Европа кружилась в вальсе (первый роман)

Он вдруг умолк, и его глаза неподвижно уставились в пустоту.

Гейзель непроизвольно наклонился, словно желая помочь гостю. Но русский посол уже сполз с кресла на ковер. Его глазе остались открытыми…

Стакан воды, в растерянности расплеснутой у судорожно сомкнутых губ, слуга помогает Гейзелю перенести Гартвига на диван, срочно вызванный доктор, освидетельствование, длящееся меньше минуты, диагноз — русский посол скончался.

Нехорошо, ужасно нехорошо…

У барона Гейзеля вдруг возникает трагикомическое чувство — он сам сознает его смехотворность, — будто теперь именно по его вине начнется война: русский посол умирает в австрийском посольстве как раз в то время, когда вот-вот разразится конфликт с Сербией, подопечной России! Разумеется, это абсурд, нервы шалят от чрезмерного напряжения.

Но что все как-то осложнилось — это бесспорно. Причем положение еще более усугубляется, когда в австрийское посольство прибывает секретарь русского посольства и среди сопровождающих его лиц — не кто-нибудь, а дочь Гартвига! Посетители ведут себя довольно странно: осматривают стаканы на столе, секретарь ничтоже сумняшеся спрашивает, не съел ли здесь чего-нибудь посол Гартвиг…

В конце концов Гейзель приходит к выводу, что будет лучше всего, если он снова отправится в Вену, откуда только что приехал, потому как если он станет письменно объяснять только что возникшее здесь сложное хитросплетение неблагоприятных обстоятельств, на это понадобится бесчисленное множество страниц.

14. УЛЬТИМАТУМ

«Ультиматум Империи Австро-Венгерской Королевству Сербскому:

Из показаний организаторов злодейского покушения 28 июня следует, что убийство было задумано в Белграде и что огнестрельное оружие, а также бомбы убийцы получили от сербских офицеров и чиновников, членов так называемой «Защиты нации».

Эти неопровержимые факты лишают имперское и королевское правительство возможности и впредь безучастно взирать на подрывную деятельность, очагом которой, вне всякого сомнения, является Белград. Поэтому оно считает своим долгом решительно положить подобным поползновениям конец.

А посему оно требует:

чтобы сербское королевское правительство осудило любую антиавстрийскую пропаганду и выразило сожаление по поводу ее последствий.

Одновременно оно должно взять на себя обязательство применить санкции в отношении любых печатных органов, которые пособствовали бы вышеупомянутой антиавстрийской кампании; немедленно запретить «Защиту нации» и пресечь деятельность других подобных объединений и обществ, а также очистить все учебные заведения от враждебных Австро-Венгрии элементов. Одновременно оно должно устранить из рядов офицерства и чиновничества всех, кто скомпрометировал себя упомянутой деятельностью.

В целях полной ликвидации элементов, которые с сербской территории угрожают целостности и неприкосновенности Австро-Венгрии, сербское королевское правительство допустит к участию в расследовании инкриминируемой подрывной деятельности соответствующие австро-венгерские органы.

Далее мы требуем немедленно арестовать майора…

Дать австро-венгерскому правительству удовлетворительное объяснение касательно высказываний сербских должностных лиц…

Ответ сербского королевского правительства на эти требования имперское и королевское правительство австро-венгерское ждет не позднее шести часов вечера в субботу 25-го сего месяца».

15. ВИЛЬГЕЛЬМ II

…И вот настает день, когда шум балтийских волн затихает вдали и на смену ему приходит ритмичный перестук колес придворного поезда, который мчится без остановок на юг, к Потсдаму. Обветренные лица моряков сменяются белыми лицами императорской свиты, принявшей властелина под свою опеку на границе суши и моря; у Вильгельма такое чувство, будто эти бледнолицые обитатели суши прервали его недавний полет и возвратили на тяжелую, неподвижную землю; будто они тянут его снова в прошлое, от которого он избавился лишь на время. И это прошлое ничуть не изменилось и подстерегает его в озабоченном выражении на лицах сановников всех придворных и правительственных рангов; во взглядах, которые ищут уверенности в глазах верховного повелителя; повсюду сплошь затаенные опасения, невысказанные сомнения, и никто не решается произнести хотя бы одним словом больше, чем это требуется для ответа на какой-либо вопрос императора. Всем слишком хорошо известно — из первых или вторых рук — о совершенно однозначной позиции, занятой кайзером в связи с сербско-австрийскими перипетиями. «Сейчас или никогда!..», «Сербских цареубийц нужно поставить на колени!»… Разумеется, безусловно, так сказал император…

