Евпраксия

Киевлянка спросила:

— Но захочет ли Эйнхард со мной разговаривать?

— Я надеюсь, захочет. Он сторонник Папы, а покойный Урбан Второй вас поддерживал. И потом, как откажешь вдове поклониться праху умершего мужа? Это было бы вовсе не по-христиански. — Помолчав, самодержец добавил: — И к тому же Удальрих фон Эйхштед вам всегда поможет.

Ксюша удивилась:

— Жив курилка?

— Здоровее нашего. Но ударился в религию и ведёт аскетический образ жизни. В Шпейере советую приютиться у него в доме — он живёт один и по старой памяти очень хорошо к нам относится. А как старый служака никогда не изменит своим друзьям.

— Очень хорошо. И ещё об одном хотелось бы узнать... То есть об одной... О моей подруге. Много лет назад я приехала в Германию вместе с Фёклой, Фёклой-Мальгой, ставшей в католичестве Агнессой. Обе мы вышли замуж за маркграфов фон Штаде — я за старшего, а она за младшего. Вы не слышали ничего о её супруге Людигеро-Удо и о ней самой?

Генрих ответил:

— Слышал самую малость. Людигеро отправился в Крестовый поход и пропал где-то в Палестине. А графиня вдовствует и растит детей. Старший сын — кажется, его зовут Ханс-Хеннинг — был произведён в рыцари и уже сражался против меня, но остался жив.

— Как бежит время! Старший сын уже рыцарь!.. Впрочем, если б Леопольд, ваш покойный брат, был бы жив, то ему исполнилось бы семнадцать...

Пасынок и мачеха тяжело вздохнули. Женщина сказала:

— Что ж, тогда пойдём. Дело прежде всего.

Оба поднялись. Русская продолжила:

— Рада, что увиделась с вами. Рада, что Германия обрела твёрдого правителя. У меня с Генрихом Четвёртым были сложные отношения. Мы любили друг друга и ненавидели тоже. Но моя любовь к нему пересиливала ненависть. Именно поэтому я и приехала.

Венценосец кивнул:

— Да поможет вам Небо, ваша светлость. Я молюсь за вас.

— Пусть и вы с помощью Всевышнего обретёте то, для чего живете.

Собеседники раскланялись и расстались.

На пути к пристани Герман произнёс:

— Он достигнет большего, чем его отец. Генриху Четвёртому не хватало выдержки и дипломатичности. Он хотел всего и сейчас. А для короля, для политика это самая негодная из возможных черт.

— Да, чуть больше терпения, выдержки и дипломатичности, — повторила Ксюша. — И тогда всё могло бы получиться иначе...

Наклонившись, архиепископ быстро поцеловал её руку:

— Не грустите, фрау Адельгейда...

— Я сестра Варвара, — уточнила она.

— Не грустите, сестра Варвара. Потому что история не знает сослагательного наклонения. Генрих Четвёртый не мог быть иным, чем был, в силу объективных причин.

— Субъективных тоже.

— Субъективных тоже. Соответственно, и вы не могли быть иной. Соответственно, ваше счастье с ним не могло длиться долго. Даже при самой пылкой любви.

Евпраксия не возражала:

— Да, вы правы, наверное... Я ведь просто так — помечтала... А скажите, ваше высокопреподобие: восемь лет назад, в Штирии и Венгрии, уговаривая меня вернуться к его величеству, вы действительно думали, что семейное наше счастье — не химера? Он стремился к этому?

Герман погрузился в раздумья, долго шёл в молчании. А потом ответил:

— Да и нет. Безусловно, во главу угла ставилась победа над Матильдой Тосканской. Вы своим возвращением к императору аннулировали бы решения собора в Пьяченце. Дали б козыри в руки мужа... Но, конечно, Генрихом двигало и другое. Он ведь вас безумно любил.

Иногда называл богиней. Иногда — проклятием. Ненависть перемешивалась с любовью...

