Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования
Шрифт:
ЦГИАЛ. — Ф. 1282. — Оп. 1. — Ед. хр. 69.
Отчеркнуты карандашом на полях, очевидно царем, следующие строки:
"Пожары возобновляются с какою-то настойчивостью, и нет причин полагать, чтоб они перестали возобновляться на будущее время".
"Догадок в народе ходит довольно. Одна из таких, не скажем довольно распространенная, но достоверно существующая, касается нашего молодого поколения, наших бедных студентов".
"Мы даже полагаем, что в народе они появились не сами собою, до них дошел не сам народ, а очень может быть, они перешли в него извне".
"…в студентах, некогда ратовавших против личной свободы., данной крестьянам 19 февраля, а теперь выжигающих народ, он видит самых злейших своих и общих врагов".
"…посоветуем ему действительно учиться и учиться. Если оно виновато в страшных вещах, нечего скрывать в застенках факты, доказывающие его вину; сюда давайте их скорей".
Слово "застенках" еще и подчеркнуто.
Два отрывка "Недавно вышла возмутительная прокламация — солидарность студентов с подобными явлениями" и "Три золотушных школьника — до всеобщего панического страха", бывшие в журнале следственной комиссии и по поводу которых вызывался М. М. Достоевский, отчеркнуты красным карандашом.
<СТАТЬЯ ВТОРАЯ>
Мы прочли передовую статью в № 143 "Северной пчелы" [164]
164
В верхней части гранки карандашная помета царя: Кем написана? Сообщить К. Долгор<укову>. На полях помета чернилами: Запрещено 3 июня.
Подобные толки поддерживаются и без того слишком долго, в чем, как мы сами имели случай убедиться, несколько виноваты и низшие полицейские агенты, которые, разумеется, по собственному невежеству вместе с народом повторяют те же нелепые слухи. Не опровергать подобных слухов, значит поддерживать в народе то брожение, в произведении которого "Северная пчела" как повторением нелепого слуха, так и самим сомнением своим в этом случае обвиняет людей, рассылающих прокламации. Во имя народного спокойствия, во имя спокойствия всех образованных граждан столицы мы просим гласного, строгого и самого быстрого суда над теми, кто арестован по подозрению в поджоге. Имена и звание лиц должны быть обнародованы. На полиции лежит обязанность как можно скорее успокоить столицу. Повторяем: мы требуем суда гласного и быстрого, пусть объявят, наконец, город на военном положении, если ему угрожает опасность и если (что мы положительно отвергаем) эти пожары имеют что-нибудь общее с политическим движением. Пусть судятся обвиняемые в поджоге военным судом, но гласно! Приняв только такие энергические меры, можно отвечать за народное спокойствие, иначе мы рискуем при содействии газетных статей, подобных статье "Северной пчелы", что ни одному образованному молодому человеку не будет места в Петербурге. Может быть, мы и ошибаемся, но до тех пор пока не будет открыто и официальным путем обнародовано звание поджигателей, если они есть, мы остаемся при своем убеждении и приглашаем всех здравомыслящих людей присоединиться к нам и стараться успокоить напуганный народ. Мы положительно протестуем против невежественных обвинений, ни на чем не основанных. Пусть докажут нам фактами, что мы ошибаемся.
ЦГИАЛ. — Ф. 1282. — Оп. 1. — Ед. хр. 69.
Забытая рецензия Достоевского. Публикация С. В. Белова
Заметка Достоевского об игре Васильева в пьесе А. Н. Островского — "Грех да беда на кого не живет" является единственной театральной рецензией писателя. Эта заметка не окончена, она была впервые опубликована в "Северном вестнике", 1891, № 11, С. 32-34 с некоторыми ошибками и неточностями, а затем не входила ни в одно издание сочинений Достоевского и осталась почти не известной советским исследователям. Лишь М. П. Алексеев в статье "О драматических опытах Достоевского" (сб. "Творчество Достоевского". — Одесса, 1921. — С. 41-62), Р. В. Плетнев в статье "Eine Theaterkritik von Dostojevskij" (сб. "Dostojevskij-Studien". — Reichenberg, 1931. — S. 99-104) и В. С. Нечаева в книге "Журнал М. М. и Ф. М. Достоевских "Время"" (М.: "Наука", 1971. — С. 222-223) обращались к этой рецензии.
