"Фантастика 2025-96". Компиляция. Книги 1-24
Шрифт:
Валентина молчала. Она не могла. Не то чтобы не хотела – просто не получалось. Внутри всё сжималось. От неловкости, от вины, от ощущения, что ты держишь в руках что—то чужое и хрупкое, а рядом стоит весёлая Кляпа с кувалдой и кричит: «Давай, бей, он же заслужил!»
– Он травил тебя, – напомнила Кляпа, с интонацией судьи на конкурсе по справедливости. – Ты забыла, как пахли твои волосы после той селёдки? Или как ты мыла голову в школьной раковине, пока все смеялись? Это же идеальное возмездие. Он сам пришёл, открылся, признался, и теперь всё, что тебе нужно – взять инициативу в свои руки. Не кулаком, не оскорблением, а телом, вниманием, холодной уверенностью. Использовать его
– А если я не могу?
– Тогда ты скучная. Морально застрявшая. И очень—очень растерянная. А это, как ты знаешь, не то, чем выигрываются сражения.
Валентина снова посмотрела на телефон. Новое сообщение: «Ты не представляешь, как я себя чувствовал тогда. Я не знаю, как всё исправить, но хочу хотя бы попробовать. Можно?»
Она закрыла экран. Нажала блокировку. Включила. Открыла. Закрыла снова. Десять раз подряд. Как будто каждый раз был финальным. Но внутри – никакой ясности. Только шум.
– Ну давай уже, – зашипела Кляпа. – Сделай хоть что—то. Поставь точку. Или сердечко. Или хотя бы лайк на его пост о счастье. А лучше – иди к нему. И соблазни. Вспомни, он же сам сказал – влюбился. Сам. Без рекламы.
– Я не могу использовать человека, который раскаивается, – выдохнула Валя. – Не могу превращать чужое чувство в способ отомстить. Даже с тобой в голове.
– Поздравляю, – процедила Кляпа с таким пафосом, будто вручала грамоту за наивность. – Ты теперь официально хозяйка личного поклонника с комплексом бывшего агрессора. Надо было сразу открыть агентство по перевоспитанию. Базовый курс: «Как заставить мучителя плакать и покупать тебе цветы».
Валентина села на пол у дивана, уткнулась в колени. Было одновременно стыдно, страшно и немного смешно. Она думала, что справится, что будет холодной, чёткой, как отчёт за квартал. А в итоге сидела и не знала, куда девать эту мягкую, глупую, настоящую влюблённость другого человека.
И, что ещё хуже – не знала, что делать с собой, если та, её собственная влюблённость, начнёт отвечать. Не внешне – не фразами, не действиями, а изнутри. Тихо, но навязчиво. Если она вдруг, как капля в чайнике, даст о себе знать: мол, а что, если это правда? Если это не ловушка, а шанс. Вот с этим Валя не была готова столкнуться. Потому что месть предусматривала чёткий сценарий. А чувства – нет.
Телефон лежал на столе как символ сомнительной свободы: хочешь – звони, хочешь – страдай. Валентина ходила вокруг него по квартире с видом человека, который надел слишком узкие колготки, но уже вышел из дома и теперь не знает, что хуже – вернуться или продолжить.
В какой—то момент она достала пульт от телевизора, включила канал с орлом на заставке и уставилась в точку. Орёл смотрел в ответ, не мигая. Ни один из них не торопился проявлять инициативу.
Кляпа не говорила уже третий час. И это пугало. Обычно её тишина означала не сочувствие, а выработку стратегического плана по завоеванию психики. Валентина была уверена, что, если бы внутренняя тишина могла жужжать, она бы жужжала как холодильник, который готовится к экспансии в четвертое измерение.
В конце концов она подошла к столу, как к алтарю. Взяла телефон. Подержала. Положила. Протёрла тряпочкой. Потом снова взяла и, не дожидаясь вдохновения или вмешательства космоса, тупо нажала «Вызов».
