Фея и Тот Самый Один

– Чего? – поперхнулся Леонид. – Они хоть понимают значение этих слов?

Леонида передёрнуло от человеческой глупости. Люди, лечащиеся уринотерапией, но не разбрасывающиеся терминами, в которых ни черта не понимают, вызывали в нём большее… сочувствие.

– Сомневаюсь, – взмахнула рукой Лёка. – Скорее в сторону Феи говорилось, что она не могла другого родить. Народная генетика, как наука о невозможности рождения апельсинов от осины.

– Понятно…

– Дело не наше, мы не вмешивались, но смотреть противно было. Я с особыми детьми работаю, родители души в них не чают, а здесь здоровый, жизнерадостный ребёнок и настолько скотское отношение. Извинения эти… Сергей еле сдерживался на очередном: «простите, извините, не судите нас по ним». В общем, постепенно знакомство сошло на нет, Мамонов пытался общаться, но не складывалось, не двигался проект с прицелом на Фридмана. Потом началась двухлетняя катавасия с карантинами, всё встало, кроме медицины, у Сергея бизнес шёл. Мы забыли про Мамонова и вдруг – скандал на весь белый свет. Полгода назад из каждого утюга неслось о нём. Прокурорская проверка за проверкой, уголовное дело, намутил с гуманитаркой на такие суммы, что лет на шесть присесть можно, штрафом не отделаешься. По слухам Мамонов вывернулся. Потрепали его знатно, но не сел, и кое-что из активов сохранил, скользкий гад.

– А что, эти Мамоновы прямо дворянских корней? – ухмыльнулся Леонид.

У Одиных в предках ни одного мало-мальски завалящего дворянчика не было замечено, всё больше врачеватели.

– Смеёшься? – фыркнула Лёка. – Дед правдами и неправдами до адмирала дослужился, когда флот разворовывали, самое непосредственное участие принимал, во главе вакханалии стоял. Обычные офицеры голодали, а он тащил всё, что не приколочено. А что приколочено, отдирал и тоже тащил. Отсюда состояние Мамонова взялось, а титул, если и есть, то на Алиэкспрессе куплен.

Глава 13. Фея

Если я не спала, то бесконечно дёргалась, корила себя, пыталась уйти из ненавистных больничных стен. Как, как, ка-а-ак меня угораздило попасть сюда? О чём я думала, совсем сошла с ума, что ли?

Как можно было послушать соседа, оставить Мишу, чтобы отправиться лечиться в стационар от банальной простуды? Может быть сильнее, чем банальной, но всё равно простуды.

Просто раньше я не болела, растерялась с непривычки, не думала, что это настолько ужасно – боль везде, от головы, слизистой носа и горла, до каждой клеточки тела, которое буквально выворачивало, ломало, трясло.

В детстве знала, болеть нельзя, придётся сидеть в лазарете, если повезёт, а могут и отправить в районную больницу, где, по слухам, к детдомовским относились хуже, чем в самом детском доме. Во взрослом возрасте знала, что болеть нельзя, сначала нужно было работать, потом понимала, что Родион не ринется заниматься с Мишей, сидеть с ним, никто из многочисленной «родни» пальцем не шевельнёт, чтобы помочь.

И вдруг, когда на самом деле невозможно, взяла и заболела. Как я могла, чем только думала?! Ночью, когда поняла, что дело совсем плохо, рванула в аптеку, впервые рискнув оставить Мишу одного. Накупила всего и сразу, все упаковки, которые предлагал щедрый фармацевт. Всё, что угодно, была готова засунуть в себя, лишь бы к утру поправиться.

Утром почувствовала, что умираю, на самом деле, физически у-ми-ра-ю. Света белого не видела, в прямом смысле, перед глазами прыгали чёрные блошки, голову поднять с подушки я не сумела, хорошо, что нашарила телефон и позвонила единственному человеку, которого могла рискнуть попросить о помощи. Нике.

Хорошо, что Мирон улетел в командировку, Нике не пришлось отчитываться, куда она сорвалась среди раннего утра, и бывшие родственнички не примчались следом, чтобы позлорадствовать. Уверена, с них бы сталось.

