Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ. История, мыслители, проблемы

Теория и практика. Взаимодействие теории и практики обусловливает основное противоречие феноменологической психиатрии и экзистенциального анализа. Неудивительно, что первый вопрос, который возникает у человека, который знакомится с этой традицией, – как же лечить в таком случае и нужно ли лечить вообще. И, к сожалению, ни феноменологическая психиатрия, ни экзистенциальный анализ по этому поводу сказать ничего не могут.

Если патология представляет собой не что иное, как альтернативный нормальному модус бытия, если она просто дает другую реальность, другой мир и другой опыт, то, по логике, зачем нужно лечение? Ведь другой мир – это все же мир, а другой опыт – это все-таки опыт. Но дело в том, что не все так просто. Этот другой мир приносит человеку невыразимые страдания, постепенно разрушаясь и ввергая его в пустоту. Как же в таком случае избежать этого?

Это центральное для феноменологической психиатрии противоречие теории и практики является следствием двух моментов. Со стороны философии – это ее неспособность разрешать конкретные практические проблемы, поскольку философия не может и не должна лечить. И исключительно философская теория не может быть поставлена на службу клинической практике. Со стороны психиатрии – неспособность объяснить причины психического заболевания, ведь до сих пор механизмы эндогенных расстройств (маниакально-депрессивного психоза, шизофрении) остаются для нее неясными, и мы имеем здесь лишь гипотезы. Метания между теорией и практикой экзистенциально-феноменологическая психиатрия унаследовала от своей предшественницы – романтической психиатрии, которая, поставив немецкую классическую философию в основу психиатрии, так и не смогла ответить на вопрос о путях лечения.

Хрестоматийным примером обозначенного тупика является классический для экзистенциального анализа случай Эллен Вест – образованная, эрудированная и поэтически одаренная пациентка Блейлера, Гебзаттеля, Бинсвангера, страдающая от необходимости жить и стремящаяся всячески уничтожить тяжеловесность своего тела, чтобы парить в невесомом пространстве. После неудачной попытки лечения Бинсвангеру оставалось только выписать ее, и заранее было известно, что произойдет на следующий же день, – то, чего она так хотела, – самоубийство. Это случай, в котором воплотилась трагедия экзистенциального анализа, поскольку он мог лишь описать альтернативный миро-проект, другое бытие-в-мире, но что делать в этой ситуации, он сказать не мог.

Это противоречие феноменологической психиатрии и экзистенциального анализа впоследствии, в шестидесятых, попытается преодолеть антипсихиатрия, правда, только в теории. Она станет говорить, что психическое заболевание – это лишь медицинская абстракция, а диагноз – один из механизмов властных воздействий, поэтому, следуя ее логике, безумца оставалось лишь освободить от заточения. Что делать с психически больными, с их страданием, с их измученными родственниками, антипсихиатрия, будучи утопическим модернистским проектом, так и не предложила, только упрочив разрыв между теорией и практикой.

Онтология и онтика. Заимствуя онтологию феноменологии Гуссерля и экзистенциальной аналитики Хайдеггера, феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ отнюдь не используют их концепты в готовом виде, но, авторски переосмысляя онтологические системы, выстраивают свою собственную метаонтическую теорию. Почему же так происходит?

Психиатрия – все-таки это наука о психическом заболевании и психически больном человеке, и поэтому в силу специфики своей предметной области не может интересоваться лишь чистыми онтологическими построениями. Кроме того, практика психиатрии требует конкретизации, выработки путей применения той или иной теории к конкретному больному, к его конкретному патологическому опыту и миру. И обобщение поэтому здесь всегда должно погружаться в мир конкретности. И клиническое, и практическое, стало быть, влияют на это взаимодействие онтологического и онтического.

Психиатрия всегда имеет дело с индивидуальным и ни на кого не похожим психически больным человеком – это основная причина наложения онтологии и онтики. Такая необходимость адаптации философских идей к предметной области психиатрии и задачам психиатрической клиники приводит к специфическому прочтению феноменологии и экзистенциальной аналитики.

