Флэшмен в Большой игре

— Ведь вы, пуштуны, ненастоящие… индийцы, правда? Я имею в виду, что некоторым образом вы почти… ну, почти… белые.

— Мы совсем не индусы, мэм-сагиб, — гордо сказал я, — мы произошли от народа Ибрагима, Исхака и Якуба, которых Моисей привел из страны хедива.

— Так значит — вы иудеи? — удивилась миссис Лесли. — Ох! — С минуту она ехала молча. — Теперь понимаю. Как странно. — Она еще подумала немного. — Я… у меня есть знакомые евреи… в Англии. Весьма почтенные люди и, конечно же, совсем белые.

Ну, что ж, пуштуны ей вполне подходили и она была этому рада, так что я решил ускорить события и предложил на следующий день показать ей развалины в Алигате, милях в шести от города. Это был заброшенный храм, весь окруженный зарослями, но о чем я не сказал своей спутнице — так это о том, что внутри его стены сверху донизу были покрыты резьбой, изображающей все индийские способы совокупления. Знаете, ну, когда такие женоподобные парни запечатлены в самых невероятных позах с толстомясыми тетками. Миссис Лесли взглянула и обомлела; я стоял у нее за спиной, держал лошадей и ждал. Было видно, как ее глаза скользят с одной скульптурной группы на другую, еще более невероятную. Она судорожно сглотнула, лицо у нее пошло красными и белыми пятнами, к тому же она не знала, что ей делать — возмущаться или хихикать, так что я подошел и вполне спокойным голосом объяснил: мол, это — сорок пятая позиция, которая пользуется большим успехом. Дрожь прошла у нее по спине, а затем она обернулась и я увидел, что глаза у нее прямо бешеные, а губы дрожат. Я издал вопль дикого похитителя белых женщин, схватил ее в объятия повалил на заросший мхом пол. Она издала слабый испуганный стон, еще шире раскрыла глаза и прошептала:

— Ты уверен, что ты иудей, а не… не индус?

— Хан,мэм-сагиб, — твердо сказал я, почтительно отстраняясь, но тут она всхлипнула с облегчением и вцепилась в меня, как борец.

С тех пор мы ездили в Алигат довольно часто, попутно изучая индийские обычаи, и если до сорок пятой позиции мы так и не дошли, то не из-за отсутствия желания. У этой миссис Лесли была просто какая-то страсть к новым знаниям, и даже теперь я с удовольствием вспоминаю прохладу внутреннего двора храма, тусклый свет, запах плесени, белое пухлое тело, распростертое среди папоротников, и то, как она задумчиво прикусывала нижнюю губку, выбирая среди барельефов урок на день. Жаль, что миссис Лесли так вторично и не вышла замуж — какой-нибудь парень много потерял, впрочем, как и она сама.

Апрель к тому времени сменился маем, все изнемогало от зноя, а горячий ветер, насквозь продувавший плац и казармы Мирута, не давал надежды на изменение погоды. Напряжение буквально витало в воздухе, как электрический заряд. Сипаи Третьего кавалерийского полка несли службу с угрюмым автоматизмом, туземные офицеры избегали смотреть в глаза своим подчиненным, а британские офицеры стали или тихими и осторожными, или же, напротив, раздражительными и вспыльчивыми, так что количество провинившихся, отправляемых на рапорт, ^[127]выросло до неимоверных пределов. Всюду кружили ужасные слухи и мрачные предзнаменования: Тридцать четвертый полк сипайской пехоты — в котором служил казненный Панди, — был распущен в Барракпуре, загадочный факир, сидящий на слоне, вдруг появился на базаре Мирута, предрекая, что гнев богини Кали вот-вот обрушится на головы британцев. Поговаривали, что в некоторых казармах вновь начали переходить из рук в руки чапатти,и снова стали шептаться о легенде годовщины битвы при Плесси. В результате из всех обид и недоверия, которое разжигали люди, подобные Раму Мангалу, в несколько недель выросла волна недовольства — и еще одна новость вдруг разнеслась по всему гарнизону Мирута: стало абсолютно ясно, что, когда начнут выдавать патроны в новой смазке, Третий кавалерийский откажется их получать.

Теперь, зная, что за этим последовало, вы можете сказать, мол, что-то надо было делать. И я со всей почтительностью спрошу вас: и что же? Ведь хотя каждый чувствовал, что напряжение нарастает с каждым часом, никто и на мгновение не мог себе представить, что из этого выйдет. Это было невообразимо. Британские офицеры и подумать не могли, что их любимые сипаи изменят своей присяге — да, черт возьми, и сами сипаи не предполагали этого. Если в чем я и мог быть уверен, так это в том, что ни одна живая душа — даже мерзавцы вроде Рама Мангала — не могла предположить, что недовольство может вызвать взрыв жестокости. Даже если бы солдаты и отказались от патронов — худшее, что могло последовать за этим, было бы расформирование полка, но даже это казалось маловероятным. Я и представить себе не мог, что нас ждет впереди — несмотря на все предостережения последних месяцев.