Гудки были короткими и плотными. В каждой паузе между ними Валентина успевала построить и обрушить по одному сценарию. В одном – он не отвечает и уезжает на Бали. В другом – отвечает и сразу предлагает
брак. В третьем – отвечает его жена. Потом она вспомнила, что он говорил про бывшую тёщу, и успокоилась ровно на полторы секунды.– Привет, – сказал он. Просто. Без придыханий. Без подвоха. Как будто они только вчера разговаривали. Или как будто он отвечал маме. И всё—таки в голосе был оттенок радости, немного ваты и чуть—чуть осторожности. Как будто он боялся сказать лишнего, но очень надеялся, что лишнее всё—таки случится.
– Привет, – ответила Валентина, и голос её предательски задрожал, как дешёвый столик из Икеи при попытке его собрать без инструкции.
Они говорили о погоде. О том, что дождь в Москве стал больше походить на атмосферную злобу. О том, как нелепо звучит слово «морось», и кто вообще его придумал – человек, у которого всю жизнь в ботинках было сыро. Потом разговор ушёл в область «кафе „Жёлудь“», где теперь подают облепиховый чай с имбирём и фоновым разочарованием.
Кляпа, естественно, не смогла пропустить такую слащавую идиллию мимо ушей:
– Господи, Валя, ну вы как два пенсионера в очереди за справкой о временной невиновности. Ты представляешь, где мы были недавно? Оргазмы в офисе, грязные шутки, курьеры с кубиками на животе, а теперь – «морось», облепиха и обсуждение вкусовых оттенков корицы. Это что, романтика по версии московского депрессивного постинтеллигента? Скажи честно, ты хочешь, чтобы он тебя трахнул или чтобы он отнёс тебя в пледике к камину и почитал про погоду в стихах? А лучше сразу пусть засунет тебе в трусы карту «Азбуки вкуса» – чтобы ты почувствовала, что живёшь в стабильности и уважаемой системе лояльности.
Потом был небольшой спор о том, нужен ли сахар в кофе, если ты уже и так несчастен. Они даже посмеялись. Причём по—настоящему – не через силу, не от вежливости, а просто потому, что оба устали быть героями своего внутреннего кино и решили хотя бы на пару минут стать обычными людьми, которым можно обсудить количество корицы в латте и не умереть от самоанализа.
Разговор становился лёгким. Настолько лёгким, что Валентина начала нервничать ещё больше. Потому что если всё так просто, значит, где—то точно прячется подвох.
И тут он сказал, чуть медленнее, чем обычно, будто репетировал эту фразу перед зеркалом:
– Я бы хотел тебя ещё увидеть. Если ты не против. То есть… если ты сама этого хочешь.
Кляпа встрепенулась, словно услышала стартовый выстрел в финале телешоу «Холостяк: мстительная редакция»:
– Ну всё, Валя, теперь начнётся. Он уже готов пригласить тебя на свидание, а потом – трахнуть под звуки дождя и новостного выпуска о падении рубля. Я прям чувствую: вот оно – взросление. Ты только что вступила в фазу диалога, который начинается с невинного латте, а заканчивается совместным гуглением «почему в тридцать не хочется секса, а хочется тарелку супа и чтобы никто не трогал». Иди, соглашайся. Но не забудь: если он пригласит тебя на выставку «современной керамики» – знай, это эвфемизм. И ты, Валя, теперь женщина, у которой будет не просто роман, а такая терапия, что потом никакой психоаналитик не поверит, что всё началось с облепихового чая.
Наступила пауза – не театральная, не наполненная напряжением, а естественная, почти телесная: словно тело само замерло в ожидании, пока мозг определится с позицией. Мгновение, в котором ещё можно отступить, но уже слишком интересно, что будет, если не убежать.
И она сказала:
– Хочу.
Без интонаций, без украшений. Просто сказала. А потом поняла, что не жалеет. И не боится. Потому что это не было капитуляцией. Это было решением. Странным, внутренне скрипучим, но – решением.