"Фантастика 2024-40". Компиляция. Книги 1-19

— Ну? — спросил Кузьма, когда Мефодий из этой толпы выбрался.

— Служилые на погляд плавали, ясыря (пленного) привезли. Атаман спрашивать его будет.

— Как бы не...

— Думаешь, донесли уже?

— А то! Такой народец... — усмехнулся бывший палач и обратился к Кириллу: — Ты, паря, помни наш сказ! Язык-то придерживай, а то ведь оговорим согласно — смерти просить, как милости, будешь, а никто не подаст. Уразумел?

Предположение оказалось верным — информация о том, что в лагерь прибыл новый толмач, уже дошла до начальства. От входа раздались крики:

— Зовут к атаману! Где он есть? Кирьян, что ли, кличут? Сюда его!

— Ну, ступай, паря, — подтолкнул в спину Мефодий. — И доброту нашу помни.

Народ перед Кириллом расступился, а потом сомкнулся за его спиной. Внутри сооружения из парусины и палок было темновато, но глаза быстро привыкли. Не узнать атамана было трудно — хотя бы по приличному брюху, покоящемуся на коленях, и высокой шапке. В отличие от остальных, бороду он брил (время от времени, конечно), зато усы свисали до груди. Рядом сидел довольно небрежно одетый мужик с широкой доской на коленях. Похоже, она играла роль письменного стола — на ней располагался лист бумаги и не то большой пузырёк, не то маленький кувшинчик с чернилами. Писарь был занят затачиванием пера и на появление нового персонажа внимания не обратил. По бокам от атамана располагались пятидесятник и сотник, а перед ним на коленях стоял тот самый мавчувен со связанными руками, только теперь он был голым по пояс — обрывки меховой рубахи валялись рядом. На тощем его теле темнели кровоподтёки и полосы от ударов. Морщинистое лицо с заплывшим глазом выражало полнейшую обречённость. Кирилл поискал глазами икону, обнаружил её в дальнем углу и старательно перекрестился.

— Ты, что ль, Кирьян Матвеев? — спросил пятидесятник. — Атаману кланяйся! Иль аршин проглотил?

Кирилл изобразил некое подобие поклона и мрачно порадовался, что шапка у него отсутствует — «ломать» не заставят.

— Правду бают, что по-ихнему мекаешь? — этот вопрос задал уже сам атаман. — Иль набрехал писарю?

— Я такого не говорил, — твёрдо ответил учёный. — А за людей не отвечаю.

— Ы? — уставился атаман на писаря.

— Угу, — кивнул тот. — Сё друзья евойные донесли.

— Так кумекаешь аль нет?

— Ну, пару слов знаю...

— Не нукай — не запряг! — без особой злобы рыкнул атаман. — Давай, спрашивай этого, как зовут, какого рода и почто в измену ударился.

— Попробую, — вздохнул учёный и опустился на корточки перед пленным. При этом ему пришлось повернуться к атаману спиной. Тот обиженно засопел, но промолчал.

— Кто ты? — спросил Кирилл на языке таучинов. — Я не враг тебе. Может, смогу как-нибудь помочь?

— Помоги умереть!

— Не сейчас. Твой род действительно отказался платить менгитам?

— У-у, ненасытные животы, — простонал пленный. — Им никогда не бывает достаточно!

— Рассказывай, — попросил Кирилл. — Этот человек представляет здесь силу главного владыки менгитов. Может, он накажет тех, кто обижает вас. Говори!

Минут через пять Кирилл поднялся на ноги и обратился к слушателям:

— Тут какая-то ошибка — этого человека надо отпустить. Он и его родственники ни в чём не ви...

— Языком-то не мели попусту! — прервал его сотник. — Дело сказывай! А Андрюшка пущай пишет, верно, Степан Никифорыч?

— Верно, — качнул шапкой атаман. — Видать, сей ясырь таучинский и впрямь с головой не дружит. Да уж ладно, послушаем.

Кириллу очень хотелось сказать этим людям, что он о них думает, но он вспомнил застенок и сдержался. Глядя в землю, чтобы не злиться, он начал излагать то, что узнал от «языка». Ничего добавлять от себя было не нужно — это была правда, и она говорила сама за себя.

