает дневной свет, и понял, что наступил вечер. Когда стемнело, в склеп прокрались четверо мужчин, заговорившие со мной по арамейски с галилейским акцентом. Сказав мне, чтобы я подбодрился, они взяли носилки, в которых я лежал, и вынесли меня из склепа. Я наблюдал над головой сияющие звездами небеса, которые казались мне бесчисленным множеством глаз Бога. Будучи до того слабым, что мне казалось, будто я умираю, я лежал, уставившись в небесный свод, а в моем сознании повторялся отрывок одной из священных песен евреев:

Когда взираю я на небеса Твои. Дело Твоих перстов, На луну и звезды, которые Ты поставил, То что есть человек, что Ты помнишь его, И сын человечский, что Ты посещаешь его? Не много ты умалил его пред ангелами: Славою и честию увенчал его… [29]

29

Псалом 8:4–6.

И пока я лежал, я вспоминал избиение римских войск, вспоминал распятие еврейских старшин, погром Верхнего рынка, тела матери и сестры Ревекки, смерть моего отца, окровавленную голову Британника. И я слышал крик, крик тысяч страдальцев, когда, казалось, из темной земли поднялись руки, ищущие руки мужчин и женщин, поглощенных морем тьмы. На меня навалилосьмука людей, не только тех, кого я знал, но и бесчисленных миллионов, что страдали с тех пор, как появился на земле человек. Казалось, все слезы человечества, изливались на меня, кровь всех тех, что были убиты своими ближними, вскипела на земле, так что я плыл в кровавом море. Но в это время над моей головой с купола небес сияло бесчисленное множество звезд, с равнодушной осторожностью взиравшие на море крови. И в моем сердце поднималась молитва, которая была даже не молитвой, а криком страдания, потому что ощущение человеческих грехов и зла наполняло меня болью. «Бесконечный Дух! — взывал я. — Будь к нам милосерден и пошли свет в нашу тьму, чтобы мы перестали так мучить друг друга!»

И тут мне показалось, что небеса открылись, и мой дух заполнился светом, который я не могу описать. Это не был тот свет, что воспринимается зрением, но сияние, источник которого был за пределами наших ощущений. Чувство времени и пространства оставило меня. Передо мной раскинулась панорама всех миров, напоминающих нити на огромном ткацком станке. Я видел беспрестанное переплетение сил, словно нити разных цветов, одни яркие, другие темные, сплетающие узор за узором, некоторые огромные, иные небольшие, некоторые же едва заметные. Но разве эти безжизненные слова могут описать мое видение? Как я смогу объяснить безвременье, бесконечность? Казалось, я рассматриваю сам мозг космоса, место слияния времени и вечности. Было ли причиной этой иллюзии мое состояние слабости, было ли это просто результатом удара, полученного от Элеазара, или это видение послал мне Бог, отвечая на мою тихую мольбу? Не знаю, все это происходило вне моего разума, но столь сильно было потрясение от видения, что даже сейчас ко мне возвращается изумление. Я никогда не смог бы забыть того, что тогда созерцал. Увы, мы живем замкнутые в ничтожестве нашего духа, словно узники Платона, видящие лишь отражение наших теней на стенах, к которым мы прикованы. А если по той или иной причине мы выбираемся из заключения, наши глаза слепнут от яркого света.

О, сбитый с толку человек! Как бедна твоя жизнь, как низменны твои желания! Ты, созданный по образу и подобию самого Бога, ты, которому была открыта подобная тайна, что ты немногим умолен перед ангелами, все же по-прежнему сидишь во тьме, не зная о собственном первородстве, словно безумный царь, имеющий в распоряжении огромный дворец, но запрятавшийся в подземелье и считающий, что эта темная дыра — и есть весь его мир. Несчастный человек! Как велико зло, что ты творишь под чарами своих заблуждений. Ты строишь города, а потом рушишь их. Ты льешь кровь своих ближних и отнимаешь у них свободу ради желтого металла или блестящих драгоценностей. Но что станешь ты делать с желтым металлом, когда получишь его, с очаровательными безделушками, с дорогими тканями, духами, утонченными явствами? Глупец, когда в твоей душе царство, чье духовное богатство, не сравнится с золотом или драгоценностями, как ты слеп к нему, что предпочитаешь ему мишуру и даже убиваешь, чтобы заполучить безделушки? Открой для себя другие ценности и более достойные цели, освой подготовленное для тебя царство и оставь вонючее подземелье, где ты живешь, сам себя заточив. Тогда потоки крови исчезнут с земли, и высохнет океан слез, а небесные глаза множеств не будут в ужасе смотреть вниз на то, что мы творим друг с другом.