В недавно вышедшей книге "Достоевский и музыка" (Л., 1971) А. А. Гозенпуд высказал вполне резонное предположение, что рецензия Достоевского предназначалась для журнала "Время" и была откликом на статью А. А. Григорьева "Петербургский театр". Статья Григорьева, напечатанная в журнале "Время" (1863, № 2), начиналась словами: "Эта игра мочаловская, игра, от которой забывается сколько-нибудь нервный зритель" (С. 82), и заканчивалась повторением той же характеристики: "Это была настоящая игра трагического артиста. Настоящее имя для такой игры — мочаловская игра" (С. 86).
Как бы продолжая статью Григорьева, Достоевский в начале своей рецензии пишет:
""Мочаловская игра!" — ведь это уж слишком много сказать".
Достоевский, очевидно, не успел закончить рецензию ввиду закрытия журнала.
Печатается по автографу, хранящемуся в ИРЛИ.
Вы хотите, чтоб я описал вам мое впечатление от игры Васильева [165] в роли Краснова. Прежде всего (признаюсь откровенно) до этого раза я не видал его никогда. Знаете ли что? Я вошел в театр с предубеждением к Васильеву. Я слышал такие похвалы ему от тех, которые уже видели его в "Грех да беда" [166] , что во мне невольно родилось сомнение. "Мочаловская игра!" — ведь это уж слишком много сказать. А между тем для меня его игра действительно оказалась чем-то невиданным и неслыханным. Да, я не видал до сих пор в трагедии актера, подобн<ого> Васильеву.
165
Павел Васильевич Васильев 2-й (1832-1879) — известный трагический актер. В 1847 г. окончил московское театральное училище и в течение 13 лет играл во многих провинциальных театрах, исполняя самые разнообразные роли. В 1860 г. Васильев заменил петербургской сцене только что умершего Мартынова и скоро прославился в ролях Любима Торцова ("Бедность не порок" Островского) и Расплюева ("Свадьба Кречинского" А. В. Сухово-Кобылина). В Александрийском театре Васильев играл до 1874 г., а затем поступил в московский "Общедоступный театр". Лучшие роли Васильева — в пьесах Островского.
166
Пьеса Островского "Грех да беда на кого не живет" была впервые напечатана в журнале "Время", 1863, № 1. Первое представление состоялось 21 января 1863 г. в Малом театре в Москве; в роли Краснова выступил Пров Садовский. Второе представление было в Александрийском театре 23 января 1863 г. Роль Краснова поочередно исполняли П. В. Васильев и Ф. А. Бурдин.