И я оставался на месте — я, который чувствует ужас перед надвигающейся опасностью раньше всех. Так что, когда я узнал, что Кармайкл-Смит приказал провести учения с боевой стрельбой, на которой разведчики (к которым я принадлежал) продемонстрируют действие новых патронов, я только подумал: «ну, что ж, все устроится — или солдаты примут патроны и весь этот мыльный пузырь лопнет, или они откажутся — и тогда Калькутте придется придумать что-нибудь еще».

Уотерфилд попытался сгладить ситуацию, по одиночке разговаривая со старыми разведчиками и уверяя их, что боеприпасы не подвергались «нечистой» смазке, но они не хотели его и слушать, более того — умоляли полковника не приказывать им получать эти патроны. Полагаю, Уотерфилд пытался убедить Кармайкл-Смита — но все же было объявлено, что учение со стрельбой будет проведено в соответствии с приказом.

После неудачи Уотерфилда это действительно напоминало вызов; если бы я был на месте Кармайкл-Смита, то вряд ли пошел бы на это, поскольку меня учили, что офицер не должен отдавать приказ, если не уверен, что тот будет выполнен. А если бы в то утро вы были среди разведчиков и видели, с какими угрюмыми минами они надевали свои ремни с патронташами и получали «энфилды» из арсенала, то и одного к сотне не поставили бы на то, что они примут эти чертовы патроны. Но этот осел Кармайкл-Смит был настроен решительно, так что мы стояли развернутым строем между другими эскадронами полка, развернутыми внутрь строя. Туземные офицеры заняли места перед своими подразделениями, а риссалдарподал нам команду «смирно» для встречи Кармайкл-Смита, который подъехал мрачнее тучи и отсалютовал.

Мы ожидали, держа «энфилды» на караул, пока он проезжал вдоль вытянувшихся шеренг, оглядывая нас. Не было слышно ни звука; мы замерли, а солнце нещадно жарило наши спины. Тут и там на плацу порывы горячего ветра поднимали фонтанчики пыли. Лошадь Плоудена испуганно шарахнулась и он выругался, пытаясь ее успокоить. Я смотрел на тени шеренг, люди в которых изо всех сил старались держаться навытяжку, и ручьи пота стекали у меня по груди. Наик Кудрат-Али, справа от меня, был прям как копье; с другой стороны слышалось хриплое дыхание старого Сардула. Кармайкл-Смит закончил свой неспешный объезд войск и остановился почти прямо передо мной; его красное лицо под форменной фуражкой было тяжелым и неподвижным, как у статуи. Затем он коротко бросил приказ; старший хавилдарвышел вперед, отдал честь и встал рядом с Кармайклом-Смитом, обернувшись лицом к нам. Джек Уотерфилд, сидя на лошади чуть позади полковника, начал подавать команды взводу на выполнение упражнений с оружием.

— Готовься заряжать! — крикнул он, добавив тише: — Клади-винтовку-на-левую-руку.

Старший хавилдародновременно показывал прием на своей винтовке.

— Заряжай! — скомандовал Джек и вновь добавил вполголоса: — Возьми-патрон-в-левую-руку-правый-локоть-поднять-надорвать-патрон-пальцами-правый локоть-опустить…

И вот настал этот момент; заметно было, как дрожь прошла по шеренге, когда старший хавилдарс решимостью, написанной на его бородатом лице, взял маленький блестящий цилиндр, разорвал его поперек и засыпал порох в дуло. Сто восемьдесят глаз внимательно следили, как он сделал это; как будто вздох прокатился по рядам, пока хавилдарутрамбовывал заряд шомполом, затем все снова замерли по стойке «смирно». Уотерфилд подал команды: «Целься» и «Огонь!», после чего над плацем прогрохотал одиночный показательный выстрел. С обеих сторон остальные эскадроны полка ожидали, поглядывая на нас.

— Итак, — прокаркал Кармайкл-Смит, и хотя он даже не повысил голоса, его слова четко разнеслись над плацем, — вы видели учебное заряжание. Вы видели, как старший хавилдар,воин высокой касты, взял патрон. Хавилдарзнает, что жир, которым он смазан, — чистый. Я вновь заверяю вас — ничего, что могло бы оскорбить индусов или мусульман, вам не будет предложено — я не позволю этого. Продолжайте, старший хавилдар!

Хавилдар двинулся вдоль рядов, с двумя наиками,которые тащили большие сумки с патронами, из которых он предлагал по три каждому из стрелков. Я смотрел прямо перед собой, отчаянно потея и мечтая только об одном — чтобы моя нога перестала чесаться. Я не видел, что происходило в строю, но слышал все повторяющийся ропот, по мере того как старший хавилдар приближался — « Нахин, ^[128]хавилдар-майор сагиб; нахин,хавилдар-майор сагиб». Кармайкл-Смит напряженно повернул голову, прислушиваясь, — я заметил, что его рука, сжимающая поводья, побелела от напряжения.

Хавилдаростановился напротив Кудрата-Али и протянул ему три патрона. Я почувствовал, как Кудрат оцепенел — а он был огромным, здоровенным мусульманином из Пенджаба, ветераном Аливала и службы на границе; он дьявольски гордился своими нашивками и сам собой — один из тех ослов, который считает полковника своим отцом и даже вздохнуть не смеет в его присутствии. Я покосился на него; его губы дрожали под густыми усами, когда он пробормотал:

— Нахин,хавилдар-майор сагиб.