Философия и психология фантастики

В противоположность этому чудеса готового результата не имеют никакого сходства с техникой. Они и не могут быть похожи на технику, поскольку они почти не имеют отношения к средствам, необходимым для достижения цели. Суть их заключается в том, что чудесным образом герой получает требуемый ему результат сразу и в готовом виде, не прибегая ни к орудиям, ни к процессам, необходимым для его достижения. Почти каждому энергетическому чуду может быть противопоставлено чудо готового результата, которое ведет к той же цели, но быстрее и без использования средств. Например, чтобы добраться до нужного места, " скажем, до Багдада - сказочный герой может воспользоваться ковром-самолетом или летающим ифритом ("оператором перемещения"). Как бы быстро не летел ифрит - на полет требуется время. Но в некоторых сказках тот же самый ифрит делает так, что герой оказывается в Багдаде в мгновение ока. Чтобы стать богатым, герой может получить способность узнавать, где зарыты клады, может владеть курицей, несущей золотые яйца, - но он может, по мановению руки колдуна или демона, сразу стать богатым и знатным, не занимаясь предварительно поиском кладов или разведением кур. Вот только гибель злодеев в сказке никогда не организуется сразу в готовом виде - для этого всегда требуется некое средство, которое надо использовать с риском для жизни. Объясняется это, вероятно, тем, что легкая гибель злодея сделала бы сюжет и бессмысленным, и незанимательным.

Ковров-самолетов не бывает, а значит вообразить ковер-самолет - в общем-то, совершить не большее насилие над реальностью, чем при воображении мгновенного перемещения в пространстве. Тем не менее, к "чудесам готового результата" в фантастике прибегают сравнительно редко и с какой-то боязливой осторожностью. Тогда же, когда такие чудеса имеют места, функцию последующего звена, загораживающего дорогу к цели, начинают выполнять средство или - фигура Исполнителя желания, вроде джина или Мефистофеля.

Неспособность оторваться от необходимости средств пронизывает все человеческие мечты и часто проникает даже в мифологию, претендующую на высокую степень радикальности. Возьмем, например, известное представление о том, что в мусульманском раю обитают гурии, способные - для удовольствия праведников - восстанавливать свою девственность. Казалось бы, это великое чудо, которое делает рай более соблазнительным и великолепным для мужчин, чем наша земная юдоль. Но, по большому счету, само это чудо свидетельствует о нехватке. Необходимость регенерации чего-либо возникает тогда, когда ресурс оказывается ограниченным. Восстанавливать леса приходиться тогда, когда возникает опасность уничтожения лесов. И восстанавливать девственность нужно только тогда, когда девственниц может не хватить. Теоретически Аллах в его всемогуществе мог бы создать столько девственниц, что всем праведникам хватило бы "на каждый раз". Однако несмелая народная фантазия предпочитает видеть парадиз подобием караван-сарая с ограниченным по численности персоналом. И в нем, как в космической станции, необходима регенерация системы жизнеобеспечения.

В сказках предлагается огромное количество средств, с помощью которых пробивается брешь в стене, отделяющих мир желания от мира реальности. Существуют специальные инстанции исполнения желаний. Джинн, найденный в кувшине, золотая рыбка, щука из сказки про Емелю, волшебная палочка, Мефистофель, служащий Фаусту. Возможно, необходимость использовать такие экзотические, иномирные посредники между мечтой и действительностью как раз и является лучшим свидетельством того, сколь непрочна и подвержена сомнениям вера в саму возможность исполнения желаний. До того, как желание будет исполнено, оно должно быть сформулировано и передано посреднику. В исполняющем желании колдовстве явно чувствуется тень монархической государственности. Исполняющие желания посредники похожи не то на царей, которым приносят просьбы, не то на слуг, готовых выполнить приказание царя. Джин явно могущественнее того, кто им повелевает, и из-за этого хозяин джина оказывается в двусмысленном положении царя и просителя одновременно. Это положение человека, ставшего царем во сне, и в глубине души сознающего, что все происходящее с ним - лишь сон.

Сюжет о Фаусте и Мефистофеле заставляет нас задуматься еще и о том, что греза об исполнении желаний без труда и затрат внушала бы нам тревогу, порождаемую известной мудростью, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. В рамках технической цивилизации наши желания исполняются благодаря материальному прогрессу, но, как сказал Станислав Лем, "исполняя наши желания, материальный мир вместе с тем принуждает нас поступать так, что достижение цели становится столь же похожим на победу, как и на поражение" 116).

Поскольку за все надо платить, то результат, достигнутый слишком легко, может таить в себе некое, еще более страшное возмездие. Иногда это возмездие видят таящимся в самой природе желаний, которые не служат человеческой пользе. Данные опасения получили прекрасную и точную формулировку в философских дневниках Алексея Ухтомского, где великий физиолог заявляет: "Мне представляется тревожным, опасным и вредным для человека то состояние, когда сбываются его мысли" 117). Далее Ухтомский рассуждает о том, что к этой идее он пришел от недоверия к человеку и его мыслям, исполнение желаний морально развращает человека, приводя его в состояние самоуспокоение и солипсизма.