Драму Островского я читал два раза и был на первом представлении, в котором играл Краснова г. Бурдин [167] . Лицо Краснова до того уже было мне понятно из чтения, что я без большого труда догадался, что господин Бурдин очень мало понял в своей роли, т. е. может быть и понял, да выразил совершенно обратно. До сих пор не могу догадаться, для чего он все старался рассмешить публику? Мне кажется, приготовляясь к представлению, он прочел предварительно
в одном из последних номеров "Русского вестника" афоризм, заключающийся в том, что можно увидеть все на свете, всякую возможную диковинку, но одного только нельзя никогда увидать: это русского купца влюбленным. Таким образом, "Русский вестник" отнимает у русского человека чуть не последнюю способность человеческую, так сказать, уже животную способность: любить и ревновать [168] …167
Федор Алексеевич Бурдин (1827-1887) — актер и переводчик; в 1847-1883 гг. — актер Александрийского театра, исполнитель ролей в пьесах Островского. Бурдин с успехом выступал в бытовых ролях, однако героические и драматические роли ему не удавались, он играл их с ложным пафосом. А. Григорьев, резко критиковавший исполнение этих ролей Бурдиным, охарактеризовал такую игру как "бурдинизм", термин этот, по словам Григорьева, "распространился в театральном мире с замечательной быстротой" ("Эпоха". — 1864. — № 1. — С. 422; № 3. — С. 240). В июльской и сентябрьской книжках "Эпохи" 1864 г. в статьях Д. В. Аверкиева появились также отрицательные отзывы об игре Бурдина. В ответ на это Бурдин направил резкое письмо Достоевскому как редактору "Эпохи", обвинив его в закулисных интригах, клевете и т. п. Сохранился черновик ответа Достоевского Бурдину (ноябрь-декабрь 1864 г.), в котором Достоевский пишет: "Если же я пропускал неодобрительные отзывы о вашем таланте, то единственно потому, что с этими отзывами я был сам согласен <…> Поверьте тоже, что всякий ваш успех, всякое действительное проявление вашего дарования мы встретим в нашем журнале с радостью. Я твердо убежден, что такие роли в вашем репертуаре существуют и искренне желаю вам полнейшего достижения цели. Искусство, которому вы служите, — высокое и благородное искусство. Но оно — трудное, очень трудное искусство и даже избраннейшим талантам, даже гениям не дается даром" (Письма. — I. — С. 391-392).
168
Достоевский имеет в виду повесть беллетриста А. П. Голицынского "Шестая часть света" (Русский вестник. — 1862. — Январь-февраль), в которой есть такие строчки: "Но я готов прозакладывать свою голову, что вам не случилось встретить когда-нибудь влюбленного русского купца!"
Г-н Васильев в роли Краснова играл человека, себя уважающего, серьезного, строгого и как будто очищенного своей страстью, как будто несколько отрывающегося от своей среды. Видно, что в нем крепко засело что-то новое, что-то вроде неподвижной идеи, овладевшей всем существом его. Видно, что с этим человеком уже три года совершается что-то необыкновенное. Три года он любит без памяти и ходит как отуманенный от любви к своей пустенькой Тане, которой только разве некоторая совершенно еще детская неразвитость мешает сделаться также цивилизованною по "благородному", как ее сестрица, девица Жмигулина, и говорить ко всякому слову: "Мы к этому не привыкли, потому что мы другого совсем воспитания". Влюбленный Краснов до того ничего не понимает в жене своей, от страсти к ней, что даже готов видеть в ней до сих пор что-то высшее, что-то чрезвычайно отходящее вверх от него и от его среды. И заметьте: весь этот взгляд уживается в нем вместе с глубоким самоуважением и с уважением ко всему правдивому и человеческому, даже и в своем быте. Но разум его как-то ударился в одну сторону. Краснов до сих пор, после трех лет доказанной невозможности, верит в то, что жена еще его полюбит: "любовь через пять лет иногда приходит", — думает он про себя. Он любит страстно, и хоть вы от него никогда не дождетесь рабского самоуничижения, но Таня видимо властвует всей душой его и стала его кумиром. Афоня, больной брат его, свидетельствует, что он перед ней на коленках стаивал и всю родню на нее променял. Любовь растет все больше и больше. Родню, хоть он и принимает у себя, но как-то больше по обычаю, чем по сердцу, как-то рассеянно; ни о чем-то он сам не заговорит; ничего-то в городе, в его среде его не интересует. Он брезгливо слушает самодурные выходки своего родственника и объявляет ему, что это все только один кураж. За язвительное слово против Тани он тотчас же выгнал сестру из дому, из-за чаю. Этому человеку такие разрывы со своей средой уже стали теперь нипочем. Таня — вот его мечта; когда-то она его полюбит? — вот его забота и мука. Что говорят о Тане, как глядят на такую красавицу другие, завидуют ли ему, что у него красавица-жена — вот покамест все его наслаждения, все его счастье… Да, актер прежде всего лицедей, а все это созданное поэтом лицо, я увидел в плоти и крови в игре Васильева и воочию убедился, что лицо это — правда.
