Фабрика мухобоек

Марек не протестовал, когда она велела ему немедленно ложиться спать. Послушно разделся, почистил зубным порошком «Вега» зубы, лег и закрыл глаза. Ему даже не хотелось читать «Принца и нищего». Пану председателю Марк Твен не нравился, он сказал, что в Палестине халуцим от его книг не будет проку.

Лежа с закрытыми глазами, Марек прислушивался к тому, что происходит в комнате. Пани Регина, видимо, была сильно чем-то озабочена. Она вставала, ходила туда-сюда и снова ложилась. Точь-в-точь как Хая Цивинская, воспитательница их группы в приюте. Перед тем как принять важное решение, она то садилась, то вскакивала и каждый раз тщательно мыла руки, будто они могли испачкаться от одного того, что она встала. Правда, Хая не рылась в чемодане – которого у нее просто не было, – а пани Регина свой несколько раз открывала, потом спрятала в шкаф, но через минуту снова достала и положила на кровать. Команды уезжать никто не отдавал, так что у нее это все от нервов; тем более надо хорошо себя вести.

Наконец шорохи усыпили Марека; как по заказу ему приснилась излучина реки Рудки – он с родителями ездил туда на каникулы. Солнце, теплый песок, веснушчатые плечи Моники Нонас, дочки соседей… немудрено, что поцелуй в щеку Марек воспринял как часть сна. Тем более его не смог разбудить тихий скрип двери.

Когда Регина решилась принять предложение Вильского, ее движения стали быстрыми и точными. До этой минуты она сама себе представлялась растерянной дамочкой, неспособной мыслить здраво. Казалось бы, о чем тут раздумывать – ведь перед ней открывался путь к спасению! – но ее одолевали сомнения, стоит ли жизнь того, чтобы этим путем воспользоваться. Жизнь, однако, одержала верх: Регина подумала, что не все в мире погибли в газовых камерах, и, возможно, она еще повстречает тех людей, познакомиться с которыми всегда мечтала. Собрав самое необходимое, она перебросила через руку пальто и шагнула к двери. Потом вернулась, подошла к Мареку и поцеловала его в щеку. В тусклом свете он еще больше напоминал ее умершего в гетто братишку.

Выйдя из комнаты, она быстро направилась к знакомой двери. Чулан был не заперт, и Регина без труда попала внутрь, однако не увидела на противоположной стене не только замочной скважины, куда могла бы вставить ключ, но и самой двери. Первой мыслью было, что это другая кладовка, хотя запах был тот же, и она вернулась в коридор, чтобы поискать то, что ей нужно. Спокойно, никакой истерики, никаких, упаси бог, слез… правда, очень хочется, сжав кулак, колотить по полированному дереву. Впрочем, этого ей не позволит воображение: очень уж смешно она будет выглядеть…

Марек спал в прежней позе, на губах у него блуждала улыбка – ничего похожего Регина раньше не замечала. Она тоже быстро заснула. Ей приснилось, будто она снова едет в близлежащую Спалу [53] – как в детстве, когда узнала, что там среди сестер-терцианок отдыхает Юлиуш Остерва.

Разбудил ее громкий стук, в коридоре кто-то кричал, что поезд ждет, но Регина ни чуточки не разволновалась. Марек впервые беззаботно рассмеялся, когда она показала ему, как по-настоящему моют уши, а не только делают вид. Дорогу к выходу они отыскали легко, хотя никто их не сопровождал. Вестибюль внизу был пуст, из-за стеклянных дверей не доносилось никаких звуков. Только на маленьком диванчике сидел в одиночестве их муж, отец и глава всех лодзинских евреев. Увидев жену, он встал и поцеловал ей руку, а Марека потрепал по плечу. Такое проявление нежности их не испугало, напротив, даже было приятно. Марек хотел помочь Регине нести чемодан, но это оказалось ненужным: пан председатель вручил ему свою трость, а сам, несмотря на протесты жены, подхватил оба чемодана. Правда, он немного покраснел, но не потому, что ему стыдно было столько тащить, а от нормальной здоровой натуги – почему бы не потренироваться перед Палестиной?

53

Популярная курортная местность.

Они вышли на террасу. От музыкантов остался только скрипичный футляр – наверно, уходили второпях. Если б не то, что на этот раз почтенный старец сам тащил чемоданы, все бы выглядело в точности как тогда, когда они приехали. Даже ветер, казалось, не переменился: в воздухе так же порхали клочки хлопка, да и бланки накладных далеко не улетели.

