Это (не) твой ребенок
Шрифт:
Эмилия села на кровати.
— Не передумаешь? Ведь волосы на себе рвать будешь, только поздно будет.
— Я уже говорила: не нужна мне она, — резко, даже со злостью бросила девушка.
— Ну смотри, потом не бегай, не плачь.
— Да не буду я плакать. Давайте Вашу бумагу! — она чуть ли не выхватила у Киры Сергеевны отказной документ, так же резко взяла ручку и уверенным движением шваркнула свою закорючку снизу.
У Марины, наблюдающей за этой сценой, больно сжалось сердце, а по щекам текли слезы.
— Когда меня выпишут? — спросила
Та, не оборачиваясь и смахнув что-то с лица, бросила:
— Да хоть завтра.
Ночь, промозглая и сырая, опустилась на город. Туман был настолько сильный, что даже уличное освещение не позволяло рассмотреть прохожих на расстоянии полутора метров. Город погрузился в эту липкую серую сырость. Одинокие прохожие спешили по домам.
В больнице тихо. Все спят. Спят и роженицы, и младенцы. И медсестры на посту тоже прикорнули, склонив головы на медицинские карты. В такую ночь невозможно не уснуть.
Не спалось только одной женщине в этом сонном царстве. Она бесшумно двигалась по больничному коридору, дрожа всем телом и прижимая к себе крохотный комочек.
Вот она уже почти у выхода из роддома. Тихо. Никого. Швейцар, уткнувшись носом в локоть, мирно посапывает.
Всего несколько шагов отделяет ее от заветной двери. Не дыша, сдерживая хаотичные удары сердца, женщина повернула ключ. Словно тень проскользнула в дверной проем.
Ночь поглотила ее, бесшумную и дрожащую, бережно прижимающую к груди крохотную малышку…
Глава 31
Павел не спал. Уставившись в потолок, он вновь и вновь мысленно прокручивал страшные события дня. Возбужденный мозг, не желая дать хоть несколько минут отдыха, заставлял переживать случившееся с новой силой…
Вот Марина стоит у окна роддома. Она улыбается ему. Значит, все хорошо. И он, успокоенный и счастливый, отправляется на работу.
По телефону жена рассказывает ему, что видела их малютку:
— Паша, она такая крохотная. И очень похожа на тебя.
— Ты держала ее на руках? — сердце Павла замирает от счастья и зависти, он тоже хочет увидеть дочку.
— Нет, что ты! Я видела ее через стекло, в отдельном боксе. Там их двое. Обе девочки. Но наша самая красивая. Пашенька, я так люблю ее. Хочу прижать к себе и больше не отпускать.
— А что она кушает? Ведь ты сказала, что тебя к ней не пустили, — Павел не на шутку встревожен: ребенок ведь должен сосать грудь!
— Ее кормят через зонд. Она еще очень слабенькая и не может самостоятельно сосать.
— Ничего не понимаю. Она что уже на смесях?
Марина успокаивает:
— Нет, мне медсестра объяснила, что у некоторых мамочек излишки молока, и они делятся им с нашей Алисой.
Павел не может уложить все это в голове. Там сплошной сумбур от вопросов о том, чем там кормят его манюню, во что ее одевают, нужны ли памперсы и какого размера.
— Паша, я все тебе написала в эсэмэске. Все. Больше не могу говорить. У нас тут. Короче, позже позвоню и все расскажу. Чмок
тебя.— Я вас обожаю, — шепчет Павел, словно боясь разбудить маленькую дочку. Но в трубке уже гудки.
Рабочий день подходит к концу. Сейчас он, собрав все по списку плюс кучу того, что сам считает нужным для малышки и жены, отправится их проведать.
Звонок выхватывает его из приятных мыслей о предстоящем посещении Марины. Сегодня ему разрешат повидаться с ней. Она уже встает, выходит в коридор.
Звонок какой-то необычный, он врывается в его мозг колючей занозой, мешает ему думать о приятном.
В трубке незнакомый мужской голос:
— Павел Трофимович?
— Я Вас слушаю, — отвечает Красницкий. И почему-то от этого голоса все холодеет внутри.
— Это из родильного отделения…
— Ну же, ну же, что там? — лихорадочно думает Павел и ловит себя на мысли, что боится услышать плохие новости.
— Вам надо приехать в больницу. Ваша дочка… она… умерла.
— Этого не может быть. Как это? Да что Вы такое говорите, — он отказывается верить в случившееся. — А Марина? Что с Мариной?!
— Ей сделали успокоительное. Она сейчас спит. Приезжайте. Надо решить формальности.
— Какие формальности? К черту все формальности, — кричит он в трубку, но уже идет сигнал отключения связи.
Дальше все как во сне.
От воспоминаний его отвлекает непонятный шум у входной двери. То ли кто-то скребется в дверь, то ли пытается открыть ее ключом.
— Что бы это могло быть? На ветер не похоже.
Павел не спеша встает с постели. Ночь. Темно, хоть глаз выколи. Не включая свет, подходит к двери. Пытается разглядеть, что там происходит. Не выдерживает. Распахивает дверь. Он не верит своим глазам.
Перед ним стоит Марина. Продрогшая, слабая. В руках сжимает что-то похожее на наспех запеленатого в больничный халат ребенка. Глаза Марины сияют.
— Паша, — произносит она из последних сил, которые уже покидают ее. Он едва успевает подхватить ее вместе с ребенком и усаживает в кресло.
— Марина? Ты почему здесь? И чей это ребенок?
Она дрожит от холода, ее колотит нервный озноб. Павел принимает из ее рук дитя, бережно кладет его на диван. Бежит в детскую. Дрожащими руками набирает распашонки, чепчики, одеяльце.
Взволнованно наблюдая за женой, он неумело укутывает крохотное существо, личико которого от холода стало синюшным.
Кое-как справившись с укутыванием ребенка, Павел бросается к жене. Пытается согреть ее руки. Укутывает ее в теплый халат, растирает руки, ноги.
Марина смотрит на все его движения блаженным взглядом. В глазах — счастье, на губах улыбка.
— Мариша, — повторяет он свой вопрос, — чей это ребенок?
— Пашенька, ты что не видишь? Это же наша Алиса. Ты не узнал ее?
Ребенок заплакал.
— Видишь, она откликается на свое имя.
— Это не твой ребенок, Мариша! Наша дочка умерла! Опомнись. Девочку надо немедленно вернуть в больницу. — Он берет на руки малютку, которая продолжает плакать.