А между тем начинается драма; в Краснове разгорается желчь и ревность. Вообще это желчный человек: он своего не отдаст, не уступит никому и в сделки не войдет ни в какие, хотя бы он был так же цивилизован, как герои "Подводного камня" [169] . Натура останется, выскажется, и это — натура, а не самодурство. Этому человеку половинок не надобно. Таня до того пуста, что даже не понимает, не подозревает, какой ужас в судьбе ее, не понимает, как страшна эта страсть, чем она грозит, что обещает и чем все это может кончиться. Ей просто скучно и больше ничего. "Образованность" и презрение к "мужику" препятствуют разглядеть и ее сестрице, в каком крайнем положении находится Таня. От скуки, от какой-то детской тоски Таня бросается на первую встречу — на гаденького Валентина Павловича Бабаева. При встрече с ним ей вспомнились первые годы юности, ее первый рассвет, в богатом барском имении, где было столько хороших кавалеров, где барышни так хорошо одевались, так резво играли в саду, бегали с кавалерами в горелки. Воспоминания о горелках может быть нравятся ей больше всего даже и теперь, больше самого Валентина Павловича. Этот Валентин Павлович, которого некоторые наши критики приняли за человека любящего, чуть не страдающего, за жертву самодурства и во всяком случае как протест самодурству, — гораздо хуже дурака и собственно тем, что он еще не вовсе дурак, а между тем также пошл, как дурак. Этот светящийся червячок, который своему лакею, за грубость его с уездным подьячим, замечает: "как ты груб", — в то же время безо всякого угрызения совести, даже как-то невинно, т. е. совершенно несознательно, увлекает женщину, начинает с ней любовь и даже чуть-чуть ей самой не говорит: что это все pour passer le temps [170] , потому только, что скучно четыре дня без клубнички сидеть в городишке; и говоря это, он считает себя совершенно правым перед своею совестью.
169
Роман М. В. Авдеева (отдельно издан в 1863 г.), написанный в подражание Тургеневу, посвящен теме лишнего человека и трагическому положению женщины в дворянском обществе.
170
чтобы провести время (франц.).
ИРЛИ. — Ф. 93. — Он. 2. — Ед. хр. 81. — Лл. 186-187.
Фрагменты "Дневника писателя". Публикация И. Л. Волгина
Первое появление в печати неизвестных текстов "Дневника писателя" относится к началу 1920-х годов, когда С. А. Переселенков опубликовал запрещенную цензурой главку из январского "Дневника" за 1877 г. — "Старина о петрашевцах" [171] . В 1930 г. В. Л. Комарович обнародовал небольшой фрагмент (о Петербурге) из второй главы майского выпуска "Дневника" 1876 г. [172] В 1940 г. А. С. Долинин привел несколько неизвестных отрывков из "Дневника писателя" 1876-1877 гг. [173]
171
Старина о "петрашевцах". Публикация и пояснительная статья С. Переселенкова. // Достоевский. Статьи и материалы / Под ред. А. С. Долинина. — Сб. 1. — Пб., 1922. — С. 369-375.
172
Комарович В. Л. Петербургские фельетоны Достоевского. // Фельетоны сороковых годов / Ред. Ю. Г. Оксмана. — М.-Л., 1930. — С. 118-119.
173
Долинин А. С. Новое о Достоевском. // Ученые записки Ленингр. пед. ин-та им. М. Н. Покровского. Факультет языка и литературы. — Т. IV. — Вып. 2. — 1940. — С. 311-320.