А после… что случилось после? Как же я позволила увезти себя в больницу? Согласиться, что за Мишей будет приглядывать сосед? О чём думала? Что знала о нём?

Имя, что предположительно художник, и что потрясающе целуется, вызывая во мне чувства, ранее неведомые. Для секса, наверное, достаточно, для того, чтобы доверить ребёнка – категорически нет.

К тому же, я до дрожи боялась больниц. Единственный опыт – роддом. По наивности я считала, что роды будут платные, ведь Родя далеко не бедный парень, но очень быстро мне объяснили, что на подобные прихоти наш семейный бюджет не рассчитан. Рожала я в дежурном учреждении, столкнувшись со всеми трудностями и прелестями «карательной гинекологии и акушерства».

Жаловаться не на что, если от женской части своей родной семьи мне и досталось что-то хорошее – это способность к деторождению. Роды прошли, как описано в учебнике, так сказала врач, когда снимала один-единственный, крошечный шовчик, но обстановка в целом – пугала.

Вымотанные врачи, которым, кажется, нет дела до рожениц, равнодушные медицинские сёстры, вопящие санитарки. Боль, растерянность, крики от персонала, стоны соседок по несчастью, страх сделать что-нибудь не так, навредить малышу, особенно когда кричат:

– Совсем с ума сошла, задушишь ребёнка!

– Чего орёшь? Всем больно!

Оказалось, что больно было не всем, существует анестезия, и кричали тоже не на всех, только на тех, чьи родственники не позолотили ручку докторам заштатного районного роддома, в который меня отвезли фельдшеры скорой помощи из загородного дома дедули-адмирала, глядя круглыми глазами.

Если бы тогда я понимала, что происходит, я бы потребовала, чтобы Миша родился в нормальных условиях, только я не понимала, верила Роде, наивная дура!

Сейчас я отлично понимала, даже если мне начнут вставлять иголки под ногти, я не дам докторам ни копейки, деньги нужны для сына, значит, лечить меня никто не станет. Разве бывает иначе?

Нет, когда Миша лежал в больнице, у нас не требовали мзды, доктора и сестрички были вежливыми, понимающими и помогающими, но он всё-таки ребёнок, а я – здоровая девица, которая в состоянии позаботиться о себе сама, а не нестись в больницу по первому чиху.

Ещё и бросив ребёнка! Да я сама бы у себя потребовала бы нешуточную мзду, чтоб неповадно было!

Больница, куда меня привезли, оказалась огромной и совсем не такой, как я себе представляла. Чистые стены, вежливый персонал, правда, очередь в приёмном покое гигантская, такая, что быстрее научишься ходить по воде, чем дождёшься своей очереди.

Удивительно, моя очередь подошла быстро, не успела я удачно сесть в освободившееся кожаное кресло у стены просторного вестибюля, как спешно подошла женщина необъятных размеров в белом халате. Окинув меня оценивающим взглядом, пригласила в смотровую, где долго опрашивала, осматривала, водила по груди стетоскопом, при этом доброжелательно улыбалась, успокаивала, поминутно уговаривала остаться, потому что я ревела, несмотря на ужасную головную боль, порывалась уйти домой, к Мише.

Там же, в приёмном покое, в смотровую заглянул другой доктор, оглядел меня прямо-таки сканирующим взглядом, посмотрел на мою докторшу и спросил:

– Она?

– Прошу любить и жаловать, – ответила врач, подмигнув невысокому толстоватому доктору в светло-голубом хирургическом костюме.

– Н-да… – задумчиво пробормотал доктор и вышел из смотровой.

После меня отвезли в отделение и оставили в палате, симпатичной, надо сказать. С двумя специальными кроватями, разделёнными ширмой, пластиковыми тумбочками, столом у широкого окна и шкафом вдоль стены. При входе в палату был санузел с душевой кабиной, унитазом и биде, о чём мне сообщила приветливая медсестра. Она же помогла мне переодеться, уложила на кровать, уговаривая не плакать.