Это был я, Арти!
Шрифт:
Мишка мне рассказывал, что нас родилось пятеро. Четыре мальчика и одна девочка. Мишка сказал, что тот, в чьём доме мы родились, очень любил книги про приключения. Особенно ему нравилось про мушкетёров. Я не особо понял, кто такие мушкетёры, но Мишке про них тоже нравилось. Меня назвали в честь одного из них. Как сказал Мишка, у породистых собак принято называть щенков одного помета с одной буквы. Например, все имена (мне не нравится слово «кличка») на букву «А»: Ада, Аксель, Альфа. Или на «Б», или… На любую букву, но чтобы все непременно на одну. Или называют всех в честь чего-нибудь одного, хотя бы какого-нибудь ветра: Бриз, Пассат, Тайфун, Буран. Тогда буквы не важны, главное, чтобы каждый был ветром. А мы стали мушкетёрами. Не все. Наша сестра была единственной девочкой. Когда девочка одна – она должна чувствовать себя королевой. Её так сначала и хотели назвать – Анной. Но сестричка наша оказалась своенравной и задиристой, всё время кусалась и первой лезла к еде, пихая и расталкивая
А как звали мою маму, я даже и не знаю. Может быть, и знал когда-то, но не помню. Я вообще сначала думал, что Мишина Мама – это и моя мама тоже. Она меня часто ласкала и именно она кормила меня молоком из блюдца. Потом, конечно, я понял, что Мама Миши не может быть мамой овчарки, потому что она же не овчарка. Но про себя я всё равно продолжал называть ее Мамой. Тем более, что настоящей Мамы я не помнил.
Мама в нашей семье была любовью. Она нас всех любила. И Хозяина, и Мишку, и меня. И её все любили. Поэтому Мама – это любовь. Она обо всех нас заботилась, всех кормила. Хозяин меня тоже иногда кормил, но он очень часто бывал занят, часто куда-то уходил. А Мама почти всегда дома. Она постоянно что-то варила или жарила на кухне. По мне так зря. Сырое мясо намного вкуснее. Мясо первый раз дала мне попробовать тоже она. Мясо – лучшее, что есть в этом мире. После Мишки, конечно. После Мишки, Мамы и Хозяина. Они лучше мяса. Они – люди, и они – моя семья!
Главным в нашей семье всегда был Хозяин. Он самый сильный, самый решительный, самый умный. Я так думаю. Его все в доме слушались. Мишка называл его папой. Когда он вырастет, он тоже станет таким же, как Хозяин. Я в этом уверен. Странно, но я никогда не думал, что Хозяин – это и мой папа тоже. Про Маму так думал, а про Хозяина нет. Дело даже не в том, что он меня не любил. Конечно любил. Ещё как! Он мог потеребить меня за ухом или почесать живот, он мог поговорить со мной, он… Он был таким… Был таким, что любому, даже самому неразумному щенку сразу становилось ясно, что он другой, он несравнимо выше любой овчарки, любого другого животного или зверя на этой земле. Нет, конечно, он не мог быть моим папой. Но от этого я любил его ещё сильнее. Ведь он, несмотря на всю свою невообразимую высоту, так запросто и так искренне относился к простой собаке, которая ещё ничего и не сделала в своей коротенькой жизни, чтобы заслужить эту любовь.
И я сразу решил, что непременно должен буду её заслужить, эту любовь, подаренную мне заранее, без причины, просто так. Я не знал ещё как, но твердо решил, что заслужу. И я старался служить.
А вообще, мне повезло, что у меня был Хозяин. «Хозяин должен быть у каждой собаки», – так мне сказал Буран. Мы подружились с ним после того случая с лопатами. Буран после этого всегда мне улыбался, даже если видел издали, и всегда приветственно лаял. Я лаял в ответ. Мне было приятно. Когда Буран первым здоровался со мной, на меня восхищенно смотрели все остальные щенки. Даже Лика. Я заметил однажды, как она украдкой посматривала на меня. Ещё бы! Со мной почтительно говорил сам Буран – живая легенда нашего клуба.
Лика… Тогда она была ещё жива. И Буран был жив. И Аксель с Графом, и Несси с Вулканом, и Бой, и Гамлет, и… Все были живы – и те, чьих имён я не помню, и те, кого по имени я тогда не знал, а теперь уже никогда и не узнаю. Никого из них больше нет. Никого из них не осталось. Они были породистыми служебными собаками, очень ценными, как говорили люди. Осенью, когда стало ясно, что город в кольце, всех собак нашего клуба решили спасти. Их собрали вместе и отправили по Ладоге на Большую землю. Озеро они так и не переплыли. Был налёт, бомбёжка… Инструктор плакал, когда рассказывал, как всё случилось. Это было странно и тяжело – видеть, как инструктор плакал. Он был большой и сильный человек. Он тоже должен был плыть вместе с собаками, но он повредил ногу и не смог. А теперь плакал и говорил, что должен был. А меня не пустил Мишка. Он вцепился в мою шею и не хотел меня отпускать. Он кричал, что не отдаст меня никому. Тогда он
уже знал, что такое эвакуация и как страшно там бывает. Он тоже плакал. Но ему можно, он ещё щенок. Мама пожалела нас обоих и оставила меня с Мишкой. Получается, что спасла. А тех, что завистливо смотрели на меня, когда со мной первым здоровался Буран, не спасли. И самого Бурана не спасли.А ведь Буран был легендой. Он был на настоящей войне – и в Испании, и в Финляндии. Он умел искать мины. Мы, молодые неопытные щенки, раскрыв рты, смотрели, как безошибочно отыскивает Буран все спрятанные накануне закладки. Двигаясь по полигону четко, как автомат, он время от времени останавливался, принюхивался, садился и замирал, ожидая хозяина. Это была сигнальная поза, и хозяин раз за разом отыскивал в указанном Бураном месте закопанную мину. Хозяина своего, кстати, как поговаривают, Буран однажды вытащил раненным с минного поля. Я верю, Буран запросто мог.
