Философия истории
Шрифт:
Афины
Мы уже упоминали о том, что Афины являлись для обитателей других областей Греции пристанищем, в которое стекалось весьма разнородное население. В Афинах сочетались различные направления человеческой деятельности: земледелие, промышленность, торговля, преимущественно морская, но это вызывало многие раздоры. Рано возникла противоположность между древними и богатыми родами и более бедными. Затем образовались три партии, различие между которыми вытекало из местных особенностей и из стоявшего в связи с ними образа жизни населения: пэдиеи, жители равнины, богачи и аристократы; диакрии, жители гор, занимавшиеся виноделием и разведением оливковых деревьев и пасшие стада, – самая многочисленная часть населения; между теми и другими находились паралии, обитатели прибрежных местностей – умеренные. Политический строй колебался между аристократией и демократией. Солон достиг своим разделением граждан на четыре класса по их имущественному положению смягчения противоположностей; все они вместе составляли народное собрание для обсуждения общественных дел и принятия решений относительно них; но занимать административные должности могли лишь граждане трех высших классов. Замечательно, что еще при жизни Солона, даже в его присутствии и несмотря на его протест, Пизистрат захватил верховную власть; конституция, так сказать, еще не вошла в плоть и кровь, она еще не укоренилась в нравственной и гражданской жизни. Но еще замечательней, что Пизистрат ничего не изменил в законодательстве и что, когда против него было возбуждено обвинение, он сам явился в ареопаг. Господство Пизистрата и его сыновей по-видимому было необходимо для того, чтобы уничтожить могущество знатных фамилий, клик и чтобы приучить их к порядку и миру, а граждан – к законодательству Солона. Когда это было достигнуто, господство должно
При демократическом строе вообще открывается наибольший простор для развития сильных политических характеров; ведь этот строй не только дозволяет индивидуумам проявлять свои дарования, но и особенно побуждает их к этому; но в то же время отдельное лицо может выдвинуться лишь в том случае, если оно способно доставлять удовлетворение как духу и взглядам, так и страсти и легкомыслию культурного народа.
В Афинах существовали живая свобода и живое равенство в быту и духовном развитии, и если было неизбежно имущественное неравенство, то оно не доходило до крайностей. Наряду с этим равенством и при этой свободе всякая неодинаковость характера и дарований, всякие индивидуальные различия могли в высшей степени свободно проявляться и находить в окружающем обильнейшие побуждения к развитию, потому что в общем моментами афинского характера являлись независимость отдельных лиц и культурность, проникнутая духом красоты. По инициативе Перикла были созданы те вечные памятники скульптуры, немногие остатки которых вызывают восхищение {245}потомства; пред этим народом ставились на сцене драмы Эсхила и Софокла, а позднее – и драмы Эврипида, которые однако уже не имели такого же пластического нравственного характера и в которых уже более сказывается начало упадка. Пред этим народом произносились речи Перикла, из него произошел круг людей, которые стали классическими для всех веков, потому что к числу их кроме вышеупомянутых принадлежат Фукидид, Сократ, Платон, далее Аристофан, который в эпоху упадка сохранил в себе всю политическую серьезность своего народа и писал и творил, вполне серьезно заботясь о благе отечества. Мы находим у афинян оживленную деятельность, развитие индивидуальности в сфере нравственного духа. То порицание, которое мы находим у Ксенофонта и Платона, относится больше к более поздним временам, когда уже наступили бедствия и упадок демократии. Но если мы желаем найти суждение древних о политической жизни Афин, мы должны обратиться не к Ксенофонту и даже не к Платону, а к тем, которые несомненно компетентны в вопросах, относящихся к существующему государственному строю, которые заведывали государственными делами и считались величайшими руководителями этого государства, а именно – к государственным людям. Среди них Перикл является Зевсом в божественном кругу афинских индивидуумов. Фукидид приписывает ему наиболее