Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин.

Закончив представление, певец спрыгнул с камня, несколько раз перекувыркнувшись на лету, приземлился на голову и принялся скакать на руках, нелепо дрыгая ногами в воздухе. Его соплеменники снова зашлись от смеха, и в меня неожиданно полетел град крошечных камней выпущенных из множества маленьких рогаток. Конечно, большого вреда от них не было, но камни больно ударили меня по голове и по лицу. Я попытался было убежать, но гоблины целой кучей навалились на меня, схватили за всё, что можно было схватить, и я понял, что вырываться бесполезно. Они как пчёлы теснились и кружились вокруг меня, выкрикивая мне в лицо целый поток несносных речей.

— Всё равно тебе она не достанется! — орали они. — Не достанется! Хе–хе–хе! Она достанется кому–нибудь получше тебя! Ах, как он её поцелует! Как поцелует!

Эти ехидные насмешки жгучей молнией ударили меня в сердце и высекли в нём искру благородства.

— Что ж, если он и вправду лучше меня, пусть она принадлежит ему! — громко прокричал я.

Они мгновенно выпустили меня и расступились, разочарованно ворча что–то с нескрываемым удивлением и неохотным одобрением. Я шагнул вперёд. Они тут же раздвинулись в стороны, образовав для меня проход, и я пошёл между ухмыляющимися и кривляющимися уродцами, которые почтительно кланялись мне со всех сторон. Через несколько ярдов я обернулся. Они молча стояли, глядя мне вслед, как орава мальчишек–школьников, пока один из них вдруг не встрепенулся и с оглушительным воплем не врезался в толпу своих приятелей.

В то же мгновение они превратились в одну беспорядочную, орущую, копошащуюся груду, напомнившую мне живые пирамиды переплетённых змей, о которых порой рассказывают путешественники–натуралисты. Стоило одному малышу–гоблину выпутаться из этой фантасмагорической массы, как он отпрыгивал на несколько шагов, разбегался и, свечкой взлетев в воздух, как попало шлёпался сверху на эту неимоверную кучу–малу из пинающихся и дрыгающихся тел. Я предоставил им и дальше предаваться этому буйному и, по всей видимости, совершенно бесцельному развлечению, а сам пошёл дальше.

Пройдя несколько шагов, я запел:

Если тебе предназначен судьбой Тот, кто достойней, — ну что ж! Я отойду, если чистой душой Лучшего ты изберёшь. Сердце свободное и в шалаше Дом обретает, любя. Грустно скитаться бездомной душе Что потеряла тебя. Мне суждено пострадать — ну и пусть! В тайне печаль сохраня, Я от тебя для того отступлюсь, Кто благородней меня. Дар драгоценный другому вручить — Щедрости нет без потерь. Только с любовью любовь уступить Тоже немало, поверь.

Вдруг в моей душе сама встрепенулась новая, незнакомая песенка. И хотя, не успев родиться, она почти сразу же угасла, в те несколько мгновений, пока она звучала, мне чудилось, что я снова брожу по белому залу Фантазии в Волшебном дворце.

Хочешь, чтоб пахли фиалки твои, Их не терзай лепестки, Или увянут бесславно они От ненасытной руки. Деве так жадно в глаза не гляди После вечерней звезды, Не прижимай слишком пылко к груди, Если не хочешь беды. Не позволяй непослушным устам Прелесть увечить её. Разом и деву погубишь, и сам Сердце обманешь своё.

Тут откуда–то неподалёку раздалось самое визгливое и ехидное хихиканье, какое мне только приходилось слышать. Повернувшись, я увидел, что на большом валуне у дороги сидит старушка, совсем маленькая, но куда выше тех гоблинов, с которыми я только что расстался. Она поднялась и засеменила ко мне навстречу. На вид она была довольно невзрачна, даже некрасива, хотя безобразной назвать её было нельзя. Подняв голову, она глупо ухмыльнулась и прошамкала:

— Ай–яй–яй, такой складный юноша — и гуляет по нашей чудной стране без хорошенькой девицы! Странно, что человеку никогда не удаётся заполучить того, чего он жаждет больше всего на свете. А ведь будь рядом девушка, здесь всё казалось бы тебе другим. Даже в этой несносной дыре расцвели бы розы и всё такое прочее. Да, Анодос? Её глаза вмиг осветили бы эту проклятую пещеру, верно?

— Смотря кто будет эта девушка, — ответил я.

— Да какая разница! — засмеялась она. — Вот погляди–ка сюда.

