Евреи и Евразия

Но есть еще одна сторона среднеевропейского переворота, вызывающая еще более неистовый восторг среди еврейских интеллигентов, как местных, так и их единоверцев российского происхождения, попавших в Среднюю Европу в результате русской катастрофы и эмиграции из России, в составе как советского ее ядра, так и территорий, захваченных соседними государствами.

Идейным возбудителем и поводом для среднеевропейской революции послужило, как известно, опубликование пресловутых «пунктов» о демократическом самоопределении народов, выношенных в голове недалекого американского юриста, в конце войны оказавшегося по капризу судьбы вознесенным на небывалую высоту нравственного и политического авторитета, подкрепленного колоссальными материальными и военно-техническими ресурсами Америки. «Пункты» эти оказались неожиданным и поэтому тем более лакомым идейным подарком именно для еврейской интеллигенции тем, что провозгласили безусловное право всякой национальности на самостоятельное государственное существование в силу одного факта физического обитания в относительном численном большинстве на известной территории. Вопросы о фактическом, культурно-историческом освоении «большинственной» национальностью территории, составляющей предмет ее притязаний, о размерах значительности исторического прошлого ее и о количестве жертв и усилий, принесенных ею на алтарь освобождения, — все это попросту не вошло в поле зрения упрощенных вульгарно-демократических умов вершителей европейских судеб. И вот периферийному еврейскому интеллигенту демократические пункты принесли освящение и мировой авторитет его выношенному в гетто старинных европейских городов началу нетерпимой национальной исключительности и идолопоклоннического отношения к национальности как таковой, самой из себя почерпающей свою значимость и святость, вне и даже вопреки всякому отношению к высшим и последним смыслам ее вселенско-исторического призвания. Древнее жгучее ощущение и жуткой, и благодатной! близости к Господу, донесенное человечеству ветхим Израилем и в потрясающих стихах его пророков, и в сверхчеловечески высоконапряженном героическом мифе его о себе самом, о своем богоборчестве и богообретении, и в вещей мудрости первопреданий о предземных и предвечных судьбах человека в творении, — уже давно истерлось в охолощенной душе периферийного еврея. Его утилитарно-материалистический дух подсунул для поклонения его по-человечески религиозно алкающей и взыскующей природе голый, хотя и граничащий с чудесным факт существования еврейства — для него факт ??????x?v физический, не просветленный никакой попыткой религиозно-метафизического осмысления и истолкования.

Так произошло то, что призыв, обращенный к народам, доселе не сумевшим благодаря исторической бесцветности и незначительности своих земных уделов наполнить занятые ими места под солнцем какими-то формами государственно-политического и культурного творчества, воспринят был с таким неистовым восторгом как ободрительный оклик долгожданного спасителя потомками и эпигонами народа, единственного среди народов Земли по значительности, разнообразию, долготе и трагичности своих земных судеб, но не обладающего в наше время никакой самостоятельно и в тесных пределах национальной исключительности освоенной областью как вместилищем и объектом национального культурно-политического творчества.

V

С точки зрения историко-мистического постижения и истолкования земного пути еврейства не может не представляться чем-то поразительным тот факт, что одновременно с торжеством атомистско-самоопределенческого принципа в Средней и Восточной Европе, много веков являвшихся географическим местоутверждением основного этнографического массива еврейского народа и исходным пунктом его тяги на просторы Евразии, — произошло признание со стороны великих держав, и прежде всего Англии, прав евреев на государственно-политическое освоение Св. Земли. Даже среди явлений сложившейся для еврейства исторической обстановки, со всей ее болезненной сложностью и перегруженностью отношениями с самыми разнообразными народами и культурно-историческими мирами, есть мало таких, которые доказывали бы неуклонный распад и умаление его религиозно-мессианских энергий, все возрастающее поглощение их мутными волнами воинствующего безбожия и материалистической пошлости в большей мере, чем дружный отклик сионистских слоев еврейской периферии на призыв в Землю Обетованную, возвещенный с высот лондонского Сити, как некоего нового Синая. С этом отклике сказалась вся глубина жажды огромной части этой периферии продать, без оглядок и раздумья, свое религиозно-историческое призвание среди народов земли, сознание и ценение которого живо еще в сознании народных масс, за чечевичную похлебку «правоохраненного убежища» на древней земле «Палестины», в гордом одиночестве и… в безопасности от погромов. В этой страсти к материальному овладению и утилизации своего древнего исторического наследия, идея которого воспринимается в терминах обмирщено-политических и даже чуть ли не частноправовых и собственнических, сказалось полное иссякновение живых источников религиозно-исторического опыта, подмен некоторой истинной, идеальной и вечной сущности ее материальной и тленной оболочкой.