Ту же самую проблематичность человеческих желаний, но уже применительно к литературной фантастике, отметил Евгений Тамарченко. "Фантастика, - пишет он, - с древности и поныне - страна желаний. Но это значит, что в ней переданы две стороны любого желания - влечение и отталкивание. Желание по природе двойственно: самое притягательное, интимно и неудержимо влекущее, явно и тайно переплетается и граничит в нем с ужасами и кошмарами жизни" 118).

Иногда создается впечатление, что фантастика заимствует некоторые важные свойства человеческих сновидений. Во сне теоретически "все возможно", но воспользоваться этими возможностями человек не может. Руки его не слушаются, воздух становится плотным, ноги увязают в земле и т.д. На пути якобы безграничных человеческих возможностей становится наша тревожность.

Иногда эта тревожность воплощается в представлении о том, что легкое исполнение желаний сопровождается опасностью столь же легкой утраты. Гильберт Честертон называл представления о таких опасностях "радостыо-под-Условием" и говорил, что это "великий закон волшебной сказки". Честертон обращает внимание, что в сказках благоприятные для героя чудеса всегда обставляются странными условиями: "В сказке всегда говорится: "Ты будешь жить в золотом и изумрудном дворце, если не скажешь "корова'", или "Ты будешь счастлив с дочерью короля, если не покажешь ей луковицу". Мечта всегда зависит от запрета. Все чудесное и прекрасное возможно, если что-то одно запрещено"119). Эта "что-то одно запрещенное" - та дань, которую мечта платит нашей тревожности и нашему неверию в счастье. "Одна принцесса живет в стеклянном замке. Другая - на стеклянной горе, третья видит все в волшебном зеркале: все они будут жить в стеклянных дворцах, если не станут швырять камни. Тонкий блеск стекла символизирует счастье столь же хрупкое, как любой сосуд, который легко может разбить кошка или горничная" 120). Мечтать о счастье трудно - над нами довлеет наш опыт, который искажает даже композицию мечты. Счастье, которое мы воображаем, всегда получается либо отделенным от нас препятствиями, либо хрупким и ускользающим.

Легенда о Фаусте, попавшем в ад, на наш взгляд, представляет собой не столько христианское нравоучение о недопустимости связей с дьяволом, сколько выражение этой тревоги: никакие средства не могут доставить человеку счастья без страдания, за все приходится платить, и нарушение этого закона может представлять собой только временное нарушение баланса, который рано или поздно будет восстановлен, - но уже с катастрофическими для нарушителя последствиями.

Тревоги такого рода накладывают бремя не только на нашу жизнь, но и на наши грезы. Мы не смеем мечтать о достигнутых целях, но только о средствах к их достижению. Мы не мечтаем, чтобы от рождения быть благополучным и счастливым, но только об условиях для этого - чтобы встретить замечательную женщину (мужчину), выиграть миллион в лотерею или занять высокий пост. Важным обстоятельством является то, что само по себе наличие необходимого средства еще не дает полной гарантии достижения цели, выигранный миллион можно утратить, - но мы как бы платим реальности тем, что даже в мечтах принимаем на себя этот риск. Выиграть в лотерею теоретически возможно, об этом можно грезить, - но счастливая жизнь, достигнутая без использования необходимых для этого средств и сопутствующих этим средствам рисков, невероятна настолько, что в нее невозможно верить даже как в бесплодную грезу.

Впрочем, эта тревожность может выражаться и не только в констатации связанных с достижением желаемого препятствий и рисков. В последние десятилетия - и чем далее, тем чаще - мы сталкиваемся с тем, что "неверие в счастье" сочетается в фантастике с беспрепятственным и непосредственным исполнением желаний. Во-первых, измышляются целые миры, в которых некоторые фундаментальные желания оказываются уже исполненными. Во-вторых, само желание вкупе с волей и воображением объявляются материальными силами, способными оказывать непосредственное воздействие на реальность. Обе этих темы становятся все более распространенными. В обоих случаях для достижения желаний уже не нужны никакие специальные компактные средства, будь это магический жезл или бластер.

На первый взгляд, эта тенденция противоречит тому, что мы сказали выше о депрессивности и несмелости фантастических грез. Но все дело в том, что фантастическое средство является не только препятствием, отделяющим желание от его исполнения, но и маскировкой, загораживающей проблематичность самого желания. Недостатки желания, негативные последствия их исполнения в фантастической литературе часто выглядят как "коварные" свойства самого средства, - но не желания. Демон часто исполняет желания человека таким извращенным способом, что человек оказывается и сам не рад что пожелал, - но в этом проявляется хитрость демона. Однако важнейшей функцией всей культуры XX века было осознание проблематичности самого Желания. Именно поэтому страх человека перед собственными желаниями сочетается в развитии фантастической литературы с тенденцией, которую внешне можно принять за обретение веры в возможность достижения желаемого.