Люди рода новитаг в конце зимы отдали ясак без недоимок. Кроме того, они принесли в крепость много подарков слугам белого владыки, чтобы заслужить их милость, а также еду для заложников — мясо, рыбу, заготовленные осенью ягоды. За это им позволили видеть родственников, содержащихся в остроге, и дали бумагу, где про всё это нарисовано волшебными знаками. Зимой русские несколько раз брали у них ездовых оленей — без платы, без записи — и ни одного не вернули. Из-за этого не получилось большого кочевья туда, где весной происходит массовый забой оленей на переправах. В итоге добрая сотня мужчин, женщин и детей рода новитаг оказалась в плачевном состоянии — теперь вся надежда на осень. Пока же им приходится питаться рыбой и травой. Он — Анкугат — не понимает, почему русские напали, когда он вышел приветствовать их? Зачем они перебили его семью? Зачем его схватили и привезли сюда?

— Погоди-ка! — прервал рассказ атаман. — Сколько, говоришь, людишек у него в юрте было?

Переводчик задал вопрос, и туземец начал называть имена. Атаман слушал и загибал пальцы. Закончив счёт, он вопросительно уставился на сотника:

— А Митяй что сказал?

— Вроде как четверо, — пожал плечами казак. — Надо других поспрошать.

Участников экспедиции за «языком» стали по одному вызывать в палатку и выяснять подробности расправы над жителями встреченной «юрты». Кирилл не сразу сообразил, что именно обеспокоило высокое начальство. Оказалось, что пленник назвал шестерых, а убили служилые только четверых — это не есть хорошо. Вывод же атаман сделал неожиданный:

— Спешить надо!

— Надо, однако, — согласились остальные начальники.

— Завтра и двинем, так?

— Так! Истинно — так!

— Вот и порешили, — кивнул главный и обратился к писарю: — Андрюха, ты что там накарябал? Проговори нам по-быстрому да сходи людям прочитай.

— Сей момент, Степан Никифорыч, сей момент! — засуетился писарь. — Значится, так: «Ска-ска по расспросу иноземского мужика Анкулата, что быть есть из улуса новитагова. Мужик сей взят был с боем великим государя нашего служилыми людьми»... Имена опосля пропишу. Раны аль увечья какие указывать?

— Чёрта им лысого, а не раны! — озлился атаман. — Двух нехристей упустили — весь улус теперь взбаламутят! Дальше читай!

— «...Тот мужик Анкулат на расспросе показал, что ясаку они с родом своим не платят, аманатов не дают и государевых милостей знать не желают. Людей же служилых всякий раз побивают, когда и до смерти, а живот их себе имают. Того пуще ходят они с улусом своим войной на государевых ясачных людишек. Людишкам тем ясаку платить не велят, а кого и побивают до смерти, детишек и жёнок в полон уводят. От бесчинств тех ясачный народец по реке...» Как река-то сия называется? Ладно, опосля впишу, «...по реке проживающий в великую скудость пришёл, кто к измене, а кто и к кочевью в края незнаемые склоняется... Расспрос сей писал сын казачий Андрюшка Иванов, толмачил же коймского острогу служилый человек Кирюшка Матвеев сын. К сему он руку приложил: с моих слов записано верно...»

— Хорошо излагает, мерзавец! — одобрительно кивнул атаман. — Приятно слушать.

— Да-а, — завистливо вздохнул сотник, — грамота — дар Божий. А как сказано: «С моих слов записано верно!» Сразу видно, что у самого воеводы в писарях ходил!

— Пока не проворовался, ха-ха! — поддержал тему пятидесятник. — Давай, Кирюха, прикладывай руку да ступай восвояси. К походу готовься — завтра поутру двинем!

— Приложить?! — с тихим изумлением переспросил Кирилл и шагнул к писарю. — Я приложу!

Приличного удара кулаком — по морде чернильной крысе — не получилось, поскольку аспирант напрочь забыл о своих вывихнутых плечевых суставах. Зато сам он огрёб по полной программе. Впрочем, запомнилась ему только первая вспышка боли — били саблей в ножнах по шее.

— Ну, будет! Будет вам! — рыкнул Шишаков. — Что бы вы так нехристей пластали! Сказано ж было: на голову он слабый!

— То-то что слабый, а Андрюхе, почитай, два зуба выбил!

— Тебе его зубов жалко? О другом думай!