глубокую характеристику Афин в речи, произнесенной по поводу торжественного погребения воинов, убитых во второй год Пелопоннесской войны. Он говорит, что он хочет показать, за какой город и ради каких интересов они умерли (таким образом оратор тотчас же переходит к существенному). Затем он характеризует Афины и то, что он говорит, в высшей степени глубокомысленно, правильно и истинно. Мы любим прекрасное, говорит он, но без хвастовства, без расточительности; мы философствуем, не делаясь вялыми и недеятельными (потому что, когда люди увлекутся своими мыслями, они перестают заниматься практическим делом, общественной деятельностью). Мы храбры и настойчивы и при своем мужестве отдаем себе отчет в том, чтò мы предпринимаем (мы относимся к этому сознательно); у других, наоборот, мужество вытекает из недостаточной культурности; мы лучше всего можем судить о том, чтò приятно и чтò тяжело, и тем не менее мы не уклоняемся от опасностей. Таким образом Афины являлись государством, по существу жившим для прекрасного, вполне сознательно относившимся к серьезным общественным делам и к интересам человеческого духа и жизни и соединявшим с этим мужество и практически действенный смысл.{246}
Спарта
Здесь мы, наоборот, находим суровую абстрактную добродетель, жизнь для государства, но в таком виде, что активность, свобода индивидуальности отодвигается на задний план. В основе государственного строя Спарты лежат такие учреждения, в которых вполне выражаются интересы государства, но целью которых является лишь бессмысленное равенство, а не свободное движение. Уже первоначальная история Спарты весьма отличается от первоначальной истории Афин. Спартанцы были доряне, афиняне – ионяне, и это национальное различие сказывается и в государственном строе. Что касается возникновения Спарты, то доряне с гераклидами вторглись в Пелопоннес, покорили туземные племена и обратили их в рабство, так как илоты несомненно были туземцы. Участь илотов впоследствии постигла и мессенцев, потому что такая бесчеловечная жестокость была свойственна характеру спартанцев. В то время как у афинян существовала семейная жизнь, в то время как рабы были у них домашней прислугой, спартанцы относились к порабощенному населению с еще большей жестокостью, чем турки к грекам; в Лакедемоне всегда существовало военное положение. При вступлении в должность эфоры прямо объявляли войну против илотов, и последние постоянно обрекались в жертву занимавшимся военными упражнениями молодым спартанцам. Несколько раз илоты были освобождаемы и боролись против врагов, и в рядах спартанцев они проявляли чрезвычайную храбрость; но когда они возвращались, их гнуснейшим и коварнейшим образом убивали. Как на судне для перевозки невольников экипаж постоянно вооружен и соблюдается величайшая осторожность, чтобы предотвратить восстание, так и спартанцы всегда внимательно следили за илотами, всегда находились на военном положении, как против врагов.
Поземельная собственность была, как повествует Плутарх, разделена уже Ликургом на равные участки, из которых 9 тыс. достались одним лишь спартанцам, т.е. жителям города, а 30 тыс. – лакедемонянам или периэкам. В то же время для сохранения равенства было постановлено, что земельные участки не могут быть продаваемы, Но то обстоятельство, что впоследствии главной причиной упадка Лакедемона было имущественное неравенство, показывает, как ничтожны были результаты этой меры. Так как дочери наследовали участки, то благодаря бракам множество земельных участков досталось немногим семействам, и наконец вся поземельная собственность оказалась в руках немногих лиц как будто для того, чтобы показать, как нелепо желать установить путем принуждения равенство, кото{247}рого не существует в действительности и которое к тому же уничтожает существеннейшую свободу, а именно – право располагать собственностью. Другою замечательною особенностью законодательства Ликурга является то, что он воспретил всякие деньги кроме железных, и это неизбежно сделало невозможным всякую промышленную деятельность и внешнюю торговлю. У спартанцев не было и флота, который только и мог поддерживать торговлю и способствовать ей, и, когда они нуждались во флоте, они обращались к персам.