В основе авторской трактовки феноменологии Гуссерля в психиатрии лежало полное неприятие трансцендентальной редукции и ограничение феноменологического исследования лишь первым этапом, в основе авторской трактовки фундаментальной онтологии Хайдеггера – так называемая продуктивная ошибка: понимание Dasein как исключительно человеческого существования. Но при этом ни направленность феноменологии, ни направленность фундаментальной онтологии не была редуцирована психиатрами до антропологической. На пересечении онтологии и онтики была конституирована метаонтика. Здесь необходимо отметить, что такой редукции произойти и не могло по одной простой причине – поскольку в этом случае феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ отбросили бы свои собственные основания. Ведь феноменология и экзистенциальная аналитика в экзистенциально-феноменологической психиатрии были поставлены на место позитивизма клинической психиатрии. Как направления, всячески акцентировавшие свою принципиальную новизну, феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ просто не могли забыть о своих онтологических основаниях, поскольку в противном случае слились бы с множеством других течений психиатрии.

Метаонтика структурировала своеобразное проблемное пространство и специфический категориальный аппарат, где неразрывно переплелись онтология и онтика. Проблемы, интересующие феноменологических психиатров и экзистенциальных аналитиков, всегда несут в себе и онтологический, и онтический оттенок. Так, проблема патологического времени и пространства всегда предполагает как исследование картины существования больного во временной и пространственной перспективе, темпорального и пространственного переживания событий и бытия вещей, наконец, особенностей внутреннего осмысления больным своего пространственно-временного бытия-в-мире, так и соотнесение этого патологического времени и пространства с «нормальным», точнее, с той классической темпоральностью и пространственностью, закономерности и механизмы которой описаны в рамках философской феноменологии.

Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ говорят не просто об индивидуальных вариациях чувства времени и пространства, но постулируют, что эта специфическая темпоральность и пространственность конституируют специфический мир с его своеобразными связями, отсылками и значениями, а также специфический опыт. По сути, основной предметной единицей метаонтики выступает патологический модус бытия со всеми своими онтологическими и онтическими связующими нитями. В метаонтическом пространстве развивается свобразная динамичная феноменология, феноменология экстенсивная, идущая не вглубь, а вширь, и стремящаяся обогатить себя конкретными примерами, словно с целью подтверждения собственных выводов.

Необходимо отметить, что метаонтическая направленность исследования как в феноменологической психиатрии, так и в экзистенциальном анализе, ни в коем случае не является результатом чьей-либо ошибки или предпочтений. Она вызревает необходимо, т. е. именно потому, что метаонтика на пересечении философии и психиатрии оказывается наиболее продуктивной. Противоположная и, на наш взгляд, не вполне оправданная точка зрения часто лежит в основе критики так называемой продуктивной ошибки Бинсвангера, критики его «ошибочного» понимания Dasein как человеческого существования. Но без этой «продуктивной ошибки» сам экзистенциальный анализ никогда бы не появился, не развивалась бы и феноменологическая психиатрия. Такая трансформация онтологии была для психиатрии неизбежна.

Подтверждением сформулированных выше утверждений является специфика самих идей феноменологических психиатров. И у Штрауса, и у Минковски, и у Гебзаттеля теоретические построения носят метаонтическую направленность.

Эстезиология Штрауса, сосредоточивая свое внимание на непосредственном опыте, всегда одновременно отсылает к живому опыту взаимодействия с миром, к ощущению этого мира, к особенностям его проживания, т. е. к реальности как таковой, но такой, какой она предстает психически больному человеку. И поэтому неслучайно, что в эстезиологии ставится вопрос об онтологическом статусе патологических переживаний и постулируется их онтологическая реальность и истинность.

Феноменологически-структурный анализ Минковски, выбирая в исследовании темпоральность за точку отчета, обращается не только и не столько к вариантам переживания времени, сколько к той структуре мира, к той глубинной основе, которая конституирует именно такой ход времени. И именно поэтому Минковски говорит о том, что патологические трансформации времени и их исследование могут дополнить, расширить феноменологию времени, что в руках психопатолога находится чрезвычайно удобный инструмент.

Медицинская антропология Гебзаттеля, затрагивая и антропологические, и религиозные, и чисто медицинские (терапевтические) проблемы, в пространстве исследования самой психической патологии и ее переживания человеком, что закономерно, также касается именно этой метаонтической области. И центром здесь наравне с проживанием времени становится падение в пустоту, переживание исчезновения мира и себя самого, то ничтожение и то онтологическое по своей сути переживание ужаса, которое так замечательно описывал Хайдеггер.