Одним из поразительнейших симптомов современного вульгарно-демократического опошления христианского Запада и утраты им живого исторического чутья можно считать тот факт, что европейская философско-политическая мысль доныне воспринимает как один из всего только второстепенных результатов Великой войны переход Св. Земли под управление одной из христианских держав после непрерывного с 1244 года мусульманского владычества, так долго и безуспешно оспаривавшегося некогда этим же самым Западом в ряде вековых, героических и бесплодных усилий. Вожакам сионизма приходится для достижения своих заветных целей — политического овладения Св. Землей — широко использовать факт безнадежного падения христианского религиозного чувства в среде распыленных человеческих толп огромных городов Запада и тех профессиональных демократических политиков, за которыми послушно бредут эти толпы. Возрождение христианства на католическом и протестантском Западе из его нынешнего упадка означало бы похороны сионистской утопии, и если бы истинные упования, интересы и нужды еврейского народа были в согласии с выдумками сионистских вожаков — как они сами это без околичностей утверждают, — то положение получилось бы в высшей степени странное и соблазнительное, но не лишенное, впрочем, большой доли трагической парадоксальности: народ, принесший миру идею живого, единого и личного Бога, должен был бы этого самого Бога молить о том, чтобы огромные человеческие массы могущественнейших государств нашего времени подольше оставались в их современном помутнении и потемнении постижения Его и знания о Нем.

Для всякого наблюдателя сионистского движения естественно желание уловить в его идеологии, столь тесно связывающей себя с грядущими судьбами народа Израильского, издревле богосвидетеля перед лицом народов Земли, некую религиозно-мистическую устремленность, именно здесь, казалось бы, столь уместную. И вот такому наблюдателю приходится поразиться тем, что, несмотря на иногда прорывающееся некоторое подобие внешнего благочестия, связанного главным образом с эмоциями, питаемыми богослужебным употреблением древнееврейского языка, столь ревностно и теплично-тщательно культивируемого сионистами в качестве языка житейски-обиходного (в чем сионистские устремления отнюдь не вызывают подражания в широких народных массах), — в идеологическом и практическом обиходе сионизма такая религиозно-мистическая устремленность тщательно и не без гордости устраняется. Официальный сионизм ревниво оберегает как величайшую ценность, как свое оправдание перед миром те светские и религиозно-индифферентистские стороны движения, которые сближают его с другими национально-самоопределенческими движениями народов Средней Европы и пограничных с СССР стран, добившихся самостоятельности или уповательно на нее рассчитывающих. Ради получения соответствующей аттестации со стороны демократических и самоопределенческих вожаков сионисты с гордостью подчеркивают земной, реалистически-утилитарный и даже банальный [4] характер поставленных себе задач, свою свободу от клерикальных суеверий и религиозных предрассудков и абсолютную вмещаемость своей идеи в пределы общераспространенных демократических схем и общих мест.

4

Один молодой, но многообещающий сионистский профессор так прямо и обосновывает идею сионизма, как право на банальность.

В сионизме так же, хотя и в менее ясных и ощутимых формах, сказались завороженность еврейской периферии призраком земной силы и царствия мира сего, как и в могущественности того политического инстинкта, который в России гнал и доныне гонит толпы еврейской интеллигенции в ряды радикально-социалистических партий во имя утопического переустройства общества и уничтожения государственно-исторической организации национально-культурной жизни.

