Флердоранж — аромат траура

Вряд ли она имела какое-то отношение к делу, но у Никиты было давнишнее правило — всегда и при всех обстоятельствах проверять все всплывающие в ходе расследования фамилии. Особенно если это касается покойников. По крайней мере следовало точно установить, что они и на самом деле покойники и умерли своей смертью. В запросе о Зое Копейкиной Колосов пометил: проверить несчастный случай четырехлетней давности, произошедший в зимний период. Жанна Зарубко весьма туманно упомянула, что ее приятельницу, некогда тоже работавшую в клубе Богдана Бодуна, хоронили зимой.

Об этом запросе, отправив его в ИЦ, Никита почти сразу же позабыл, потому что в голову ему пришла другая, как ему показалось, гораздо более стоящая идея: съездить в госпиталь и наконец-то допросить еще одного весьма важного свидетели по делу об убийстве Артема Хвощева — его отца — Хвощева-старшего. После провала с Жанной Зарубко это было единственным новым оперативным ходом. Не сидеть же — в потолок плевать!

Никита знал: Хвощева дважды пытались допросить сразу же после убийства. В госпиталь к нему приезжали и из прокуратуры, и из местного ОВД. Но каждый раз Хвощев по заключению его лечащего врача в связи с резким ухудшением здоровья был не в состоянии отвечать на вопросы правоохранительных органов. Прошло уже больше недели, а в деле так и не появились его показания. Надо было срочно это исправлять. К тому же…

Никита вспомнил свою вчерашнюю беседу с Чибисовым, его странную реакцию на фотоснимок с места убийства Бодуна. Что же все-таки скрывалось за этой реакцией? Только ли вполне понятный испуг, брезгливость, удивление, ужас?..

После разговора с Чибисовым Никита так и не смог ответить на главный вопрос: лгал или не лгал ему хозяин Славянки, говоря, что не знает Богдана Бодуна? Пришло время задать этот самый вопрос и его старому другу — Антону Хвощеву, человеку, о котором он, Никита, уже столько слышал, но все еще никак не мог свидеться лично.

По установочным данным, Хвошев-старший с марта находился на излечении в Клинической больнице имени Семашко. Туда-то Никита и отправился, не откладывая дела в долгий ящик. По выходным вход на территорию больницы был свободным, однако третий коммерческий госпитальный корпус, где лежал Хвощев, охранялся весьма строго. Никите пришлось вести долгие переговоры сначала с охраной, затем по телефону с каким-то мифическим начальником службы безопасности. В результате после долгих препирательств его пропустили в третий корпус, но не к Хвощеву, а в ординаторскую к дежурному врачу, который весьма сухо известил Никиту, что состояние здоровья Антона Анатольевича по-прежнему не позволяет ему быть допрошенным в ближайшие две-три недели.

— Расследование так долго ждать не может, — резонно возразил Никита. — Что вы а самом деле — он у нас один из основных свидетелей, отец потерпевшего, убитого!

— Именно потому, что он отец убитого, я и не разрешаю его допрашивать — пока, — неумолимо отчеканил врач. — А что, если он умрет во время вашего допроса?

— Неужели он действительно так плох?

— Его состояние в настоящее время стабильно тяжелое. Мы бились четыре месяца, чтобы как-то поправить положение. Ему стало немного лучше. И вот эта ужасная трагедия с его сыном свела наши усилия почти на нет, — врач вздохнул. — Сейчас любое напоминание о пережитом, любое волнение для него губительно. Как врач, я никогда не пойду на такой риск, разрешая какие-то допросы, следственные действия…

— И до каких же пор нам ждать? — спросил Колосов.

— Звоните, — врач усмехнулся. — Насколько я понимаю, это ваше расследование тоже не сегодня-завтра кончится.

Это был еще один облом. Ординаторскую Никита покинул в крайне дурном расположении духа. Неудачи преследовали его со вчерашнего утра.