Пока во мне шла эта важная работа, четверо мужчин, несущих мои носилки, свернули к пещере, находящейся недалеко от могилы царей, и потому избегаемой людьми Иерусалима. Вход в эту пещеру был узким, но за входом находилось просторное помещение, освещенное масляными лампами. Меня отнесли в дальний конец пещеры и уложили на скамью, вырубленную в скале, на которой лежала набитая соломой лежанка. Здесь с меня сняли одежду, прилипшую к телу из-за пропитавшей ее крови. Мое тело вымыли и смазали маслом, а потом меня вновь одели в белый наряд, приготовленный Мариамной. А я тем временем находился в таком глубоком трансе, что если бы не мое слабое дыхание, можно было бы подумать, что я мертв. И пока я так лежал, двери моей души открылись, и ко мне снизошло видение.

Когда я открыл глаза и оглянулся вокруг, я увидел серые стены пещеры и масленные лампы, помещенные в нишах, находящихся в стене на расном расстоянии друг от друга. В центре пещеры находился стол, за котором сидели пятнадцать мужчин в белом. У одного конца стола стоял рабби Малкиель, который спокойно говорил, и после каждой его фразы они склоняли свои головы и повторяли «Аминь». Я понял, что стал свидетелем ритуала или заклинания, и потому рабби говорил со старанием, как человек, который тщательно выучил определенные священные слова и жаждет повторить их без ошибки. Затем, когда он перестал говорить, он взял хлеб и благословил его и дал каждому по кусочку с маленькой рыбой, которые они пекли на горячих камнях, и что-то еще вроде корня или варенного овоща. Каждый ел в молчании. Когда они покончили с едой, он взял небольшой кусок хлеба, разломал его на маленькие кусочки и дал каждому со словами: «Ешьте сие в память о погребении Господа нашего». Подобным же образом он поднял кубок с вином и передал его ближайшему соседу, говоря: «Пейте сие в память о крови Господа нашего», и кубок стал переходить из рук в руки. После этого они некоторое время молчали, словно в молитве, а потом равин поднял руку и произнес благословение Божье.

Затем они поднялись, сменили белые одежды и вышли, чтобы заняться делами, ведь ночь миновала, и у каждого было какое-то дело, так как ни один из них не был праздным человеком. Но рабби Малкиель, спрятав в пещере серебряную чашу, из которой они пили, — как я позднее узнал, они ценили эту чашу, потому что из нее пил рабби Иисус в ночь перед тем, как его распяли, — подошел ко мне и положил руку мне на лоб. А я, чувствуя вину за то, что все видел, — ведь я понял, что наблюдаю священное таинство — закрыл глаза и притворился спящим. Рабби Малкиель сказал, чтобы я не боялся.

— Тебе никто не причинит вреда, — сказал он. — Ты можешь отдохнуть здесь, пока не поправишься, а потом мы отправим тебя туда, куда ты захочешь. Что же касается всего того, что ты видел и слышал, то помни об этом, но не рассказывай. Я доверяю тебе, Луций.

На это я протянул правую руку и поклялся ничего не говорить, но он ответил, что мое слово не хуже клятвы, они же клятв не приносят, потому что их Господь вовсе запретил им клясться. Затем, вытащив из сумы недоделанные сандалии, он принялся за работу, делая шилом отверстие и протягивая через него навощенную нить, говоря, что в этом заключается одно из преимуществ работы сапожника, что он может носить с собой все свое орудие. Так он сидел со мной, пока не вернулись остальные и не оказали мне помощь.