Наше сближение идеалов и заданий этих двух могущественнейших течений в среде современной еврейской периферии, как будто пренебрегающее разницей их конечных целей, применяемых ими средств и политически-бытовых обликов, может показаться искусственным и натянутым для тех наблюдателей совершающихся в России, и в частности среди русского еврейства, процессов, которые склонны придавать слишком большое значение факту свирепой нетерпимости, с которой воинствующий коммунизм расправляется с сионистскими «буржуазными» организациями, и суровых репрессий по отношению к последним со стороны советской власти. С этой точки зрения уместно будет остановиться на факте проявляемого зарубежными кругами русско-еврейских сионистов отношения к советской власти для характеристики которого мало будет определить его как благожелательный нейтралитет, и это несмотря на там что сам сионизм афиширует себя как партию, стоящ твердо и незыблемо на чистейших и классических начал демократии и народоправства (впрочем, мы одинаково далеки от мысли приписать особую непримиримость по отношению к коммунизму и европейской демократии). Для всякого, кто знает, с какой болезненной щепетильностью относится еврейский интеллигент ко всякому преследовании под которое, хотя бы чисто персонально, подпадает его с племенник, не может не казаться поразительным, не вмещающимся в пределы рационалистических объяснений, тот факт, что положительно ни один рядовой сионист не относится абсолютно отрицательно к конкретному содержан большевистской социально-политической теории и практики и никогда не идет дальше чисто словесной и туманной) «беспристрастной критики» — этого давно усвоенного периферийным евреем легкого и удобного общественного амплуа. Даже больше того — огромная часть сионистов, даже помимо тех, которые входят в состав официально-социалистического крыла движения, в числе прочих благ, имеющих произойти от овладения «правоохраненной» Палестиной, в мечтаниях своих представляют себе будущую жизнь в ней в тонах устаревших, дореволюционных коммунистических идиллий. Свое участие в «буржуазной» сионистской организации рассматривается ими как некоторая передышка, в смысле почти ленинском, на пути к конечному и полному благу не только национальному, но заодно и социальному. Националистическая окраска движения здесь представляется некоей не особенно красивой и почетной мимикрией, печальной необходимостью в век устарелого и антипрогрессивного национализма. Только бы дорваться до вожделенного убежища, а там можно себе позволить роскошь самого безудержного «интернационализма» — с арабами, англичанами, турками — кто под руку попадется. Казалось бы, этим делом в настоящее время с большим удобством можно заняться и на старых местах — в СССР или лимитрофах. Но там нельзя, там грозит растворение в окружающей национальной стихии, а трусливая боязнь перед таким растворением составляет основной тон всей националистической гаммы периферийного еврея.

При таком отсутствии настоящих точек отталкивания от коммуно-социалистической лжерелигии немудрено представить себе истинное отношение к ней со стороны сионизма всякому, кто сознает, что только по линии больших и широких идеологических разногласий располагаются силы действительного отталкивания между общественными течениями и группами. Количество понесенных ударов и утрат играет роль уже значительно меньшую, и потому оказываются возможными некоторые симпатии со стороны сионизма к русскому большевизму даже тогда, когда уже вытеснены почти все евреи с командующих высот советского аппарата и коммунистической партии; когда списки угоняемых все по той же старой Владимирке ссыльных сионистов, меньшевиков и эсеров еще в большей степени, чем в доброе старое время, кишат еврейскими именами; когда мутные волны массового, безотчетного и страшного в своей стихийности антисемитизма расползаются уже не по черте оседлости только, а по всей поверхности необозримой страны, зачастую при попустительстве или по наущению комсомольцев, партийцев и вообще власть имущих.

Тем не менее европейская, лимитрофная и большая часть внутри русской периферии продолжают возлагать самые розовые и доныне ничем не потемненные надежды на политику правящей в России партии в отношении евреев и все с тем же бодрым, оптимистическим настроением приветствуют новую зарю демократических свобод и самоопределения народов.

