Феромон

– Нет, нет, тебе как раз надо до самых краёв.

И я ни черта не понимаю, о чём она, но хорошо знаю этот насмешливый тон Ив. А испуганное выражение лица Ан заставляет меня снова ни на шутку насторожится.

– Только не говори, - ставит она бокал на стол, потому что держать его просто не может.
– Не говори, что он не подписал.

– А ты действительно поверила в эти административные накладки?
– выливает Ив остатки шипучей жидкости в бокал Дэвида.

– А не должна была?

– Конечно, нет, - отставляет Ив в сторону пустую бутылку.
– Только я ни за что не выпустила бы этого Ривера из тюрьмы, пока он не подписал документы. Вот что ты должна была знать про Иву Уорд, когда просила меня заняться этим делом, - громогласно заявляет она.

– Но он завтра выходит, - Анна держится за стол, но у меня ощущение, что ещё чуть-чуть и она рухнет без чувств, так она побледнела.

– Так вот и твои документы, - выхватывает Ива жестом фокусника из папки бланк. И, покрутив им у меня перед носом, вручает Ан.

– Открывай ещё одну бутылку, ковбой!
– толкает она меня плечом.
– Тебе тоже не помешает. И что бы ты там ни думал обо мне, а сегодня я выплатила и по твоим счетам. Так что не благодари, Эйв, мы квиты!

Я отвлекаюсь на Ив всего на пару секунд, но, когда поворачиваюсь к Ан, в её глазах уже стоят слёзы.

– Анна!
– отставляю я проклятый бокал, чтобы подхватить её.

– Он сдержал своё слово, Эйв, - утыкается она в мою грудь.
– Он подписал развод.

– Что?
– я прижимаю её к себе скорее машинально, но смысл её слов до меня доходит не сразу.

– Она свободна, что, - передразнивает Ив и обнимет Дэвида.
– Котик, может, ты откроешь вторую бутылку? С этих двоих сейчас никакого толку.

– Подожди, Томас Ривер подписал развод?
– растерянно хлопает глазами Дэвид.

– Значит, на счёт «котика» ты уже не возражаешь?
– отпускает его Иви, пока под их воркование я словно собираю себя по кускам.

Когда наконец начинаю понимать, что это не сон, не мираж, не дикий бред моего воспалённого возражения. Что Анна больше не замужем. Уже сегодня. Уже прямо сейчас. Что я... что мы...

– Ан, - это единственное, что я могу сейчас сказать.

– Эйв, - поднимает она голову, а потом обнимает меня за шею и прижимается щекой к моей щеке.

– Девочка моя, - обнимаю я её покрепче.

Тяжело вздохнув, она утыкается в мою шею.

– Как я соскучилась.

– Я чуть не сдох без тебя.

– Это были худшие два месяца в моей жизни.

– Пятьдесят девять дней, - уточняю я, полной грудью вдыхая её запах и всё ещё не веря в происходящее.

– Ты пятьдесят девять раз написал мне «С добрым утром!»

– И пятьдесят восемь «Спокойной ночи», - прижимаюсь я губами к её виску.

– И тысяча шестьсот двадцать три раза прислал странное сообщение с цифрами «520».

– Правда?
– немного отстраняюсь я, чтобы достать из кармана телефон.
– Наверно, какая-то ошибка.

Её телефон брякает, она тянется за ним в сумку. И улыбается, читая сообщение.

– Тысяча шестьсот двадцать четыре, - улыбаюсь я.
– И ты все их прочитала.

– Ты никогда не сдаёшься, да?

– Никогда, - уверенно качаю я головой, а потом в руке у меня брякает телефон.

«Поехали домой»

– К тебе или ко мне?
– обнимаю я её двумя руками.

– Удиви меня, - просовывает она свою руку в мою ладонь.

Мы идём к выходу на цыпочках, как воришки.

Но Дэвиду с Ив определённо не до нас. Дэйв размахивает руками, объясняя наверняка что-то глобальное, а Ив смотрит на него такими влюблёнными глазами, что я точно знаю: мне это не кажется.

Осторожно закрываем дверь, оставляя за собой прошлое.

И только беззаботные кролики провожают нас понимающими взглядами.

88. Анна

Наверно, стоило его потерять, чтобы чувствовать это сейчас так остро.

Горячую гладкость его кожи. Прямой напряжённый рельеф его плеч. Голубую венку, дрожащую на шее. И эту ямочку, над которой замер кадык.

Как это упоительно - вспоминать и одновременно открывать его заново. Колоться о жёсткую щетину и скользить по атласной гладкости губ. Обводить их пальцами, зная про них так много и не зная ничего, что таит их сомкнутая молчаливость.

Эти упрямые скулы. Сколько слёз было выплакано над их неприступной угловатостью. Сколько раз они грезились мне в чьих-то чужих чертах. Но идеальность их форм, оставшаяся навсегда в слабой девичьей памяти, не смогло затмить ни одно скульптурное совершенство.

Это опасно - держать в руках мечту. Но ещё опасней - обрести её и не справиться. Я им грезила, травилась, болела. Разбивалась вдребезги и воскресала вновь ради него. Пыталась забыть, погасить, вырвать. И снова вспоминала, разжигала, растила. Он был мечтой, которой не суждено было осуществиться. А стал явью, которую не с чем больше сравнить.

Он вытеснил всё. Осознанное. Бессознательное. Навязчивое. Он сделал даже невозможное. Он оказался лучше себя самого. Себя, так бережно хранимого, цитируемого, переписанного на все лады моей памятью. Но он стёр себя прошлого и стал единственным. Первичным, нулевым, абсолютным. Настоящим. Воплощённой, сокровенной и чарующе непознанной мечтой.

Сейчас он послушный. Я скольжу кончиками пальцев по его коже, едва касаясь. И он замирает каждый раз, когда я останавливаюсь.

Мне нравится, как он замирает. Как каменеют напряжённые мышцы. Как сжимают пальцы тонкую простыню. И судорожно дёргается кадык, ожидая продолжения.

Я обожаю, когда он отмирает. Как опадает его сильная грудь, готовясь к новому вздоху. Как скрываются тугие вены живота, словно русла подземных рек. И упругие бёдра, на которых я сижу, делают стремительное движение вниз, чтобы подхватить меня снова, едва мои пальцы остановятся.

Есть какое-то совершенно особое наслаждение в этой чувственной, эстетически безупречной пантомиме, когда он так мужественно терпит уже не кончики пальцев, а скользящий по его шелковистой коже язык.

Я не знаю, можно ли любить его ещё сильнее, но безбрежней - нельзя. Он для меня как небосвод. Как океан.