И опять я возле дома, где познакомился с Дорой. Здание ничуть не стало привлекательнее, а окна показались мне еще более мутными. К своему удивлению, я заметил выходящую оттуда Иоханну Хоркхаймер. Что ей там было делать? Из нашего последнего телефонного разговора следовало, что сейчас она должна находиться на другом полушарии. Иоханну вел под руку Юрек – похоже, очень этим гордясь. Я окликнул ее по имени, но она даже на меня не взглянула. Видимо, у нее были для этого основания, и вообще, возможно, она попала в Лодзь, сама ничего – или, подобно мне, почти ничего – о том не ведая. Юрек только знаком показал: мол, все под контролем, – и они сели в машину. Признаться, я рассчитывал на его помощь: зная уже всё про это место, я предвидел впереди трудности. Но если бы я не сделал всего, что в моих силах, чтобы снова увести оттуда Дору, то, выздоровев, себе этого бы не простил.

В приемной все те же стулья и выкрашенные масляной краской грязновато-зеленые стены. Стеклянная витрина с брошюрами, предостерегающими от венерических заболеваний, сейчас на другой стене. Кто ее перевесил и зачем, трудно сказать. Великанша в халате как раз выпускала старенького щеголя в шерстяном пиджаке, который недавно уверял, что не знает, зачем его вызвали, а теперь казался счастливым.

– Danke sehr und Wiedersehen. – Он взял сплющенную шляпу, которую она достала из шкафчика для ключей. Потом, будто сообразив, что «до свидания» – обещание, которое может осуществиться, добавил на всякий случай: – Guten Tag.

Я воспользовался тем, что великанша задумалась, что бы могли означать странные слова, и, обняв Дору, попытался проскользнуть в дверь.

– Halt! – Способная, однако, оказалась ученица. – Куда это вы? Тебе можно. А ты давай обратно!

Я никогда так грубо не обращался с женщиной, но сейчас, собравшись с духом, попробовал просто-напросто оттолкнуть великаншу. И… воткнулся головой куда-то ей в область желудка; с равным успехом можно было ударить в стену.

– Красавица, мы же с тобой лодзяне и должны друг дружку уважать. – Это я хорошо придумал: она не тронула меня (что означало бы конец всему), даже не замахнулась, и в глазах у нее мелькнуло понимание.

– Вон!

Надо признать, произнесла это она вполне добродушно. Продолжить обмен любезностями нам помешала Дора: подбежав, она расцеловала меня в обе щеки.

– Я ненадолго, милый, если позволишь так тебя называть… Скоро вернусь. Ну а если мы каким-то чудом больше не встретимся… поезжай в Прагу и отыщи в «Белом лебеде» Виктора. Может быть, ему потребуется твоя помощь. С Папоушеком они договорились: стучать условным стуком, три раза подряд…

– Мы поедем вместе, и ты сама его поищешь…

Дора просияла, словно поверив мне, и кинулась к двери. Она была так красива, что даже во взгляде охранницы я увидел умиление. Скрывшись за дверью, она еще высунула из-за нее голову, а потом и руку. Самую прекрасную в мире рыжеволосую голову и самую прекрасную руку. И улыбнулась, но одними губами – глаза, хотя мне не хотелось в это верить, были печальны. И в глазах великанши я больше не видел сочувствия. Пришлось выметаться и с улицы наблюдать за дверями и окнами.

Все было, как раньше. Они шли тем же путем: фабричная железнодорожная ветка, красные кирпичные склады, кипы хлопка, знакомый лес труб. Марек подумал, что, если б они шагали задом наперед, это бы выглядело, как будто механик кинотеатра «Риальто» по ошибке пустил фильм с конца. Однако салон-вагона на этот раз не было; Марек вопросительно посмотрел на пана председателя и пани Регину, но они, похоже, не удивились, и он решил тоже не удивляться. По наклонной доске, словно по корабельному трапу, поднялись в товарный вагон – правда, там было чисто и пахло дезинфекцией. Пани Регина сразу же уселась в углу, не дожидаясь, пока сядет пан председатель. Это тоже было что-то новое. Председатель, не говоря ни слова, забрал свою трость и, стуча ею по деревянному полу, стал прохаживаться по пустому вагону. Звук был монотонный, но энергичный – так, подумал Марек, звучит военный барабан. Встав на лавку, он дотянулся до маленького зарешеченного окошка и увидел, что со стороны фабрики идут, поддерживая друг друга, люди разного возраста с чемоданами и узлами. Кое-кого он узнал еще издалека, хотя при свете дня выглядели они похуже, чем в зале суда.

Кто-то снаружи раздвинул двери, и в их вагон – он точно сосчитал – вошел сорок один человек. В другие вагоны входили по сорок два человека, и Марек было обрадовался, что у них народу меньше, но тут вспомнил, что не посчитал председателя, маму и себя. «Вот бестолковый!» – он даже покраснел, так ему стало стыдно. От волнения захотелось пописать, но как тут пописаешь, если даже ведро, которое он приметил, затерялось среди вошедших в вагон. Марек со страхом подумал, чту будет, если станет невтерпеж, но поспешил себя успокоить: он ведь не один такой – кто-нибудь что-нибудь придумает.