Эта столь неумеренно проявляемая симпатия — пусть только односторонняя, никакой взаимностью похвастать не могущая — со стороны сионизма к радикально-утопическому социализму положительно выходит за пределы возможности чисто рационалистических объяснений какими-либо политическими и бытовыми причинами, по крайней мере, в глазах не только пишущего эти строки, но и всех тех сионистов, к которым он обращался за соответствующими объяснениями и от которых получал ответы сбивчивые и уклончивые. Ходячее объяснение симпатий еврейской интеллигенции к радикальным течениям, в частности к большевизму, боязнью еврейских погромов в случае падения большевиков в России преувеличивает, на наш взгляд, раз меры этой боязни и делает совершенно непонятным тот факт, что сотни тысяч еврейских жертв, погибших в процессе русской революции, ничем не омрачили ореола этой революции в глазах еврейской периферии. Остается искать не объяснение, конечно, но более глубинный смысл этого парадоксального явления в том, что оба течения, при всем различии культурно-политических и философских предпосылок, выводов и содержания, являемых ими на поверхности духовной жизни периферии, генетически восходят к одному и тому же довольно давно (с конца XVIII-го столетия) обозначившемуся явлению утери еврейством основного религиозного субстрата своего религиозно-догматического, философского, культурного и бытового своеобразия, из которого оно столько веков черпало духовные и нравственные ресурсы для своей поистине изумительной защиты от восторжествовавшей в борьбе с язычеством христианской стихии. Основное содержание этого субстрата состояло в напряженном, неустанном, исполненном эсхатологических упований ожидании катарсиса еврейской мистико-религиозной трагедии в явлении пришествия истинного Спасителя и в реальном выходе смертного и страдающего человечества за пределы действительности законов бренной персти в жизнь совершенную и вечную, за порочный круг времени, пространства и материи. В наши дни этот высокий мессианический сверхидеал в завороженном лжерелигиозной утопией сознании периферийного еврея оказывается подмененным бездушной фантасмагорией и злым соблазном земного царствия и земной власти, хотя бы над кругом явлений территориально ограниченным и эмпирически несовершенным. Это начало безбожной и бездушной утопии проявляет свои злые чары с большим мировым размахом, в более зримых и грандиозных очертаниях, в своей максималистической форме, в форме изуверского поклонения подавляющего большинства еврейского передового слоя обманчивому мареву первой на памяти людей всемирно-исторической попытки устроения людей на началах материалистических и безбожных, призванных заменить живые нити исторического и религиозно-мифического предания, связующего чреду человеческих поколений между собою и с Творцом, — железными и мертвящими путами, налагаемыми бездушным обществом — Левиафаном. Но едва ли не более символично проявляется это всеобъемлющее переключение мистически-религиозного идеала из области искания Царствия Божьего в область утверждения чисто земных ценностей и целей в своей второй, минималистической форме, вовне афиширующей себя как скромное и справедливое стремление к возвращению в исходную геополитическую область, связанную со священной исторической традицией. Это стремление находится будто бы в полном согласии с современным пресловутым учением о самоопределении народов, — вернее, этнографических особей, — но на деле оно, конечно, является опять-таки покушением произвести материальное осуществление некоего историко-эсхатологического лжеидеала, грубо искажающего и подменивающего исконные хилиастические упования и искания религиозного еврейства.

VI

Историческое еврейство во все дни своего тысячелетнего рассеяния, в гонениях и страданиях не утрачивало памяти о земном царстве, утраченном иудейским народом во дни, столь близкие дням земной жизни христианского Искупителя, во исполнение Его столь удивительного и страшного пророчества (Матф., XXIV, 2). Еврейскому народу неведомы пророчества о восстановлении земного царства Израильского и о воссоздании зримого храма иерусалимского; зато доныне крепка в религиозно-верующей толще народа несокрушимая вера и ожидание, что в конце земной судьбы смертного человечества дано будет ветхому Израилю услышать трубы архангельские, узреть воскресение мертвых в жизнь вечную по мановению Пришедшего Мессии, стоять у колыбели зарождения нового творения, бессмертного и преображенного мистической силой и смыслом векового еврейского страдания. Последние остатки этой некогда столь ярким пламенем горевшей веры еще живут, в мистически углубленной форме, в немногочисленных, избранных умах среди восточного еврейства. Проникнутые этой верой седовласые раввины и апологеты хасидического старчества поныне отвергают грубо-подменные домыслы и лжеидеалы сионизма под градом оскорблений и насмешек со стороны невежественных и претенциозных полузнаек. Но среди нашей периферии мало кому приходит в голову, что, заменяя свой мировой эсхатологический идеал, выношенный в тысячелетних страданиях, тусклой и прозаической перспективой основания еще одного «малого государства», еще одной «демократии» в виде плутократической республики или чахлого королевствица a 1а Ирак или Геджас, с каким-нибудь Ротшильдом во главе и уже непременно под отеческим протекторатом англичан, — еврейство завершило бы свое историческое странствие аккордом до того нестерпимо фальшивым, что самая неограниченная и безудержная самоликвидация, умышленное и планомерное культурно-религиозное растворение в окружающей среде и тем признание исторической судьбы еврейства чем-то ошибочным и неудавшимся — было бы гораздо более почетным и достойным исходом. (Автор питает некоторую, хотя и очень слабую надежду, что последнее замечание, по необходимости слишком прямолинейное и резкое, не будет воспринято легковоспламеняющимися еврейскими критиками и чтецами в чужих сердцах как прямой и открытый призыв к ассимиляции.)