Я уже было повернулся, чтобы идти дальше, но остановился и посмотрел на неё. Как неприметный, сморщенный бутон внезапно раскрывается в прелестнейший цветок, или, вернее, как блистающий луч солнца вдруг прорывается сквозь бесформенное облако и преображает землю, так, словно пробившись СКВОЗЬ невзрачный старческий облик и рассеяв его своим сверканием, передо мной предстало воплощение ослепительной красоты. Я увидел над собой летнее небо, поседевшее от жары; далеко, за сияющей полусонной долиной поднимались заснеженные пики гор, а с близлежащего утёса полотном падала вода, ликующая в собственном великолепии.

— Останься со мной, — проговорила дева, подняв ко мне изумительное лицо и неотрывно глядя мне в глаза.

Я отшатнулся. Тут снова послышалось едкое хихиканье, со всех сторон на меня опять надвинулись мрачные скалы, и я увидел перед собой уродливую старуху с хитрыми и насмешливыми зелёными глазами.

— Что ж, тебя ждёт награда, — проскрипела она. — Ты увидишь свою белую деву.

— А вот уж это не в вашей власти, — отрезал я, развернулся и зашагал прочь, а вслед мне ещё долго доносился её нескончаемый дребезжащий смех.

Глава 18

В свисте ветра свирепом беснуется море,

И, угрюмое, тяжко вздыхает от горя.

ГЕЙНЕ

От грёз блаженных человек проснётся,

Но скорби и тоски не будет в том:

Блаженство грёз пребудет; разобьётся

Лишь зеркало, что мы считаем сном.

ЖАН ПОЛЬ. ГЕСПЕР

Не знаю, как я выдержал эту часть своих странствий. Света в подземной стране было довольно, чтобы я видел, куда идти, и мог разглядеть то, что окружает меня на несколько ярдов справа и слева; но откуда исходило это тоскливое, могильное свечение, я так и не понял. Особой надежды на то, что я вот–вот выберусь на свет, у меня не было. Признаться, я почти не думал об этом и просто шёл вперёд с тупой настойчивостью, в которой то и дело проскальзывали нотки неудержимой печали: я всё больше и больше убеждался в том, что уже никогда не увижу мраморную красавицу. Вам может показаться странным, что мои мысли так безотчётно занимала та, с которой я не успел сказать и двух слов. Но в некоторых душах любовь рождается от чужой доброты и заботы, а в других — от того, что они сами начинают о ком–то заботиться. Я радовался и гордился тем, что мои песни пробудили к жизни это необыкновенное создание, но в то же время ощущал к ней неизъяснимую нежность и даже некое собственническое чувство — ибо так гоблин Себялюбия вознаграждает ангела Любви. Добавьте к этому бессильный восторг перед её красотой и слепую уверенность в том, что внешняя красота непременно свидетельствует о красоте внутренней, и вы поймёте, почему воображение без остатка наполнило мою душу многоцветной игрой своих красок и переливов, витавших вокруг богини, чьё мраморное сияние милостиво возвышалось посреди белого зала моей собственной фантазии.

Времени я не замечал, потому что мысли мои были заняты другим. Наверное, поэтому я не чувствовал и голода; честно говоря, во время подземного путешествия, я даже не думал о том, чтобы найти чего–нибудь поесть. Долго ли оно продолжалось, я не знал. Мне нечем было измерять часы и минуты, а когда я пытался оглядываться назад, то воображение с одной стороны и здравый смысл с другой подсказывали мне столь различные суждения насчёт того, сколько прошло времени, что я окончательно сбился с толку и бросил все попытки прийти к верному выводу.

За моей спиной тропа неизменно заволакивалась серым туманом. Когда я оглядывался на прошлое, моему взору приходилось пробиваться через эту пелену, чтобы узреть былое, и образ белой девы отошёл далеко–далеко, в неведомые мне пределы. Постепенно отвесные скалы начали подступать ко мне всё ближе, пока я снова не очутился в некоем подобии неширокого каменного коридора, до стен которого можно было легко дотронуться руками. Коридор становился всё уже, и вскоре я уже пробирался по нему очень осторожно, чтобы не удариться о какой–нибудь выступ или нависший утёс. Каменный свод тоже становился ниже, так что сначала мне пришлось согнуться в три погибели, а потом опуститься на четвереньки. Мне припомнились жуткие сны моего детства, но особого страха я не испытывал, ибо был уверен, что моя дорога пролегает именно здесь и только она выведет меня из Волшебной страны, от которой я, надо признаться, порядком подустал.