Евсения. Лесными тропками

– Ага... А что такое "минимум"?

– О-о-ой!!! Горе мое, горемычное! Нажил себе на шкуру еще одну злобную Евсю!

– Да не так ты орешь, как я тебе попала!
– смущенно пропыхтела сбоку от нас подруга.
– Всего-то, самую малость и зацепила... ниже хвоста.

– Вот это оно и есть - "минимум", - смеясь, пояснил мне Стах...

Не знаю, сколько миль мы в результате проехали по этой, затерянной под зеленым ковром из трав, дороге. Но, уже в сумерках разглядели слева на обочине кривой столб с давно выцветшим, чудным названием "Сканьковичи". А вскоре увидели и саму деревню, оказавшуюся тоже давно заброшенной. Она лежала слева, в низине, накрытой разбавленным водой, молочным туманом, в котором торчали сейчас уцелевшие жерди огородных изгородей и высокая, в человеческий рост, трава.

– Да, жалкая картина, - выдавил из своей седельной сумки, притихший Тишок.

– Вот я одного не пойму, зачем покидать такое хорошее место? Сади, сей, расти скот и живи спокойно, - даже привстала из седла впечатленная не меньше беса Любоня, однако, Хран ее мнения не разделил:

– Ну, судя по названию, жили здесь совсем не этим, а конкретным промыслом. "Скань", если мне память не изменяет - плетение узоров из проволоки. И, видно, когда центральный тракт отсюда на север перенесли, узоры плести стало не для кого. Вот и подались умельцы в другие края, - закончил он, почесывая пятерней затылок.
– Ну что, здесь тогда и остановимся на ночлег. Что думаешь, Стах?

– Хорошо, - глухо отозвался мужчина, заставив меня вновь к нему приглядеться.

Стахос и после нашей обеденной полянки гордо хранил молчание, лишь коротко отвечая на чьи-то вопросы. А раза три мы останавливались в пути лишь из-за него. Напряженно ожидая очередного возвращения мужчины с почти опустевшим бурдюком в обнимку. Но, я к нему больше не приставала, лишь бросала косые тревожные взгляды. Сейчас же, бледное лицо Стахоса с большими черными глазами казалось лишь маской человека, которого я знала, кажется, уже давным давно.

– Тогда, Тишок - на разведку. Обследуй на предмет безопасности округу и пару домов. Но, не у самой дороги, а подальше. А мы потихоньку следом, - скомандовал бесу Хран, вновь трогаясь с места.

Вскоре искомый дом нашелся - через две улицы от самой крайней. Одноэтажный, с широким крыльцом и колодезным журавлем на просторном, заросшем бурьяном дворе. И даже застекленные окна в том доме имелись. Не говоря уж о дверях. Мы с подругой взирали на него со своих лошадей со смесью опаски и брезгливости. Однако ночевать под открытым небом в незнакомой, заброшенной деревне желалось еще меньше.

– Ну и чего вы застыли?
– гордо подбоченился на нас снизу вверх, воодушевленный довольным Храновым кряканьем, бес.
– Принимайте хоромы, вытрясайте перины.

– Ага. А ты люльку себе здесь не приметил? А то б мы с Любоней тебя в ней... покачали, - первой сползла я с седла и оглянулась к Стахосу. Мужчина в этот самый момент, пытаясь слезть с коня, качнулся вперед и, вдруг, стал круто заваливаться вбок.
– Стах!
– рванула я к нему, пытаясь успеть поддержать, но, силы свои явно переоценила, оказавшись в результате на земле, придавленной сверху неподвижным телом. А вот тут уже струхнула серьезно.

– Хран! Хран, помоги, ему совсем худо!..

ГЛАВА 17

За маленьким квадратом окна - ночь. В его мутном стекле отражается пламя свечи, стоящей рядом с кроватью, на табурете. Танцует и потрескивает от сквозняков. А еще мыши. Их, конечно, распугали, но, то в одной половой дыре, то в другой возникают маленькие любопытные носы.

– А ну, прочь отсюда.

– Евся, ты чего?
– замерла в темном дверном проеме Любоня.

– Заходи. Это я не тебе, мышам.

– Мышам?..

– Любонь, неужто ты их боишься? Чего хотела то?

– Я...
– героически выкатив глаза, шагнула она в комнатку и вцепилась руками в высокую кроватную спинку.
– Позвать тебя пришла вечерить. Хран во дворе костер развел - я кулеш сварила... А он так все и спит?

– Ага-а, - вздохнув, вернулась я взглядом к мужчине на кровати.
– Так и спит, но беспокойно... Любоня... Я не знаю, что делать. Он говорит, все пройдет, а на душе тревожно.

– Это потому, что никогда больных не видала, а уж тем более, за ними не ухаживала, - авторитетно зашептала подруга.
– Вон отец у нас зимой отравился старым холодцом. Матушка говорила ему: "Не ешь", а он горчицы туда намешал и целую миску подчистую. А потом так маялся - дня три с постели не вставал. А Стах - молодой, сильный. Ты ему завтра с утра травок своих запаришь. А я бульончик сварю. Пойдем, сама хоть сейчас поешь.

– Я не могу.

– Евся, почему? Он ведь все одно спит.

– Да поэтому и не могу...
– шевельнула я пальцами, сжатыми в крепкой мужской ладони.

– А-а, - протянула Любоня.
– Ну, надо же... А спать как собираешься?

– Не знаю, - с равнодушием, удивившим саму себя, пожала я плечами.
– Да хоть на лавке - напротив, под окном, - а потом, подумав, для значимости, добавила.
– Он говорил, что меня нашел. А, вдруг, ночью проснется и... потеряет?

Но подруга моя к такому "бреду" отнеслась, на удивление серьезно:

– Ну, раз так, я тебе сама здесь постелю. Я в сенях на вешалке тулуп старый видала. Вытрясу его, а сверху покрывальцем закину... Евся...

– Что?

– Вот и настала твоя очередь.

– А за чем я ее занимала?

– За любовью, подружка. За любовью.

– За любовью?.. Да что это такое, "любовь"?

– Так вот то самое и есть - когда очень сильно боишься потерять... и быть потерянной.

– Любонь, а почему ж ты тогда решилась на эту большую потерю?
– нахмурила я лоб на подругу.
– Почему бежишь на другой конец страны?

– Не знаю, - опустилась она на мою будущую постель.
– Наверное, потому, что бояться этого должны... двое... Евся, давай не будем сейчас о Русане? А то я опять реветь начну и больного нашего разбужу, - блеснули в подружкиных глазах два маленьких свечных пламени, отраженные в слезинках.

– Ну, как скажешь...