И потому Вильгельм II предпочитает не задавать больше вопросов и еще демонстративнее выказывает свою независимость и самоуверенность — позой, манерой держать голову, взглядом, интонацией. Он чувствует: все ищут в нем опоры, и его долг быть для всех таковой!

Однако когда адъютант приносит ему первую после возвращения депешу, Вильгельму приходится сделать над собой усилие, чтобы не выдать предательского волнения: ведь ему сейчас вручили ответ сербского правительства на австрийский ультиматум, текст, переданный по телеграфу из Вены. Да, он держит в руках не что иное, как бикфордов шнур, чреватый взрывом европейской войны!

Он встает и, вопреки установившемуся обыкновению, удаляется в свой кабинет, никого даже не приглашая следовать за собой. Он чувствует: за чтением депеши у него уже не хватит сил притворяться.

Едва закрыв за собой дверь, он прислонился к ней спиной, чтобы совладать с внезапным приступом слабости. Теперь он признается самому себе… это как наваждение, гром среди ясного неба… ему… ему страшно…

Собственно, все его проявления определялись до сих пор одним-единственным обстоятельством — тем, что еще ничего не было решено; что бы он ни писал, ни заявлял, всегда можно было пойти на попятный, придумать очередной контраргумент, продолжая всего лишь угрожать, блефовать; однако главный заряд еще не был подготовлен к взрыву, еще оставалось время избежать худшего, сманеврировать. Теперь времени на это уже нет. Сейчас, когда он держит в руках еще не прочитанную депешу, бикфордов шнур уже загорелся, и язычок огня пожирает его пядь за пядью, неуклонно приближаясь к взрывчатке.

Словно в каком-то дурмане, кайзер делает несколько шагов к ближайшему креслу.

Затем начинает читать.

Сперва с лихорадочной поспешностью, потом еще раз, внимательно, слово за словом. Неужели? Неужели это возможно? Да ведь это же — чудо! Владевшие им до сих пор страх и напряжение внезапно находят выход в судорожном смехе. Но в таком случае все в порядке! Ведь это недвусмысленная капитуляция, беспрецедентная! Блестящая моральная победа Австро-Венгрии! Теперь, разумеется, нет никакого повода для войны.

Превосходно, превосходно… Вильгельм снова берет в руки депешу… Сербское правительство действительно соглашается со всеми основными требованиями венского ультиматума! То, что оно возражает против надзора австрийских должностных лиц за ходом расследования возможной взаимосвязи между покушением и теми или иными внутригосударственными обстоятельствами, — это сущий пустяк, не более чем административная формальность. Да и ничего удивительного в этом нет: хоть какую-то видимость суверенитета должно в глазах мира соблюсти даже малое государство; главное, что во всех основных пунктах Сербия австрийским требованиям подчинилась.

Вильгельм протягивает руку к звонку и просит немедленно вызвать шефа кабинета министров.

Затем император встал и принялся вышагивать по комнате; ему приходится сдерживать себя, чтобы не насвистывать.

Когда вызванный вошел, кайзер обратился к нему чуть ли не с улыбкой:

— Ну так что вы на это скажете? — И он помахал депешей. — Ведь это совершенно меняет ситуацию! Я предлагаю послать в Вену поздравление. Разумеется, понадобятся еще гарантии того, что принятые условия будут выполнены. В этой связи я предложу посредничество. И уж осуществлю его по-своему, то есть деликатно, но энергично, чтобы австро-венгерское правительство и армия получили надлежащую сатисфакцию. Я имею в виду официальное satisfaction d'honeur{ [84] }.

84

Удовлетворение, сатисфакция чести (фр.).