Дежурного врача куда-то вызвали. По коридору тихо и быстро проследовала к выходу и дежурная медсестра. Никита огляделся. В этом коммерческом корпусе вообще мало что напоминало обычную больницу, скорее обстановка была как в хорошем дорогом санатории — евроремонт, престижная мебель, чистота, уют и комфорт. Полный покой — белые двери палат плотно закрыты. Гробовая тишина. В коридоре Никита был один.

Хвощев лежал в палате под номером четыре. Никита подошел, открыл дверь — без стука.

Кровать стояла у окна — это было первое, что он увидел в этой белоснежной пустой палате. На кровати неподвижно лежал худой мужчина, до половины прикрытый белым, очень красивым и теплым пледом под овечью шкуру. На фоне белого постельного белья резко выделялось его землистое изможденное лицо — заострившийся нос, впалые щеки. Пепельные с сединой волосы его были коротко острижены. Никита знал, что Хвощеву-старшему пятьдесят лет, но выглядел он сейчас почти как старик.

Повернув голову на шум, он пристально, не мигая, смотрел на Колосова, и в темных глазах его — Никита был готов поклясться — был страх, ожидание и… что-то еще, как и у Чибисова, чему у Никиты не было названия.

Это странное выражение в глазах больного пропало, едва лишь Колосов назвал себя и предъявил удостоверение. Хвощев отвернулся к окну, закрыл глаза.

— Уходите, — сказал он резко. — Я все равно не стану с вами разговаривать. Сегодня ровно девять дней, как погиб мой сын. Вместо того чтобы искать его убийцу, вы приходите ко мне сюда… В такой день. — Он с усилием поднял руку, нажал кнопку вызова у себя над изголовьем.

Прибежала сиделка, потом на шум явился дежурный врач. Колосова со скандалом выдворили из палаты, Врач возмущался поразительной бесцеремонностью и требовал немедленно покинуть корпус. Ему, видимо, очень неплохо платили, и терять такого выгодного клиента, как Хвощев, ему не было никакого резона.

От всего этого скандала у Никиты осталось твердое ощущение, что все эти строгие ограничения доступа к больному, которые он только что испытал на себе, сделаны именно по приказу самого больного. Хвощев избегал встреч с милицией и прокуратурой — это было ясно Никите как день. Конечно, он был серьезно искалечен, не мог самостоятельно передвигаться, однако впечатление умирающего все же не производил. Он был способен дать показания, однако по какой-то причине наотрез отказывался это делать. И даже не пытался скрыть это свое нежелание.

Ничего пока не оставалось, как поразмыслить над дилеммой: насколько негуманным будет следующий шаг в расследовании — предупреждение беспомощного инвалида о том, что за отказ от дачи показаний тоже существует уголовная ответственность? Впрочем, Хвощеву в его положений — так тогда думал Никита — на любую ответственность можно было бы преспокойно забить.

Глава 21 КОВБОЙ И ЖИВОПИСЕЦ

В мастерской Бранковича Катя все-таки побывала. Но этому новому визиту в новые гости предшествовали некоторые события. Когда на поле так неожиданно появился Туманов, Катя пначалу этому ужасно обрадовалась. Это был как раз тот самый случай, когда третий ни в коей мере не был лишним. Однако Савва продолжать разговор при Туманове не захотел. Как-то сразу заспешил, хотя до этого вроде никуда и не торопился, снова осыпал Катю смущенными извинениями, при— гласил посмотреть его работы в мастерской, весьма задушевно попрощался и был таков. Когда он скрылся из вида, Катя с невольным облегчением вздохнула.

— Ну и что у вас тут было? — усмехнулся Туманов, оглядывая ястребиным взором примятую ложбину во ржи.

— Он меня до смерти напугал, — призналась Катя. — Он, по-моему, с приветом большим, этот ваш художник.

— С приветом, но талантливый, собака! — Туманов снова усмехнулся. — Кистью мазнет по холсту — сразу тыщ пять зеленых в карман положит. Наловчился он эти портреты писать! К нему большие люди приезжают портреты заказывать. А меня, между прочим, он так, бесплатно хочет писать.