А в тот день я не видел, как работал на полигоне Буран. Мы пришли позже. Буран сидел у ног хозяина, виновато понурив голову.
– Ну что, и на старуху бывает проруха, – сочувственно поглядывая на Бурана, выговаривал инструктор его хозяину. – Пустышку твой Буран отыскал. Ложная закладка оказалась.
– Эх, Буран, Буран, – потрепал за ухом своего пса хозяин. – Видать стареть ты, брат, стал. Теряешь хватку.
Буран жалобно заскулил. Он чувствовал свою вину и потому опустил глаза вниз. Он не мог смотреть в глаза своему хозяину. Увидав меня, он немного смутился, но потом решил выговориться незнакомому желторотому щенку.
– Ну как же так? – словно оправдываясь, в отчаянии обратился он ко мне. – Ведь был же запах взрывчатки, ведь был же!
– Взрывчатки? – не понял я.
– Взрывчатка. Взрывчатое вещество. То, что мы должны искать. В закладке был её запах. Почему они говорят, что закладка ложная? Почему хозяин так расстроен? Почему говорит, что я его подвел?
– А как она пахнет, эта взрывчатка? – спросил я.
Я был ещё очень молод, и меня пока не учили отыскивать мины. Меня пока просто учили слушаться своего Хозяина. Я слушался, но как пахнет взрывчатка, я не знал.
– Как пахнет? Вон видишь ту кучу? Это мы с хозяином нашли закладки со взрывчатым веществом. Понюхай.
Я понюхал. Запах мне не понравился. Он был какой-то искусственный, злой и неприятный.
– Запомни, юнец, это запах взрывчатки. Так пахнет смерть.
– Смерть?
– Да. Это один из запахов смерти.
– А разве у смерти много запахов? – удивился я.
– Много. Но тебе пока рано об этом. Ты хорошо запомнил этот запах? А теперь понюхай вон тот предмет. Это то, что они назвали ложной закладкой. Разве там нет запаха смерти?
Я принюхался. Сначала мне показалось, что… Нет, запах смерти там определенно был. Очень слабый, едва уловимый, но был.
– Очень слабо, но пахнет, – сказал я Бурану.
– Вот видишь! – обрадовался он. – Видишь, я не ошибся! Тогда почему они говорят, что закладка ложная? А если ложная, то откуда там этот запах?
Я снова принюхался. Теперь я ещё явственней ощущал, что запах был. Но не только там. Я поднял морду кверху и снова принюхался. Лёгкий ветерок донес до меня отголоски всё того же запаха взрывчатки. Боясь потерять это дуновение, я последовал за ним туда, где должен был находиться источник запаха. Несколько шагов, и я оказался у открытой двери небольшого сарая, где складировался клубный инвентарь. Запах шёл оттуда, точнее его источали хранившиеся в сарае лопата и перчатки. Не долго думая, я вытащил сначала перчатки. Оставив их у лап Бурана, я быстро вернулся к сараю и ухватился зубами за черенок лопаты. Я почувствовал, как мои зубы вдавились в мягкое древесное тело. У щенков ведь очень острые зубы. Зубы острые, но сил пока маловато. Я пятился задом, упираясь и толкая землю всеми четырьмя лапами. Лопата волочилась по земле, оставляя на ней бороздку, иногда цеплялась за камни или пучки сухой травы. Тогда я рычал от злости и обиды. Но я всё равно тащил и тащил свою находку. Я должен был показать её Бурану.
– Эй, смотри, что это твой юнец вытворяет! – услышал я возглас инструктора.
– Арти, фу! Ты куда лопату потащил! – это был уже Хозяин.
«Извини, Хозяин, я знаю, что значит «Фу!». Но я не могу её бросить, она пахнет смертью», – так я мог только думать, объяснить словами я этого, конечно, не мог. Мы, собаки, не умеем говорить на человеческом языке. Мы многое понимаем. Почти всё. Для этого нам совсем не обязательно распознавать все наборы звуков, которые люди называют словами. Это не самое важное. Самое важное – это не слова. Самое важное больше слов. Мы чувствуем, когда людям хорошо, когда плохо. Они сами не умеют так чувствовать друг друга. Люди этого не могут. А мы можем, мы умеем. Нам достаточно взгляда, запаха, голоса или легкого прикосновения. Нам достаточно даже молчания. А людям нужны слова. Очень редко они могут понимать друг друга без слов. Без слов они часто обманываются друг в друге. Из-за слов обманываются ещё чаще… Но всё-таки говорить – это здорово! Мне иногда кажется, что если бы собаки научились говорить, они стали бы людьми. А если бы люди смогли понимать и чувствовать, как собаки, то стали бы богами. А может, они ими уже когда-то были. Или ещё когда-нибудь станут. Буран был уверен, что станут…