Сионизм считает чуть ли не сильнейшим козырем в руках еврейского народа и его главнейшей исторической заслугой то, что за время своего пребывания в европейском рассеянии он сумел якобы превратиться в заправский европейский народ с европейскими понятиями о праве, демократии, цивилизации, роли великих колониальных держав и пр. В этой части своей идеологии он находит известный отклик в европейской среде, которая помимо этого с большой симпатией как будто следит за «созидательной работой» сионистов в Палестине, вроде покупки земель, проложения дорог, электрификации и т. п. Сравнительно недавно виднейший английский политический деятель еврейского происхождения, сэр Альфред Монд, высказался совершенно открыто, что Англия в своих поисках на востоке Средиземного моря опорного пункта для охраны путей своей мировой торговли и колониальной политики должна уйти из негостеприимного Египта, в котором все яснее выражаются противоевропейские чувства туземного населения, в соседнюю Палестину с ее политически преобладающим еврейским, т. е. чистейше европейским и цивилизованным населением. Все подобные изъявления дружественного отношения к проектам сионистов встречают в их среде восторженное отношение, не охлаждаемое ни сознанием себя простым орудием в руках могущественной колониальной империи, пешкой в ее большой и сложной игре, ни рядом уже последовавших разочарований в подлинности и бескорыстии юдофильских чувств английской администрации [5] , в среде которой даже люди еврейского происхождения выказывают в конце концов решительное предпочтение британских имперских интересов соображениям пользы для сионистских проектов.

5

Во время просмотра корректуры настоящей книги приходит известие о дезавуировании правительством Макдональда так называемой Бальфуровской декларации — этой основной хартии сионистских вольностей. Слабовольное и нерешительное «рабочее» правительство Англии оробеет перед шумными протестами сионистских вожаков и еще поторгуется. Но какой все же удар нанесен идиллическому сожительству сионистских чаяний и демократических умеренно-утопических идеалов!

Есть поистине нечто сатанинское, религиозно отвратное и эстетически нестерпимое в картине (пока еще только, к счастью, воображаемой) превращения Св. Земли, на которую уже столько столетий излучаются флюиды горячей и возвышенной веры религиозного, борющегося и страдающего человечества, этого пупа нашей грешной земли, той мистической вершины, над которой так страшно и благодатно близко снизился звездный ковчег Божьего Завета, — превращения такой Земли в капище все того же западного мещанского и материалистического Мамоны. Ибо именно эта судьба, от которой не ушло так много других стран в самых разных частях и уголках света, насильственно покоренных или без покорения обезличенных экспансивно-насильническим духом и грубым материально-техническим превосходством Запада, уготована древней земле Израилевой англо-сионистской затеей, Земля, по которой некогда ходили пророки, мудрецы и учители жизни, герои и цари, пробуравится червоточиной шахт, ее поверхность, ее древние города, ровесники человечества, покроются копотью от фабричных труб; и «сладкие воды» Иордана (паломник Даниил-мних), превратившись в «белый уголь», предмет земных чаяний и вожделений, пойдут крутить с бешеной скоростью колеса турбин!