— Господи, как тяжко! — прошептала она. — Не могли быть вместе, но и не могли быть врозь... Господи, за что?.. — И заплакала тихо.

Он пожал ей кисть:

— Будет, будет, не надо слёз. Я вас умоляю. Вы, когда плачете, разрываете моё сердце. Потому что я не знаю, как себя вести.

— Извините, патер... Это непроизвольно вышло. — Вытерла рукой щёки. — Так, минутная слабость. Постараюсь быть мужественной.

— Постарайтесь, пожалуйста. Потому что впереди — главная цель нашего визита. Чтоб её достичь, нам придётся потратить много сил и нервов.

— Да поможет нам Бог.

Судно под парусом было уже наготове. Выехав из Франкфурта, плыли по Майну на запад, а затем свернули на юг, чтоб уже по Рейну на вторые сутки добраться до Шпейера. Несмотря на осень, дни стояли прекрасные, солнечные, тихие. Жёлтые гористые берега Пфальца ласково шуршали опадавшими листьями. В небе то и дело проплывали косяки птиц, улетавших в жаркие страны.

— Вот бы тоже взять и взмыть! — провожая их взглядом, улыбнулась Ксюша. — Снова обрести крылья.

Герман ответил:

— Всякое случается в жизни.

— Только не со мной. Крылья мои подрезаны.

— Ах, не зарекайтесь, сударыня. Разве месяц тому назад вы могли представить, что окажетесь посреди Германии, в лодке на Рейне, на пути к склепу Генриха Четвёртого?

— Совершенно не могла! — помотала головой Евпраксия.

— Ну, вот видите. Жизнь готовит нам массу неожиданностей. Надо быть готовыми ко всему.

Двадцать один год до этого, Германия, 1086 год, осень

Замок Гарцбург был любимым пристанищем Генриха IV в Южной Саксонии. Он принадлежал королевской династии издавна, и в его капелле много лет покоились кости августейших особ. В ходе войны с саксонцами самодержец вынужденно сдавал Гарцбург неприятелю, и толпа вооружённых крестьян из соседних деревень ворвалась в замок, перебила и разрушила всё, что можно, в том числе и фамильный склеп, разбросав останки покойных около конюшен и кузни. Генрих был вне себя. Он тогда собрал немалое войско, заключил союзы с Богемией, Лотарингией и напал на саксонцев. Битва была жестокая. Государь потерял пять тысяч убитыми, а его противники — восемь тысяч. Жажда мести за поруганные могилы оказалась сильнее: догоняя обращённого в бегство врага, люди короля превратили в выжженную пустыню сотни деревень, виноградников и пашен. Гарцбург, Люренбург и другие замки, выстроенные монархом в Саксонии, были возвращены.

Гарцбург восстановили быстро. Возведённый на одной из высоких гор Гарца, он являл собой неприступную крепость: серые могучие стены, сложенные из грубо отёсанных камней, узкие бойницы, башня с флагом королевского рода. В ней — беркфрите — и была помещена Фёкла-Мальга. Из окна её комнаты открывался чудесный вид на окрестные горы — сплошь поросшие зеленью и хвойными деревьями. А когда поднималось солнце, небо голубело, воздух освежал, то душа наполнялась радостными, светлыми чувствами и надеждами на спасение. Но когда на вершину Броккена к вечеру наползали чёрные грозовые тучи, била молния, начинался ливень, а земная твердь содрогалась от обвального грома, будто в самом деле собирались ведьмы на шабаш в Вальпургиеву ночь, настроение становилось скверным и казалось, что уже не вырваться на свободу. Про несчастную русскую боярышню вроде бы забыли. Минул год после её обмана и пленения, а от Генриха не было вестей и приказов. Тем не менее Фёкла продолжала вести себя храбро, плакала немного (да и то украдкой), ела всё, что ни подадут, коротала время за шитьём или же за книгами. Ей прислуживала горничная Марта — толстая глупая девица, от которой пахло свежекипячёным молоком и сдобным тестом.