"Фантастика 2025-96". Компиляция. Книги 1-24

– С тёщей? – уточнила Валя, невольно.

– Ну, не настоящей. Бывшая. Мы не поженились. Но мама её до сих пор пишет. Там огород, собака, дождь.

Она слушала, глядя на него, как на человека, случайно оказавшегося на сцене с выключенным микрофоном. Он был не опасен. Не харизматичен. И уж точно не сексуален. Он был… тёплый. Немного жалкий. И каким—то образом – почти трогательный. Как плюшевая игрушка с оторванным ухом, которую тебе зачем—то жалко выкинуть.

– Ты решила соблазнить монстра, а перед тобой кастрированный лабрадор, Валя, – не выдержала Кляпа. – Это не месть. Это социальная помощь. С занесением в стаж.

Валентина посмотрела на своего бывшего мучителя. Сейчас он тщательно, с полной серьёзностью выбирал сироп к капучино. На лице – сосредоточенность хирурга. Словно от этого зависел его моральный облик. И она вдруг поняла: да он даже не подозревает, что когда—то был ей страшен. Для него школа – просто часть биографии. Для неё – пожизненная выставка внутренних шрамов.

И в этом кафе, среди фанерных стен, кофе с искусственным ароматом и чужих разговоров, месть вдруг стала… глупой. Ненужной. Слишком дорогим способом доказать себе, что ты уже не та. Потому что, кажется, она действительно уже не та. А он, возможно, никогда и не был тем, кем она его считала. Всё остальное – её фантазии, которые годами обрастали подробностями, как снежный ком обрастает камнями. И, как это обычно бывает, она запомнила не то, что было, а то, что сама себе нарисовала – в красках, с тенями и резкими линиями.

Гриневич начал ерзать. Он перестал рассказывать про пельмени в Excel, внезапно замолчал, надолго задумался, будто у него зависло внутреннее ПО, и наконец выдал:

– Слушай, Валя… я тут подумал… ну… я тебе, наверное, должен извиниться. Или хотя бы объясниться. Или как это сейчас модно… пройти процесс личной деконструкции.

Валентина насторожилась. Это был тот тон, когда мужчина либо вот—вот признается в любви, либо расскажет, что нашёл себя в диджеинге и теперь уезжает в Карелию.

– Я в школе был… – он замялся, почесал шею, посмотрел в чайник. – Я был ужасным. Я это знаю. И я это помню. И я это… ну… не то чтобы горжусь, да?

– У тебя интересная стратегия начала речи, – заметила Валентина.

– Я серьёзно, – он кивнул. – Ты тогда была как… как живая угроза моей самооценке. Умная. С этими глазами, в которых как будто было написано: «Гриневич, ты дебил». А я… я пытался выглядеть как крутой. Потому что чувствовал себя хуже. И беднее. И тупее. И вообще как школьный кулёк для насмешек, только наоборот – сам насмехался.

Он говорил, глядя в точку где—то в районе её локтя. Валя не знала, что с этим делать. Локоть, к счастью, вёл себя достойно.

– Я тебя специально подкалывал. Жвачки эти, помнишь? «Петушиная» фамилия твоя – это я начал. А потом даже учителя подхватили. Мне казалось, если тебя унизить – я стану значимым. Типа, раз ты упала – значит, я вырос.

Он вздохнул. Громко. С таким звуком, будто только что поставил точку в трёхтомнике душевной исповеди.

– Я понимаю, что это мерзко. И глупо. И трусливо. Я тогда был просто куском недоваренного теста. И даже не пельменного.

Валентина смотрела на него и мысленно вычеркивала пункты из своего плана. «Он будет изображать холодность» – нет. «Он попытается переспать, а потом исчезнет» – нет. «Он не вспомнит её» – увы. Перед ней сидел бывший тиран с глазами, полными раскаяния и какими—то… котячьими эмоциями. Он сидел, как мокрый комок кармы.

– А потом… – продолжил он уже шёпотом, будто боялся, что сейчас подбежит официант и начнёт стрим. – Я увидел твою фотографию. У кого—то в подписках. И у меня как будто лампочка загорелась. Не в голове. В груди. Я подумал: «Господи, это она. Это та, кого я хотел унизить. А теперь хочу… ну… наоборот».

Он слегка покраснел. Впервые за вечер выглядел моложе, чем на самом деле. Почти школьником. Только без рюкзака и с залысиной.

– Ты красивая, – сказал он. – Не только внешне. Вся. И ты стала сильной. Видно, что ты не та. Ты как будто прошла через ад, и теперь излучаешь свет. Не лампой. Скорее, печкой. Я несу, да?

– Пока ты просто сам себя подогреваешь, – ответила Валентина, всё ещё не веря, что это говорит тот самый человек, из—за которого она в восьмом классе порезала чёлку и месяц носила шапку.

– Ну, короче, я не знаю, когда это случилось. Я, наверное, влюбился. Или всегда был влюблён, просто шифровал это в школьную жестокость. Как свеклу в винегрет – вроде не видно, а вкус даёт.

Тут Кляпа не выдержала.

– Валя. Это уже не месть. Это чистый Стокгольм наоборот. Ты похитила чувства своего мучителя, как старую видеокассету, и теперь сидишь с ней в руках – «перемотать или выбросить?» Он тут перед тобой крошится, как сухарик над унитазом, а ты должна была прийти сюда, чтобы отомстить. Ну поздравляю, теперь ты мама школьной травмы. Уютно, правда?

Валентина молчала. Потому что ответов у неё не было. Только ощущение, что она стояла перед внутренним зеркалом и впервые видела, как всё это выглядело с другой стороны. Не оправдание. Не просьба о прощении. А просто – человек. Который когда—то делал ей больно. Потому что сам боялся, что никто не увидит, как ему плохо.

Он сидел, мял салфетку и ждал реакции.

А она сидела, смотрела на него и пыталась решить: это она пришла отомстить, или чтобы понять, что в этой жизни гораздо сложнее отличить подонка от потерянного.

Телефон лежал на краю стола, как граната с выдернутой чекой. Валя посматривала на него с опаской, как будто он мог зазвенеть не просто уведомлением, а фанфарами на тему «Ты ему понравилась».

Сообщения от Грини приходили с пугающей регулярностью. Сначала был осторожный «Спасибо за вечер. Было очень тепло». Потом: «Ты как будто совсем другая. Или ты была всегда такой, просто я не замечал. Прости». Потом началась поэзия. Вернее, то, что он считал поэзией. Длинные предложения без запятых, где упоминалась школа, её глаза, тетрадка в клетку, весна и слово «особенная» – раз семь, не меньше. Она открывала их, как письма от налоговой – с готовностью к худшему, но всё равно с дрожью.

Кляпа, естественно, была в восторге.

– О-о-о, у нас тут любовник с флешбэками. Это прекрасно. Это прям ретротерапия с элементами романтического тушения пожара. Смотри, как он загорелся. Надо срочно брать инициативу. Он уже на крючке – давай, Валюша, тяни. Пусть послужит делу.

– Какому делу? – буркнула Валя, бросив телефон на диван.

– Нашему. Моему. Вселенскому. Это же идеальный кандидат. Уязвим. Мягок. Виноват. Всё, что нужно для женской победы. Соблазни – потом исчезни. Сделай из него икру своей самооценки. Прям как баклажанную, только из его сердца.