Равенству в быту и близкому знакомству между гражданами должно было особенно способствовать то, что спартанцы имели общий стол; но благодаря этой общности семейная жизнь отступала на задний план; ведь еда и питье являются частным и следовательно домашним делом. Так было у афинян: у них общение было не материальным, а духовным, и даже пиры, как мы видим из их описаний у Ксенофонта
и Платона, имели духовный характер. Наоборот, у спартанцев издержки на общий стол покрывались взносами отдельных лиц, и тот, кто был слишком беден, для того чтобы произвести этот взнос, исключался вследствие этого.Что же касается политического строя Спарты, то основа его конечно была демократической, но с значительными изменениями, почти обращавшими ее в аристократию и олигархию. Во главе государства стояли два царя, наряду с ними существовал сенат (γερουσια), избиравшийся из лучших граждан и выполнявший также и судебные функции, причем в своих решениях он больше руководился нравственными обычаями и обычным правом, чем писаными законами [18] . Кроме того γερουσια был еще и высшим правительственным учреждением, советом при царях, ведению которого подлежали важнейшие дела. Наконец существовали еще высшие должностные лица, а именно – эфоры, об избрании которых не сохранилось никаких определенных указаний; Аристотель говорит, что способ их избрания был слишком ребяческим. По словам Аристотеля, эфорами могли быть и незнатные, неимущие лица. Эфоры имели полномочие созывать народные собрания, ставить вопросы на голосование, предлагать законы подобно плебейским трибунам в Риме. Их власть была тиранической подобно той власти, которою некоторое время обладали Робеспьер и его приверженцы во Франции.{248}
18
Отфрид Мюллер в своей истории дорян ставит этот сенат слишком высоко; он говорит: право было как бы запечатлено в глубине души. Но такая запечатленность всегда является чем-то весьма неопределенным; необходимо, чтобы законы были записаны для того, чтобы было точно известно, что воспрещено и что дозволено.
Так как дух лакедемонян был направлен исключительно на государство, – образованность, искусство и наука не привились у них. Спартанцы казались другим грекам упрямыми, неповоротливыми и неловкими людьми, которые не могли заниматься сколько-нибудь сложными делами или по крайней мере оказывались при этом очень беспомощными. У Фукидида афиняне говорят спартанцам: «Ваши законы и обычаи не имеют ничего общего с законами и обычаями других, и к тому же, когда вы появляетесь за границей, вы не поступаете ни по своим законам и обычаям, ни по законам и обычаям, общепринятым в Греции». Во внутренних делах они в общем были честны; что же касается их образа действий относительно других народов, то сами они открыто заявляли, что они считают произвольное похвальным и полезное справедливым. Известно, что в Спарте (подобно тому как в Египте) присвоение необходимых вещей было в известных отношениях дозволено, только вор должен был не попадаться. Таким образом эти два государства, Афины и Спарта, противоположны друг другу. Нравственность одного из них заключается в неуклонной направленности духа на государство, в другом государстве можно найти как такое нравственное отношение, так и развитое сознание и бесконечную деятельность, выражающуюся в перерождении прекрасного, а затем и в установлении истинного.
Но хотя эта греческая нравственность в высшей степени прекрасна, симпатична и интересна в своем проявлении, она все-таки не является выражением высшей точки зрения духовного самосознания: ей недостает бесконечной формы, и именно вышеупомянутой рефлексии мышления в себе, освобождения от природного момента, от содержащегося в красоте и божественности чувственного элемента, а также от непосредственности, в которой состоит нравственность. В ней мысль не постигает самой себя: в ней нет бесконечности самосознания, нет сознания, что право и нравственность должны подтверждаться во мне на основании свидетельства моего духа, что прекрасное, идея лишь в чувственном воззрении или представлении становится истиной, внутренним, сверхчувственным миром. Дух мог лишь в течение непродолжительного времени оставаться на той точке зрения прекрасного духовного единства, которую мы только что охарактеризовали, и источником дальнейшего прогресса и гибели явился элемент субъективности, моральности, подлинной рефлексии и внутреннего мира. Прекраснейший расцвет греческой жизни продолжался лишь приблизительно 60 лет, от Персидских войн (492 до Р.Х.) до Пелопоннесской войны (431 до Р.Х.). Тот принцип моральности, который должен был {249}войти в действие, стал началом гибели; но он обнаружился в Афинах и в Спарте в различных формах: в Афинах – как явное легкомыслие, в Спарте – как испорченность частных лиц. Афиняне оказались, когда им пришлось гибнуть, не только достойными симпатии, но и великими, благородными, так что мы должны жалеть о них, между тем как у спартанцев принцип субъективности приводит к низкой жадности и к вульгарной испорченности.
Пелопоннесская война
Принцип испорченности обнаружился прежде всего во внешнем политическом развитии как в войне одних греческих государств против других, так и в борьбе партий в городах. Греческая нравственность сделала Грецию неспособной образовать единое государство, потому что взаимная обособленность небольших государств, сосредоточение в городах, где интересы, духовное развитие в общем могли быть одинаковыми, являлись необходимым условием этой свободы. Лишь кратковременное объединение существовало во время Троянской войны, и это единство не могло осуществляться даже во время Персидских войн. Если и обнаруживается стремление к нему, то частью оно было слишком слабо, частью вызывало соперничество, и борьба за гегемонию возбуждала взаимную вражду между государствами. Наконец всеобщие враждебные действия начались в Пелопоннесской войне. Перед этой войной и еще в ее начале во главе афинян, – народа, наиболее дорожившего своей свободой, – стоял Перикл; только его высокая личность и его замечательный гений поддерживали его на его посту. После Персидских войн гегемония принадлежала Афинам: множество союзников, на островах и в городах, должно было способствовать продолжению войны с персами, и, вместо того чтобы доставлять флот или войска, они вносили денежные суммы. Благодаря этому в Афинах сосредоточивалась огромная мощь; часть денег расходовалась на великие произведения архитектуры, которые как создание духа доставляли наслаждение и союзникам. Но то, что Перикл не только расходовал деньги на художественные произведения, но и в других отношениях заботился о народе, обнаружилось после его смерти из множества запасов, накопленных во многих магазинах, в особенности же в морском арсенале. Ксенофонт говорит: Кому не нужны Афины? Не нужны ли они всем тем странам, в которых много зернового хлеба и стад, масла и вина, всем тем, которые желают извлекать доход, пуская в оборот деньги или применяя свой ум? Не нужны ли они ремесленникам, софистам, философам, поэтам и всем {250}лицам, которые стремятся ознакомиться с тем, что достойно зрения и слуха в сфере священного культа и общественной жизни?
Пелопоннесская война являлась главным образом борьбой между Афинами и Спартой. Фукидид написал историю большей части этой войны, и это бессмертное произведение есть абсолютное приобретение, доставшееся человечеству в результате борьбы.
Афины дали Алкивиаду вовлечь себя в фантастическое предприятие, и, будучи весьма ослаблены уже вследствие этого, они были побеждены спартанцами, которые совершили предательство, обратившись к Персии и выпросив от персидского царя денег и военный флот. Затем они оказались виновными в новом предательстве, так как они уничтожили в Афинах и вообще в городах Греции демократию и доставили преобладание тем кликам, которые требовали установления олигархии, но не были достаточно сильны, для того чтобы держаться собственными силами. Наконец главная измена Спарты заключалась в Анталкидовом мире, которым она отдала греческие города в Малой Азии под власть персов.
Тогда Лакедемон достиг значительного преобладания как благодаря установленным им олигархиям, так и благодаря гарнизонам, которые он держал в некоторых городах, например в Фивах. Но греческие государства возмущались спартанским угнетениям гораздо больше, чем прежде господством афинян; они свергли иго, фиванцы стояли во главе их и стали на краткое время наиболее выдающимся народом в Греции. Господство Спарты было свергнуто, и благодаря восстановлению мессенского государства Лакедемону была противопоставлена прочная держава. Но Фивы были обязаны всем своим могуществом двум личностям – Пелопиду и Эпаминонду, да и вообще в этом государстве преобладал субъективный элемент. Поэтому здесь особенно процветала лирика, поэзия субъективного; своего рода субъективная глубина чувства проявляется и в том, что так называемый священный отряд, составлявший цвет фиванского войска, считался состоящим из любящих и любимых, и значение субъективности проявилось главным образом в том, что по смерти Эпаминонда Фивы вернулись к своему прежнему состоянию. Ослабевшая и разоренная Греция уже не могла найти спасения в самой себе и нуждалась в авторитете. В городах не прекращалась борьба, и граждане разделились на партии как в итальянских городах в средние века. Победа одной партии влекла за собой изгнание другой, и тогда последняя обыкновенно обращалась к врагам родного города, чтобы воевать против него. Спокойное совместное существование государств стало невозможно, они готовили гибель как друг другу, так и самим себе.{251}